Работа космического значения
После окончания Уральского политехнического института в 1956 году я приехал на НЗКХ. Он тогда назывался Государственный союзный завод 250, но это название значилось только в совершенно секретной документации и было известно узкому кругу лиц. Это теперь оно есть и на сайте завода, и в Википедии, а тогда, например, на моем командировочном удостоверении стояла печать «Воинская часть» («ВЧ»). И это, кстати, помогало решить проблему с билетами на поезд. Печать воинской части стояла в моем командировочном удостоверении, когда я в группе из четырех человек в 1958 году ехал в командировку на одно предприятие в Москву на поезде. Билетов в кассе не было, поэтому рискнули обратиться в воинскую кассу. И хотя наши документы слегка озадачили молодую девушку-кассира, но штамп «ВЧ» сделал свое дело. Кстати, в те времена полеты в самолетах не оплачивались.
Позже завод стал называться «Почтовый ящик 80», потом, 31 декабря 1966 года, получил название «Завод химконцентратов», хотя горожане долго еще по привычке называли его 80-м почтовым ящиком.
На Красной горке в одном из многоквартирных домов блок квартир был переоборудован в гостиницу. В одной из комнат мы поначалу с супругой и жили. В первый день мы отправились по магазинам, чтобы купить что-нибудь из еды. Сели на седьмой трамвай, вышли около НИИЖТа, пошли по магазинам, а там — ничего. Пустые полки. 1956 год! Мы купили рубленой ветчины и небольшую баночку маринованных огурцов. Поехали дальше, добрались до оперного театра. Там на трамвайном кольце, на конечной остановке, был небольшой гастроном в угловом доме, на перекрестке Орджоникидзе и Мичурина. Сейчас там стоит отель «Марриотт». А в этом гастрономе — пирамиды из консервных банок! В одной витрине, в другой, в третьей. И не салат из морской капусты: икра красная, икра черная, крабы в собственном соку. И никто не покупал! Идем мы дальше по Орджоникидзе в сторону Красного проспекта. Там был подвальчик, магазин «Вина». Заходим — вина всякие. Может быть, и надо было купить, но таскать с собой не захотели. Дальше пошли мы по Красному проспекту. Там был кондитерский магазин. Очень красивый. Что нас удивило — вот эти «Вина», этот «Кондитерский» и дальше по проспекту рыбный магазин, около сотого магазина. С аквариумами, с живой рыбой. Сейчас уже не помню, что мы именно там купили, с чем вернулись из той поездки, но пирожных набрали точно.
Очень понравился сам город. Но с транспортом была просто беда. Это потом уже появились служебные автобусы, а поначалу мы ходили пешком. Если я работал в ночную смену, с нуля часов, то шел на работу пешком. Транспорта в этот час уже не было. Но все-таки предприятие в шаговой доступности. От Красной горки тут не так уж и далеко. Пару километров пройти. И вот что интересно: по тротуару на Богдана Хмельницкого никто не ходил. С обеих сторон тротуара росли яблони. Идешь между ними, как по аллейке. Но это днем. А ночью все ходили по центру улицы, по трамвайным путям. Здесь было светло и достаточно безопасно. А в темных уголках аллеи можно было наткнуться и на грабителей. Я подобных неприятностей избежал, но случаи были. Так что поначалу ходили именно так. Было разное. И хулиганство, и кражи, и драки. Были в районе и значительные преступления, в том числе и убийства. Начальник милиции всегда отчитывался, сколько было каких преступлений. Происходило это перед коллективом на общем профсоюзном собрании.
