Моя планета уран
Родился я в Москве, в благополучной семье. Отец — секретарь райкома партии, мать — инженер-химик. Но не исполнилось мне и двух лет, как все рухнуло. В 1937 г. отца расстреляли, а мать упекли в АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников Родины). Меня из приемника выкрала няня и увезла в деревню около г. Алексина. Брат до 1944 г. скитался по детдомам. В очередной раз он сбежал и отыскал маму в лагере. Сердобольные люди поместили его в лагерную больницу, где он и дождался освобождения матери. Осенью 1944 года маму освободили досрочно без права жительства в ста городах страны. Удивительно! Какую-то жалкую арестантку аж сто городов великой страны объявляют персоной нон грата.
И тут случилось первое чудо. Маму приглашают на работу на один из первых урановых рудников в Таджикистане, Адрасман. Разумеется, совершенно секретный. Она — выпускница МГУ, училась у самого Н. Д. Зелинского — организует химическую лабораторию для анализа урановых руд.
В 10 лет я впервые увидел маму и брата. Ей дали небольшой отпуск и разрешили забрать меня с собой. Брат привез коллекцию образцов полиметаллических руд с отвалов адрасманских шахт: галенит, сфалерит, пирит и другие блестящие минералы. Так я впервые ознакомился с минералогией Адрасмана, а через 13 лет (разве это не чудо?) защитил диплом по разведке одного из участков этого месторождения.
В Азию мы летели на грузовом самолете, через Актюбинск (с ночевкой) в Ленинабад. В дороге я познакомился с хозяином самолета, директором первого в стране уранодобывающего комбината № 6 Борисом Николаевичем Чирковым, про которого «Голос Америки» передавал: «Вчера Борис Чирков вылетел в Москву». Так получилось, что впоследствии я подружился с этим крупным, но разжалованным начальником и даже участвовал в его похоронах. Было всего несколько человек. Из Средмаша никто не пришел. А когда-то он получал задания непосредственно от Сталина и Берии.
Поселились мы сначала в Ленинабаде, а весной 1947 г. переехали в новый городок, построенный в голой — вернее, Голодной — степи. Вскоре на окраине городка был построен гидрометаллургический завод для переработки урановых руд, которые машинами привозили из ближайших рудников: Адрасмана, Табошара, Майлису. Я, конечно, об этом в то время ничего не знал. Да и никто из моих школьных товарищей ни о чем не догадывался. Хотя можно было бы и задуматься. Многие тысячи людей добровольно, но чаще принудительно, были согнаны со всех уголков страны в одно пустынное место для какой-то непонятной цели. Но мы, повторяю, не задумывались. Учились, занимались спортом, просто жили.
Я немного интересовался физикой и даже, начитавшись научно-популярной литературы, сделал доклад «Строение атомного ядра» на физическом кружке. Рассказывал о радиоактивности, радии и уране.
Однако я не имел пристрастия к науке и решил пойти по стопам брата. Он учился на горного механика в Московском горном институте, а я вместе со своими одноклассниками решил поступать в Станкин. Но тут судьба столкнула меня с намеченного маршрута в одну известную только ей сторону. У меня не оказалось приписного свидетельства (пока ездил по соревнованиям, пропустил медкомиссию), и меня не брали ни в один институт.
В Москве я поселился у старинной подруги моей матери, тети Муси, около Парка культуры им. Горького на задворках нескольких институтов бывшей Горной академии. Геологический факультет одного из них, Московского института цветных металлов и золота, как раз окончили племянница Мусеньки Лида и ее муж, Женя Маркин. Они-то и поспособствовали, чтобы у меня приняли документы на этот же факультет. Так я нежданно-негаданно стал геологом.
Путь мой свернул к урану, но через год резко развернулся в другую сторону. Оказывается, в нашем институте был спецфакультет «Разведка редких и радиоактивных элементов». После первого курса из нашей первой группы РМ-54-1 половину студентов перевели на спецфакультет, а вторую половину — в четвертую группу. Критерии отбора до сих пор неясны. Было очевидно, что не брали троечников и евреев. Я же учился хорошо и по паспорту был русский. Тем не менее, меня не взяли.
