В «городе смерти»
Я окончил «Менделеевку». В дипломе, словно в секретном донесении, моя специальность обозначена как «№3». Мне и моим однокурсникам эту шифровку объяснили в институте так: «Чтобы никто не догадался, что это за специальность и где ее получают». Нам предстояло работать с засекреченными отравляющими веществами. Когда времена секретности прошли, специальность стала называться «Основной органический синтез».
Начинал я работать на «Заводстрое» в Дзержинске — такое вот неопределенное название предприятия. А занималось оно химическим оружием.
Спустя полгода после начала моей трудовой биографии на заводе появился человек в военной форме. И вдруг меня вызывают к нему на беседу. «Поедешь работать в Кирово-Чепецк на новый завод?» — строго спросил меня военный человек. «Не поеду. Не хочу. Я еще здесь ничему не научился», — по-мальчишески ответил я. «Будет приказ министра. И чтобы никаких!» — отчеканил военный.
Приказов было два. Но я их проигнорировал: действительно, не хотел срываться с уже насиженного места. Теперь, правда, иногда думаю: как это тогда меня не наказали? А ведь могли!
Вскорости приезжает на «Заводстрой» заместитель министра химической промышленности СССР Николай Павлович Светцов. И — вновь меня на беседу к высокому начальству. Светцов выслушал все мои «сопротивляющиеся» доводы и сказал: «Приезжай в Москву. Разберемся».
После беседы в столице я все-таки уволился с «Заводстроя» и весной 1952 года прибыл на завод 752 (позднее он стал называться Кирово-Чепецким химзаводом). Что интересно, в трудовой книжке мне сразу прописали дополнительный год стажа. Но об этом я узнал гораздо позже. Объяснили коротко: «Так полагалось». А я и не против!
Я приехал на Кирово-Чепецкий химзавод делать водородную бомбу. Речь идет о дейтериде лития-6, или о начинке для водородной бомбы. То есть, о термоядерном топливе. Кстати, продукт для атомной бомбы тогда уже изготовляли на Кирово-Чепецком химзаводе. Был же самый разгар холодной войны!
Это сегодня можно признаться, чем ты занимался долгие годы. А тогда… Думаю, за длинный язык отправили бы товарняком на Магадан! Хотя и ныне не все мои коллеги могут откровенно рассказать о своей секретной работе.
К тому же, многие труженики нашего цеха сами не знали, что они производят, в каком важном для государства процессе участвуют. Более того, каждый давал подписку о неразглашении секретных сведений. Зато «Голос Америки», помню, прокричал тогда на весь мир: «В устье Чепцы и Вятки находится город смерти». Кстати, недавно Кирово-Чепецк отпраздновал свое 60-летие. Жив курилка!
Работа по начинке началась в 1952 году, а была прекращена в начале 70-х. Для выполнения правительственного задания построили новый цех — 105-й. Ведь продукта требовалось все больше и больше. А до этого работы выполнялись в одном из заводских корпусов, который тоже назывался цехом.
Проект нового цеха создавали в государственном проектном институте министерства химической промышленности. Возводились специальные усиленные стены, рассчитанные на встряску: мало ли, землетрясение или еще что. Цех строили заключенные. Построили быстро.
Весь процесс изготовления начинки курировал академик Борис Павлович Константинов, чье имя затем и присвоили Кирово-Чепецкому химическому комбинату. В своей автобиографии академик написал следующее: «С 1950 года назначен научным руководителем проблемы создания промышленного производства в СССР нового продукта. С 1952 года по настоящее время являюсь научным руководителем производства этого продукта на одном из предприятий МХП СССР». В то время Борис Павлович практически безвыездно жил и работал в Кирово-Чепецке.
Непосредственно на Кирово-Чепецком химзаводе работу контролировал главный инженер предприятия Борис Петрович Зверев, за что в 1951-м и в 1953-м годах был удостоен Сталинской премии, а в 1958 году — Ленинской. Я считаю, что только благодаря его напористости, его интересу ко всему новому и получил Кирово-Чепецкий химзавод специальное правительственное задание.