У нас были огромные программы. Наш цех, например, был в состоянии перманентной реконструкции, расширения производства. Цех был огромный. Работало 1500 человек — целый завод: пять отделений, 16 корпусов, больших и маленьких. Отдельные корпуса были по 5 тысяч метров, а самый большой корпус — 12 тысяч квадратных метров. Силами нашего цеха при содействии научной лаборатории и институтов решались очень масштабные задачи. Даже космического значения. Для космического корабля главное — это источник питания: многометровые кремниевые солнечные батареи и аккумуляторы. Московский физико-энергетический институт разработал ядерный реактор прямого преобразования тепловой энергии в электрическую. Такая установка была разработана для так называемых спутников-шпионов под индексом «Космос». Их летало два с подобными установками. Но дело в том, что при использовании ядерного реактора нейтронное излучение высокой плотности достигает 10 в шестнадцатой степени нейтронов на квадратный сантиметр в секунду. При такой плотности контрольно-измерительная аппаратура попросту не работает. Нужно было снизить этот поток, по крайней мере, на шесть порядков, то есть в миллион раз. А у нас материал, который прекрасно поглощает нейтроны. Это гидрид лития, водородное соединение лития. Он настолько хорош, что из него можно делать биологическую защиту. Например, для защиты от солнечного излучения. Исчезнет озоновый слой — землю спасет «зонтик» из гидрида лития. Наши специалисты предложили такое решение — создать между реактором и приборным отсеком так называемую теневую защиту. Установку назвали «Топаз». По сути, эта защита представляла собой сосуд, наполненный гидридом лития. Вот эта часть проекта была наша. Необходимо было заполнить этот сосуд, объемом 244 литра, гидридом лития. Сделать так называемый расплав. Так, чтобы не было трещин, потому что трещина — это проскок нейтрона. Но проблема в том, что гидрид лития дает большую усадку — 17 процентов, от температуры плавления до комнатной температуры. То есть так или иначе при обычной заливке эти трещины будут. Мы предложили такую технологию — охлаждать литий на два-три градуса в час. Таким образом, охлаждение одного только сосуда занимало 20 с лишним суток. Кроме того, мы не просто заполняли весь объем целиком расплавленным гидридом, а сначала заполняли оболочку уже плотными кусками гидрида лития, а потом заливали все расплавом. Так нам удалось преодолеть большую усадку и избавиться от трещин, что подтверждали все самые передовые процедуры контроля. Сама установка была признана изобретением. А вот до государственных наград дело, к сожалению, не дошло. Потому что полевые испытания и запуски начались только в середине 80-х. Уже, можно сказать, в начале эпохи перестройки.
Отдельный разговор о космической тематике. Ядерная энергетическая установка для объектов космического назначения. Действительно, для снижения плотности нейтронного потока необходима была защита приборного отсека, способная выполнить заданные условия. Еще в 1962 году директор завода с начальником цеха и группой представителей заказчика прибыли прямо на рабочий участок (я тогда работал начальником отделения цеха). Была поставлена задача: в своих условиях сделать плотную упаковку из гидрида лития в форму разработанной конструкции. И началась многолетняя работа. К проблеме подключили отраслевую научную лабораторию. Создали лабораторную установку, провели серию опытов для отработки режимов и конструкции самого аппарата для отливки изделия. Затем была стадия опытно-промышленной установки, и только после отработки режимов на опытной установке была создана промышленная установка для получения готовых изделий. Вот эта форма, изготовленная заказчиком и заполненная гидридом лития, нашими ребятами была загерметизирована и проверена на плотность. Годная по всем заданным параметрам, она получила название теневой защиты. Это наша часть участия в создании энергетической установки под названием «Топаз». А от первого разговора до полета в космос прошло 20 лет. Очень серьезная работа.