Но пути Господни неисповедимы. После третьего курса нас с Володей Тютиным наш доцент Николай Николаевич Соловьев пригласил на практику на урановое месторождение Ботабурум. По моей просьбе с нами поехала моя одноклассница и будущая жена Галя Данильянц, которая училась во МГРИ. Когда мы приехали в управление Киргизского комбината в г. Карабалты, главный геолог заявил: «Чтобы я дочку Данильянца отправил в пустыню! Этого не будет. Поедете на «Восьмерку» на Иссык-Куль». Галин отец, Александр Абрамович Данильянц, был главным геологом Ленинабадского комбината, а с 1957 г. — начальником геологического управления Первого главка Средмаша. Так что от урана мне некуда было деться.
«Восьмерка» оказалась прекрасным уютным городком у подножья гор на берегу Иссык-Куля. В заливе лодочная станция, яхт-клуб. За первым перевалом — высокогорная Семисбельская долина. Безлюдье. Тишина. Альпийские луга. Вдали снежные пики Тянь-Шаня. Сначала для курсового проекта мы ознакомились с мелким ураноугольным месторождением Джильское, на базе которого в нескольких километрах и был построен городок. Читая отчеты, я впервые столкнулся с тем, что слово «уран» было запрещено. Его называли «альбит» или «висмут». Даже советско-немецкое предприятие по добыче урана в ГДР назвали «Висмут». Это выглядело смешно. Например, писали: «минералы альбита представлены настураном или уранинитом». Переименовать минералы не решались.
Через две недели нас отправили на съемку масштаба 1:10 000 в Орто-Токой на берегу извилистой мелкой речки Чу, давшей название обширной Чуйской долине, знаменитой своими конопляными зарослями.
Палаточный лагерь стоял в распадке, в левом борту которого штольней вскрывали кварц-карбонатную жилу с черным флюоритом и повышенной радиоактивностью. В нашу задачу входили ежедневные маршруты от подножья горы до высоты 1,0-1,5 км, что занимало 6-7 часов, и быстрый спуск по осыпям вниз. Труднейшей задачей оказалось картировать полностью обнаженную местность. Все прекрасно видно, а по инструкции приходится придерживаться азимута, останавливаться через каждые 100 м, описывать точку и делать зарисовку. То ли дело в Забайкалье, где я занимался съемкой масштаба 1:50 000 в таежных условиях! Топаешь себе по просеке и описываешь: корень вывороченного дерева, лисья нора, супесь, щебенка, песок. Фантазируй, сколько сможешь! А тут перед тобой голая правда.
Отработали мы месяц, и нас перебросили в Семисбельскую долину на пешеходную радиометрическую съемку. Дают тебе человек двадцать школьников с радиометрами. Ты расставляешь их по маршрутам и ведешь по азимуту. Сплошное прослушивание, а через 50-100 м остановка. Делаются замеры и заносятся в пикетажку. Если по пути встречается аномалия, то она замеряется более детально. За каждую выявленную аномалию более 50 мкР/ч полагалась небольшая премия. Ребята работали с удовольствием.
На четвертом курсе я серьезно увлекся геологией. Учили нас основательно. Это стало ясно, когда я начал работать. Большую часть ключевых постов на комбинатах и в геологоразведочных экспедициях занимали выпускники Цветмета: А. Т. Козаков — директор Восточного ГОКа, главные геологи — Б. Г. Баташов (Восточный ГОК), В. Н. Пигульский (Степногорский комбинат), В. М. Трибухин (Мангышлак), М. Я. Дара (Волковская экспедиция), Ф. К. Портнов (СГАО «Висмут», ГДР), А. В. Заварзин (Пршибрам, Чехословакия).
Хотя я учился не на спецфакультете, постоянно общался с преподавателями, которые в то время были выдающимися знатоками урановой геологии. Это Федор Иосифович Вольфсон, Василий Никитович Котляр, Михаил Федорович Стрелкин, Алексей Борисович Каждан, Дмитрий Иванович Щеголев. Науку о разведке преподавал ее основатель — Владимир Михайлович Крейтер.
После четвертого курса мы могли полноправно работать участковыми геологами на рудниках или в геологоразведочных партиях. Так что летом 1958 г. я поехал в отряде Вольфсона в Карамазар. Была договоренность, что один из участковых геологов Адрасмана в июне-июле уходит в отпуск, и я займу его должность. Но не пришлось. Ему не дали путевку, и я прослонялся все лето по рудникам (Табошар, Такели, Кансай, Чайрух-Дайран), помогая аспирантам Федора Иосифовича. На выходные я возвращался в родной Соцгород, который называли теперь почему-то Чкаловск. Там еще было полно моих друзей и даже родственников.