По «водородной» тематике раз в месяц Зверев в своем рабочем кабинете проводил совещания. Но однажды на железнодорожную станцию «Чепецкая», что рядом с территорией химзавода, прибыл спецпоезд из 4-5 вагонов. Тут же имелся и вагон для совещаний. Их проводил здесь первый заместитель министра среднего машиностроения, а впоследствии министр Средмаша Ефим Павлович Славский.
Первая опытная установка по производству нового продукта находилась в Москве. Вместе с вновь прибывшими на Кирово-Чепецкий химзавод специалистами (их набралось несколько человек) меня направили в Москву на двухмесячную стажировку. Туда не раз направлялись стажироваться целые группы заводских специалистов.
Затем своя опытная установка появилась и на Кирово-Чепецком химзаводе. Все создали своими силами, своими знаниями.
И — пошла работа! Первоначально схема оказалась неудачной. Но идеи так и роились в наших молодых головах! Мы все переработали и в 1952-1953 годах выпустили продукт в нужном объеме.
С формулировкой «за выполнение специального правительственного задания» меня наградили сначала медалью «За трудовое отличие», а затем орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Борису Павловичу Константинову присвоили звание Героя Социалистического Труда.
Выпуск начинки шел непрерывно. Какие-либо неполадки ликвидировали, что называется, на ходу. За 18 лет моей спецработы была лишь одна-единственная остановка процесса: на кирово-чепецкой ТЭЦ-3 случилась авария, и наш секретный цех полностью остался без электроэнергии. Это было чрезвычайное происшествие — все потухло! Но аварию устранили быстро. Медленно и нельзя было…
Кадры для цеха фильтровали. С этой целью были даже созданы спецотделы: первый, второй. Тщательно просматривались анкеты работников. Если среди родственников имелись репрессированные — таких в цех не брали.
Ко мне тоже были придирки. В моем свидетельстве о рождении записано, что я родился в городе Кирсанове в горбольнице. В анкете я так и написал — точь-в-точь. «А где адрес?» — недоуменно спросили меня. Я только пожал плечами. Спецотделам пришлось делать запрос. Заодно проверили, кто мои отец и мать.
У нас и производственная документация вся была зашифрована. Производимый нами продукт тоже менял свои «прозвища»: один раз его так назовут, в другой раз — совсем иначе.
И сам цех охраняли по-разному. То в охране стояли солдатики, то наверху вдруг принимали другое решение, и солдат меняли на гражданских лиц. Почему? Дескать, демобилизуются солдатики из армии, разъедутся по своим родным местам, и вся секретная информация разнесется по стране. Через какое-то время опять в охрану ставили солдатиков — мол, гражданские не очень надежные. Секретничали, как могли и умели!
Раз в полгода работники цеха обязаны были сдать все анализы. В министерстве здравоохранения СССР даже был создан специальный отдел, который якобы и был главным контролером нашего здоровья. И, конечно, нам постоянно напоминали: «Надо строго и неукоснительно соблюдать все правила техники безопасности». Однако…
При изготовлении начинки — как побочный продукт — использовалась ртуть. Вот она фонила! Поэтому за каждой каплей ртути был строжайший контроль. И если кто-то допускал безответственность — его наказывали: выговором, лишением премии…
Этой ртути и по сей день хватает в цехе. Он уже «на приколе» (его демонтировали пять лет!), а ртутью пропитаны пол, стены цеха…
Поначалу на работу в цех брали и женщин. А потом — запретили. Небезопасно для женского организма.
Цех был большой — здесь трудилось около тысячи человек. И когда производство начинки закрыли (указание пришло неожиданно), надо было народ куда-то пристраивать. Большинство устроилось в другие цеха, и со временем улеглись все волнения. Но было морально тяжело. Однако наши люди терпеливые: всем тяжело — и мне тяжело; значит, судьба такая.
Может, еще вспомнил бы что-нибудь. Но осторожность прошлых лет глубоко засела во мне. Порой и сейчас накатывает боязнь — то ли говорю, что можно сказать…
Помню, в одной местной газете талантливый химик Кирово-Чепецкого химкомбината (тоже начинавший работать еще на Кирово-Чепецком химзаводе), доктор технических наук Абрам Львович Гольдинов, когда его спросили о 105-м цехе, ответил почти так же, как я: «Здесь поставим многоточие». Что поделаешь: для нас, ветеранов-атомщиков, по-прежнему существует понятие секретности.