Зарплатная политика тогда была совсем не такая, как сейчас. Обычный рабочий мастером быть не хотел. Достигнув высокого седьмого разряда, он к этому попросту не стремился. Ведь что такое — мастер? Это ответственность. У мастера в подчинении как минимум десять человек, а зарплата при этом ниже. Рабочий высокого разряда нередко получал не только больше мастера, но и больше начальника цеха. Оклад мастера был 150 рублей, плюс районный коэффициент да премии — всего чуть больше 200 рублей. Вот я был начальником смены, у меня был оклад 215 рублей. Это был оклад несравнимо более высокий, чем на обычном предприятии. Стал я заместителем начальника цеха — у меня оклад вырос до 240. А начальник цеха получал 270. Опять же, плюс 15% районный коэффициент и 20% премия. Среднемесячная за год вместе с тринадцатой зарплатой у меня получалась 430–470 рублей. Ну а минимальная зарплата на предприятии была рублей 120.
До деноминации 1961 года, я хорошо это помню, мастерский оклад был 1440 рублей. Премий тогда не было, потому что ее тогда не за что было платить, производство еще было в процессе запуска. Был только районный коэффициент. А моя супруга Виктория Васильевна не получила распределение в Новосибирск и устраивалась по свободному найму. Она по образованию библиограф, поэтому пришла в Центральную библиотеку Новосибирска. Вакансии не было, и ей предложили начать с полставки в методическом отделе — 700 рублей. Мои 1440 и ее 700 рублей, но мы уже на следующий год на 20 дней поехали «дикарями» в Сочи.
Я работал мастером, потом начальником смены. У меня был один только аппаратчик с семью классами образования. Все остальные имели более низкий уровень образования. Все потому, что набирался народ из ремесленных училищ, куда попадали после пятого класса общеобразовательной школы. А ремесленные училища давали только специальное образование. Выучился на штукатура, маляра, слесаря, сантехника, а общее образование у него оставалось прежнее. И вот попробуйте такому рабочему объяснить технологический процесс, связанный, например, с химией. Но я же должен ему рассказать, что происходит, чтобы он чего-нибудь не натворил! А ведь у нас не просто производство, а особые, взрывопожароопасные условия. Чем был хорош этот контингент: если ты его научил что-то делать, — он строго придерживался инструкции. А вот когда пришли люди уже с десятью классами образования, вот тут — один умный натворит, потом десять дураков расхлебывают. В нашем поселке были созданы две школы рабочей молодежи, 29-я и 30-я, по 900 учащихся. Работали они в две смены. И тогда говорили: учатся все. И народ шел и учился. Вот эти пятиклассники оканчивали семь классов, шли в техникум, оканчивали техникум и приходили опять к нам устраиваться. Сплошная учеба была.
Например, закончились мои шесть часов смены. Я оставляю свою бригаду, и начинаем мы заниматься химией. Мы начинаем заниматься технологической инструкцией. А технологические инструкции мы сами разрабатывали, сами писали. Все делали сами. Наш цех имел отличные показатели в работе. Но низкий уровень образования и культуры все равно сказывался: нередко нас подводили мелкие хулиганы — те, кто попадал в вытрезвитель, и просто прогульщики. А прогулы — это то же пьянство. У нас же пропускная система. Идет работяга с запахом, его возвращают домой — прогул.
С 1973–1975 гг. стали поступать молодые специалисты из Томского института. Ребята приходили на производство уже с высшим образованием. В первой группе пришли очень хорошие ребята. Знающие, прекрасные, увлеченные работой молодые специалисты. Но уже с 1989 года стали приходить специалисты безграмотные: на родном языке писали с ошибками. Пишет характеристику на своего рабочего — и столько делает ошибок, что диву даешься. Такой вот специалист из института. Значит, пошло уже снижение качества молодых кадров в 80-е годы.
Ближе к 90-м в стране начинались перемены. У нас абсолютно никто ничего не понимал. Разговоры шли о борьбе с пьянством. Ругали правительство. При Брежневе его не ругали. Ругали самого Брежнева. Главным образом за то, что он до такого возраста дожил, руководя страной. Ну как ругали? Больше насмехались. И потом последующая смена руководства, конечно, очень негативно сказалась. Похороны шли одни за другими. Андропов, Черненко. Народ начал уже ерничать по этому поводу. И когда пришел Горбачев, мы были удивлены: наконец-то у партийной власти относительно молодой человек, да еще и говорит без бумажки. Но когда коснулось дело перестройки, я понял, что это все не то.