Надо сказать, что новые города, по праву называемые «Соцгородами», были фирменным знаком Средмаша. За свою жизнь я посетил более десяти таких городов с населением от нескольких тысяч до ста тысяч человек, разбросанных по всей территории страны, от Кольского полуострова до Забайкалья. Там было все, что необходимо для жизни рабочего человека, включая московское снабжение. И это все на фоне нищей страны. Некоторые города были закрытыми, а в доступные по утрам высаживался продуктовый десант из окрестных деревень и городов.
Летом 1959 г. я защитил дипломный проект по одному из участков Адрасмана и, распрощавшись, казалось, навек с ураном, был направлен в Геохимический трест. В сентябре с небольшим отрядом отправился в поле на опробование железорудных месторождений Ангаро-Илимского района и Хакасии на германий. Но судьба была непреклонной и опять повернула, теперь уже окончательно, в сторону урана.
Попал в «Десятку»
Весной 1960 г. мой тесть А. А. Данильянц устроил меня в очень престижный и секретнейший институт, где работали его старые друзья: заместителем директора — Д. Я. Суражский, а начальником геологического отдела — Ю. А. Арапов. Так я единственный из сокурсников оказался в «Десятке». Товарищи удивлялись и слово «Десятка» почему-то произносили шепотом. Вот уже 60 лет я работаю в этом институте. За это время он несколько раз менял свое название: п/я № 10, п/я № 912, п/я А-1997, ВНИИХТ, ФГУП «ВНИИХТ», ОАО «ВНИИХТ», но оставался при этом на одном месте в поселке Москворечье. Городок был построен в начале 50-х годов на окраине Москвы на месте деревень Беляево, Шайдорово, Дьяковка, Садовники. Первым хозяином Москворечья был завод «Полиметалл». На одной территории с нашим институтом построен проектный институт, а позже рядом — МИФИ. Как в каждом городке Средмаша — Дом культуры, поликлиника, больница, стадион, два кафе, кинотеатр.
Первое впечатление было жуткое. В проходной солдаты. На пропуск смотрят 10 секунд. Это очень много. Начинаешь думать: что-то не так, не пропустят. При входе в корпус — опять проверка пропусков. Отбиваешь часы прибытия на специальной карточке и на лифте поднимаешься на пятый этаж.
Бесконечный мрачный коридор, обитый деревянными панелями, двери видны не сразу. Находишь нужный номер, дергаешь за ручку и попадаешь в большую светлую комнату, полную веселых людей. Мне повезло. Были комнаты и с мрачными тетками, от которых нам здорово доставалось.
Сначала пугала работа с секретными документами. У каждого сотрудника — папка, куда складываются все тетради с записями. Папка опечатывается собственной печатью и вечером сдается в Первый отдел. Утром стоишь в очереди за папками. В обед папки полагается прятать в сейф. Один парень оставил секретную диссертацию в сейфе на ночь и был уволен.
Рассказывали о трагикомическом случае. Один сотрудник зашел в туалет, секретный документ положил на каменную перегородку. В это время в соседней кабинке, заканчивая свои дела, другой сотрудник поднял голову, увидел бумагу и воспользовался ею по назначению. Потом туалет вскрывали, а оплошавшего сотрудника уволили.
Аналогичный случай был уже при мне на Первомайке. Участкового геолога Валю Быстрову свои же товарищи не пригласили на обмывание какого-то события в соседней комнате. Она со злости взяла совсекретный план опробования со стола своего товарища, порвала на мелкие кусочки и спустила в туалет. Неважно, что это был пустой лист ватмана, на котором стоял только штамп «Совершенно секретно». К вечеру хватились, подняли тревогу и сообщили в Москву. На другой день приехала комиссия КГБ и начала расследование. Быстрова молчала, но ее выдал муж, хороший мужик, наш друг, геофизик Быстров (она ему все рассказала). В результате раздолбили туалет и нашли кусочки ватмана. Быстровым пришлось уволиться. Хорошо, что не посадили.
Я тоже пару раз забывал документы в сейфе, но мне везло. Начальник Первого отдела М. М. Ошкин был заядлым болельщиком. Я иногда ходил с ним на футбол, за это он меня покрывал, и я отделывался устным выговором.
Я быстро привык к новой обстановке, организовал баскетбольную команду и до 50 лет был ее капитаном и тренером. В институте было полно молодежи, да и руководителям было не более чем лет под сорок. В обеденное время мы гуляли по дорожкам вокруг института веселой толпой, как по улице Горького.
Но институт был серьезный. Как я понял несколько лет спустя, основной его задачей было участие в создании атомного оружия. Для атомных зарядов нужны плутоний или уран, сильно обогащенный изотопом 235. Плутоний выделяли химическим путем из облученного металлического урана, а уран-235 получали путем диффузного обогащения гексафторида природного урана. Для обоих вариантов требовалось как можно больше урана, а для этого нужно было находить и разведывать урановые месторождения.
Вот всю эту цепочку — от поисков урановых месторождений до атомной бомбы — и обслуживал наш институт. Каждым звеном этой цепочки занимался соответствующий отдел, подразделяемый на лаборатории. Я поступил старшим лаборантом в 11-ю лабораторию отдела «А». Через несколько месяцев меня единственный раз в жизни понизили — перевели в младшие лаборанты (старший лаборант вернулась из декрета). И дальше я прошел всю служебную лестницу — от инженера до главного научного сотрудника.
По правилам режима нам не полагалось интересоваться, чем занимаются в соседних отделах. На специальной лекции какой-то крупный чин из КГБ поучал нас: «Для советского научного работника главное — меньше знать, тогда будешь спать спокойно. Враг не дремлет. Мы годами воспитывали людей в нашем духе, а тут выходит американский фильм «Три семерки», и все коту под хвост!». (Это он под общий хохот перепутал фильм «Великолепная семерка» с портвейном).
Геологический отдел «А» делился на три лаборатории: геологическую (начальник Ю. А. Арапов), минералогическую (П. В. Прибытков) и геофизическую (В. Л. Шашкин). Наш институт прикладной, он обслуживал Первый главк Средмаша. Геологический отдел выполнял две функции: внутри страны — научное сопровождение геологоразведочных работ на эксплуатируемых месторождениях, за рубежом (ГДР, Чехословакия, Болгария, Венгрия, Румыния, Польша) — руководство всеми геологическими научно-исследовательскими работами от мелкомасштабного картирования и прогнозирования до рудничной геологии. Половина наиболее опытных сотрудников работала за границей, другая половина (в основном молодежь и некоторые "старые волки", по каким-то причинам временно высланные на Родину) — в Москве. Отдельные известные личности занимались фундаментальной наукой, каждый их них выпустил уже по монографии. Р. П. Рафальский моделировал гидротермальный процесс, Ю. М. Дымков детально изучил минералы урана, А. С. Евсеева, моя знакомая еще по Ленинабаду, занималась гидрохимическими методами поисков. Несколько лет до моего прихода в институте работал М. М. Константинов, написавший самую знаменитую книгу об уране «Урановые провинции», которая до сих пор не утратила своего значения.
Самая большая тематическая группа под руководством Е. М. Янишевского и А. Д. Каблукова занималась разработкой методики геохимических поисков на урановых месторождениях Средней Азии. Ю. А. Арапов называл эти изыскания «опиумом для народа». Другая группа занималась гидрогенными месторождениями в Узбекистане и Казахстане. Я попал в украинскую группу профессора Рафаила Петровича Петрова. Это был оригинальный, колоритнейший человек с армянскими кровями, родившийся в Тбилиси. Небольшого роста, плотный, черноволосый, с зычным голосом. Громко, заразительно хохотал. Очень талантливый, особенно в оформлении графики и отчетов. Нас, всех поголовно, он заставлял чертить и рисовать и достиг в этом значительных успехов. Петров вел себя абсолютно независимо и всегда был в опале. Занимались мы комплексным (геология, структуры, минералогия, геохимия) изучением Первомайского и Желтореченского месторождений, расположенных в Криворожском железорудном бассейне. Тогда это были единственные на Украине и самые крупные в СССР месторождения урана.
Урановые Желтые Воды
Мне Рафаил Петрович поручил заниматься геохимией Желтореченского месторождения. Структурами занимались Ю. А. Мещерский и С. И. Коротков, минералогией — В. С. Карпенко и В. И. Жукова, лаборантками были Валя Борисова и Ира Косточкина. Параллельная группа работала на Первомайке: структурщики — И. Г. Мельник, В. К. Чесноков, А. Н. Морозов, минералог — К. Н. Чернецова, геохимик — Н. И. Нечаев.