Я хорошо запомнил решения ЦК партии, касающиеся этой перестройки. Сначала нужна была демократизация. Начинаем выбирать начальство. То есть система единоначалия хоть и сохранялась, но подверглась тяжелому испытанию выборами. Какая-то группа договорилась и поставила своего начальника! Ну что это такое?! Это полный развал! Были ужасные общественные настроения, катализатором которых, безусловно, был так называемый сухой закон. На завод эта перестройка пришла в виде выборов руководства. Но у нас случилось так, что выбрали только директора. Виктор Кериндас работал технологом и страшно не хотел на эту должность. Он не хотел, его просто заставило старое руководство во главе с парткомом. Это был человек совершенно иного склада, ведь это же разные вещи — быть руководителем и быть технологом, технарем. Совсем другая история с Александром Ивановичем Белосоховым. Белосохов — начальник цеха, главный инженер, директор. Помню такой эпизод. Я был начальником какой-то комиссии, а Белосохов был начальником инструментального цеха. Тогда создали на заводе большое производство инструмента для топливных элементов, которое существует до сих пор. В этот период состоялось наше знакомство. Мы с комиссией прошли по цеху, он все показал, рассказал. Все было новое. Они делали качественный инструмент. И не только инструмент. Помнится, были зубные протезы с напылением нитрида титана, под золото. Они делали это титановое напыление на коронки. Сейчас на многих церквях, на маковках вместо сусального золота именно это титановое напыление. И вот Белосохов этим направлением как раз занимался. Так что первый выборный директор был и последним. Белосохова уже не выбирали. Характер у него был взрывной. Он человек неспокойного толка, решал вопросы быстро, резко. Он этим отличался. Может быть, благодаря этим качествам он и выдвинулся. Но у него все-таки были высокие покровители. В первую очередь, Эрик Николаевич Свечников, который стал директором НЗХК после моего отца. Все движение Белосохова по вертикали шло от Свечникова. От начальника цеха до главного инженера. При этом, конечно, Александр Иванович и сам хорошо зарекомендовал себя на разных должностях. Это была личность. Но, к сожалению, под его руководством предприятие проработало недолго. К моменту своей гибели он был уже заместителем министра. При этом с Новосибирском связи не порывал. И вполне мог бы и здесь претендовать на самые высокие должности. Относительно его смерти тоже разные легенды ходят. Слышал разговор председателя профкома Кваскова, что он просто не справился с управлением. Но суждения были действительно разные. А Квасков все-таки, наверное, рассказал официальную версию. Что он нам мог еще поведать? Белосохов был на даче. Ехал с ребенком на снегоходе и сильно разогнался. Я слышал о том, что снегоходом управлять не так просто для начинающего. Там техника немножко другая, чем за рулем автомобиля или мотоцикла. И вроде как не справился. Ребенка спас, а сам погиб.
В 1992 году произошло акционирование. Как это случилось? Можно сказать, походя. Буквально в последние дни года, в декабре, были подписаны документы об акционировании. И не самим тогдашним директором Белосоховым. По его поручению в Москву летал главный инженер. Акции делили по формуле. Это никогда не бывает справедливо. На каждого человека выходило по две акции, если ты максимальное количество не заказал. И все боялись: а вдруг мне выпадет максимальное количество, а денег нет. Даже главный инженер завода распределял свои акции по такому уровню руководителей, как начальники цехов и заместители начальников цехов. Им он продавал свои акции, которые не в состоянии был выкупить на собственные средства. Я заплатил за свои акции 54 тысячи. В нынешних деньгах я даже не знаю, сколько это, но, наверное, не очень много. А тогда деньги дешевели так быстро. И вместе с тем это было хорошее для нас время!