Мне предстояло провести опробование всех горизонтов от поверхности до самого глубокого в то время горизонта 615, проанализировать все пробы, определить элементы-спутники урана и отстроить ореолы этих элементов. Этим я и занимался два года, находясь в командировках минимум по четыре месяца в году. Жили мы в палатках на окраине г. Желтые Воды. Снимали сад на улице Тихая. Я целыми днями торчал в ГРП или на шахте; три раза в неделю спускался в шахту. Облазил все горизонты сверху донизу. Документировал, отбирал пробы. Ежедневно общался с главным геологом ГРП Б. Н. Богоявленским, начальником тематической партии А. Р. Кудлаевым, геологом ГРП А. В. Шевченко и геофизиком А. В. Копаневым. Наиболее интересные вопросы обсуждал (часто в домашней обстановке) с главным геологом комбината Б. Г. Баташовым. Вскоре я знал месторождение назубок. Мог обсуждать с местными геологами ключевые проблемы, наравне спорил со своими коллегами. Геология мне понравилась тем, что работа была сродни детективу. В шахте при свете шахтерской лампы, с молотком и лупой в руках, разглядывая и детально изучая застывшую картину двухмиллиардной давности лет, я должен был решить, что же здесь произошло. Выявить последовательность событий и главные факторы рудообразования.
Первомайское месторождение было выявлено в 1945 году. В 1944 г. на самом верху было принято решение о ревизии на уран всех рудников, а на Украине, естественно, в первую очередь рудников Кривбасса. Еще в 20-х годах днепропетровский профессор Танатар описал щелочные метасоматиты Северного Криворожья, содержащие урановые минералы. Ревизию начали с Первомайского железорудного месторождения. Радиометров тогда еще не было, и радиоактивность измеряли электроскопом. Урановую минерализацию обнаружили в эгиринизированных и карбонатизированных богатых железных рудах. Первооткрывателем была признана А. К. Лихтарь. Быстро провели разведку, благо что железорудная залежь была уже вскрыта горными выработками. Так на Украине появилось первое крупное месторождение урана. Урановая руда представляла собой богатую гематит-мартит-магнетитовую руду со щелочными амфиболами и пироксенами, карбонатами с вкрапленностью уранинита.
Я. Н. Белевцев, тогдашний главный геолог Кривбасса, сразу же направился на Желтореченское железорудное месторождение, находящееся в 28 км к северу от Первомайки. С теми же электроскопами стали обследовать железорудные залежи. Интересно, что в это же время (1946 г.) в Желтые Воды с той же целью, но вооруженный первым радиометром, был направлен будущий сотрудник нашего института И. П. Шумилин. Бравый капитан, только что возвратившийся из армии. У него не оказалось нужных документов, в шахту его не пустили, он направил запрос в Москву... и крупно загулял, прозевав верную Сталинскую премию.
А между тем железные руды, несмотря на присутствие эгирина и рибекита, оказались пустыми, как барабан. Выручил случай. Рассказывают, что подобным образом было открыто урановое месторождение в Казахстане. Там оператор при посадке самолета забыл выключить радиометр, и тот застучал прямо на земле. А тут оператор шел по полевому штреку с включенным электроскопом, направляясь в Михайловскую железорудную залежь. Вдруг листочки разошлись, и ему пришлось остановиться и сделать замеры. Полевой штрек проходил по альбититам западного крыла желтореченской складки, и они оказались ураноносными. Я. Н. Белевцев стал первооткрывателем Желтореченского уранового месторождения.
При разведке обоих месторождений всех геологов мучил вопрос: почему уран оказался на Первомайке в железной руде, а на Желтой Реке — в альбититах? Какое временное и пространственное взаимоотношение между железокарбонатными и натриевыми метасоматитами? Как всегда у геологов, мнения были разными, часто взаимоисключающими.
Я сразу же заинтересовался этой проблемой. Над железными рудами южной части месторождения на горизонтах 335, 405 и 475 м были выявлены четкие усиливающиеся книзу ореолы урана, радиогенного свинца и ванадия. Рафаил Петрович смело предположил, что внизу должны быть железоурановые руды. Но не успели мы оформить отчет с нашими рекомендациями, как 7-я слепая шахта, проходимая без всяких рекомендаций, случайно врезалась в богатую ураном пологую железокарбонатную залежь. Так предсказуемо, но случайно были открыты железокарбонатные урановые руды, аналогичные первомайским.
В 1968 г. я защитил кандидатскую диссертацию по Желтореченскому месторождению, а в 1984 г. мне было поручено сделать доклад о нем на Международном геологическом конгрессе в Москве. Это было первое открытое сообщение об урановом месторождении в СССР. Для разрешения понадобилось специальное постановление правительства.
В конце 80-х годов мы вместе с Баташовым и Оноприенко написали письмо в Первый главк с предложением провести разведку уран-фосфорно-редкоземельных руд с упором на скандий, который в то время был нужен для получения авиационных сплавов. Нам разрешили и выделили ассигнования. В результате внутри Желтореченского месторождения было выявлено крупное уран-редкоземельно-ванадий-скандиевое месторождение. Запасы защищали уже в 1991 г. в ГКЗ Украины. После этого понадобилось 10 лет, чтобы признали наше первооткрывательство (Баташов, Тарханов, Оноприенко, Кудлаев, Шевченко).
В ЦНИЛе предприятия совместно с институтом была разработана технология получения скандия и получена первая алюминий-скандиевая лигатура, которая никому пока не понадобилась. В 2008 г. в институте по заказу теперешних частных владельцев месторождения были возобновлены работы по разработке технологии получения из этих руд урана, иттрия, ванадия и скандия. Таким образом, я оказался связан с Желтореченским месторождением на целых полвека.
Урановая лихорадка
Неудачи преследовали и специализированную на уране Кировскую экспедицию. Завороженные тесной связью урана и железа, установленной на известных месторождениях Украины, геологи 20 лет безрезультатно продолжали разбуривать магнитные аномалии Украинского щита и Воронежского массива. Хотя многие исследователи понимали, что ураноносный карбонатно-натриевый метасоматоз является более поздним, он явно наложен на породы железистой формации.
В конце 1964 г. многолетним неудачам пришел конец, и вновь помог случай. Одна из гидрогеологических скважин Южно-Украинской экспедиции на южной окраине Кировограда пересекла радиоактивные альбититы. И тут началось! В один миг тихая, почти безлюдная долина речонки Ингул превратилась в шумный индустриальный табор. Из 17-й Криворожской партии притащили все, какие у них были, буровые установки. Сразу же Кировская экспедиция организовала крупную 37-ю партию, понаехало геологов со всего Союза. Началось строительство собственного городка. Всем заправляли совсем еще молодые веселые ребята. Начальником партии стал А. Х. Бакаржиев, главным геологом — А. В. Кузьменко. Месторождение почему-то назвали «Мичуринским» и разведали его в небывалые сроки. В 1968 г. уже начали строительство Ингульского рудника. Первомайку закрыли, и весь народ скопом переехал в Кировоград, где для них был построен квартал многоэтажных домов прямо в центре города. Летом Кировоград превратился в Наукоград. Сюда съехались все организации, занимающиеся ураном. Три группы из ВИМСа: А. Н. Мигуты, В. Н. Малышева и А. С. Клочкова, группа В. М. Крупенникова из ИГЕМа, А. Н. Тугаринова — из ГЕОХИ, Л. В. Комлева — из РИАНа, Т. В. Билибиной — из ВСЕГЕИ, Г. А. Тафеева — из ВИРГА и многие другие.
Такое количество научных работников казалось избыточным, но в урановой отрасли так было все хорошо организовано, что каждый находил свое место. Всеми вопросами поисков и разведки руководил Первый главк Министерства геологии СССР, эксплуатацией месторождений и изучением примыкающих рудных полей — Первый главк Средмаша. Каждый институт имел собственное направление. ВСЕГЕИ — мелкомасштабное картирование и прогнозирование, ВИМС — комплексное изучение разведываемых месторождений, ВИРГ — геофизическое обслуживание ГРР, ВНИИХТ — изучение технологических свойств руд, разработка технологии их переработки, научное сопровождение ГРР на действующих предприятиях, ИГЕМ — теоретические вопросы рудообразования и попутно изучение структур месторождений, ГЕОХИ — моделирование гидротермальных процессов, определение абсолютного возраста руд, РИАН — радиохимия и также определение возраста.
Сформировался настоящий симбиоз науки и производства. Производственники поступали в аспирантуру и становились кандидатами и докторами наук. Ученые уходили на производство и возглавляли геологоразведочные организации. Это позволило за короткий срок создать лучшую в мире минерально-сырьевую базу урана, которая кормит нашу атомную энергетику до сих пор.
В 60-х годах прошлого века началась настоящая золотая, то бишь урановая лихорадка. Были открыты десятки крупных месторождений урана в России, Украине, Казахстане, Узбекистане, Киргизии, Туркмении. На Украине уже не хватало фантазии, как называть месторождения, и стали их называть по месяцам открытия: Майское, Апрелевское, Июньское и пр.
Рудоконтролирующий Кировоградский разлом проходит в меридианальном направлении вдоль восточного контакта Кировоградского блока гранитоидов с толщей мелкозернистых гнейсов ингуло-ингулецкой серии. В зоне разлома выявлены, кроме Мичуринского, еще восемь однотипных месторождений, представленных ураноносными альбититами. Самые крупные из них: Центральное в самом центре Кировограда, Подгайцевское вместе с Щорсовским и самое северное — Северинское. В Звенигородско-Анновском разломе на западном контакте Кировоградского блока гранитоидов найдены только рудопроявления урана, а значительных месторождений не выявлено. Зато в нескольких километрах западнее в облекаемом гнейсами небольшом блоке гранитоидов разведано крупное Ватутинское месторождение. Там построен городок Смолино, названный в честь главного геолога Н. В. Смолина.
Затем на некоторое время поиски зашли в тупик. Надо сказать, что урановая наука отличалась одной интересной особенностью. Каждый из наших корифеев намертво придерживался своей точки зрения на генезис рудных, и в частности, урановых месторождений. У Ф. И. Вольфсона все месторождения были гидротермальными, у Я. Н. Белевцева — метаморфогенными. По Н. П. Никольскому — все месторождения связаны с гранитами. У А. И. Тугаринова была более сложная гипотеза о первоначальном накоплении урана в осадочных толщах, миграции его под воздействием магматических пород и накоплении в благоприятных структурных условиях. Крупный массив новоукраинских гранитов, занимающий южную часть кировоградского блока гранитоидов, не привлекал внимания ученых. А. И. Тугаринов говорил, что граниты — могила для урана. Я. Н. Белевцев вообще заявлял, что скорее у него на ладони волосы вырастут, чем найдут уран в новоукраинских гранитах. Начальник Кировской экспедиции мудрый В. Н. Низовский слушал всех ученых очень внимательно, никогда не спорил, но всегда действовал по-своему и позволял своим ребятам экспериментировать. Поэтому 47-я экспедиция (начальник Н. В. Репринцев, главный геолог О. Ф. Мокевчук, главный геофизик В. А. Слевинский) после разведки Ватутинского месторождения смело перешла на запретную территорию Новоукраинского гранитного массива, где вскоре и было выявлено самое крупное месторождение урана — Новоконстантиновское, а затем еще шесть средних и крупных месторождений.
Уранодобывающему предприятию ВостГОКу были переданы Мичуринское и Ватутинское месторождения. Я к тому времени стал научным руководителем темы. На каждом месторождении, включая Желтореченское, у нас работал отдельный отряд. Каждый отряд имел печать самостоятельной экспедиции, пару машин и всё, что необходимо для лагеря. На Мичуринке начальником был Виталий Леоненко, на Ватутинке — Толя Морозов и в Желтых Водах — Даниил Смагин, а потом Толя Петрин. Мы занимались изучением месторождений и съемкой масштаба 1:10 000 рудных полей. Принимали участие во всех проектах по разведке и защищали их в Москве. Обычно осенью в Министерство среднего машиностроения приезжал Б. Г. Баташов, меня вызывали как куратора по Украине, и мы с ним несколько дней доказывали свою правоту. Он привозил сало и яблоки и всех одаривал. От министерства куратором ВостГОКа был опытнейший геолог К. П. Лященко. Дрючил он нас нещадно. С циркулем и линейкой сверял планы и разрезы и всегда находил ошибки. Но в конце концов всё обходилось, и проекты с небольшими поправками принимались. О положительных результатах этой работы свидетельствует значительный прирост запасов по сравнению с принятыми ГКЗ на всех трех месторождениях. О таком содружестве науки и производства остается только мечтать.
Время от времени, примерно два раза в год, в министерстве собиралась секция научно-технического совета. Вел ее оригинальнейший человек, Петр Яковлевич Антропов. С первых дней он в разных чинах возглавлял урановую геологию. Был министром геологии СССР. Попал в опалу, в последние годы был заместителем министра Средмаша. В вопросах геологии Е. П. Славский ему полностью доверял. Это был умнейший, опытнейший человек. Маленький, лысый, неказистый, но все его боялись, никто не смел ему перечить. Бывало, тихонечко прошипит: «Ну, а ты, борода, что молчишь и бороду чешешь?». И солидный академик А. И. Тугаринов вскакивает и начинает торопливо оправдываться.
Ф. И. Вольфсон рассказывал мне, как он случайно избежал экзекуции на одной из секций. Рассматривался вопрос о бесплодных поисках в Средней Азии. Имелся в виду Приташкентский район. Намечался разгром ИГЕМа. Петр Яковлевич встает, проходит по залу, становится за спиной Вольфсона, кладет ему руки на плечи (это была его обычная манера) и, обращаясь к небу, спрашивает: «А кто это у нас лет уже тридцать работает в Средней Азии?». Вольфсон медленно встает и отвечает: «Кажется, я, Петр Яковлевич». — «И что же Вы за это время сделали?». Федор Иосифович задумался и после невыносимо долгой паузы отвечает: «Переходил от незнания к знанию». Теперь уже задумался Антропов и после не менее долгой паузы произносит: «Хорошо сказано». И разгром был отложен.
Попал в подобную ситуацию и я. Надо сказать, что секция была достаточно демократичной. Каждый начальник имел право записать любого нужного ему специалиста. Ю. А. Арапов часто меня приглашал, особенно когда речь шла об Украине. На этот раз доклад от ВИМСа делал А. С. Клочков, и меня пригласили в качестве эксперта. Я абсолютно ничего не понимал в политике и всяких интригах. А речь шла о результатах работ по созданию методики глубинных поисков и ее успешном применении на Украине. Почему-то всегда так получалось: пока ученые оформляют свои рекомендации, производственники уже найдут месторождение. И пойди пойми, какую роль сыграли научные предвидения! Мне предоставили слово, и я коротко рассказал о том, что еще недавно поиски велись хаотично, накидывались пучком скважин на каждую аномалию, потом еще несколько раз к ней возвращались, а результатов не было. Теперь наведен порядок. Определена последовательность работ от крупномасштабного картирования с комплексом геофизических работ к бурению картировочных скважин. П. Я. Антропов оборвал меня на полуслове. Потом долго ворчал. Из этого ворчания я запомнил только фразу: «Присосались к жирному телу Кировской экспедиции. Раньше что, без карты искали?». Оказалось, что ВИМС претендовал на Государственную премию, а П. Я. Антропов был против. Мне нужно было их ругать. Утром позвонил мой начальник Т. П. Полуаршинов и сказал, что Антропов ему звонил и пенял, что меня не подготовили. «Придется тебя уволить». Но, слава Богу, не уволили и продолжали приглашать на секцию.
Свела меня судьба и с главным уранщиком страны Ефимом Павловичем Славским. Когда у нас родилась дочка Маша, тесть А. А. Данильянц получил на лето от П. Я. Антропова комнату в министерском доме отдыха в Опалихе. Там постоянно отдыхал с семьей Е. П. Славский. Теща Татьяна Александровна с внучкой жили там все лето постоянно в течение восьми лет. А мы с женой навещали их по выходным. Ефим Павлович — простой русский мужик, тучный, но очень подвижный. Постоянно катался на велосипеде, играл с нами в волейбол и на бильярде. Всех помнил, приветливо здоровался, азартно играл с женщинами в домино, лото и подкидного дурака. Рядом всегда сидел наш сосед по московской квартире (дом Средмаша) и играл на баяне. Все обедали в общей столовой. Разумеется, о работе никаких разговоров не вели.
Извивы судьбы непостижимы. В Кировограде я вновь встретился с Б. Н. Чирковым, тем самым грозным директором 6-го комбината. Но он был уже разжалованным пенсионером, и его приглашали бывшие подчиненные подработать на пару месяцев диспетчером на шахту. Мы с ним подолгу беседовали и вспоминали Ленинабад.
Выход в открытый космос
В 1986 г. я защитил докторскую диссертацию по проблеме уникальных месторождений урана в докембрии. Выявил их поисковые критерии и признаки и наметил перспективные площади на территории России. Уникальные месторождения урана в докембрии с запасами урана более 200 тыс. т найдены 40 и более лет назад, но целенаправленные интенсивные поиски в других районах мира не дали положительных результатов. В настоящее время шесть таких ограниченных по площади районов дают более 50% от мирового производства урана. Основополагающими при поисках рудных месторождений являются принципы аналогии, но эти месторождения, по-видимому, не имеют аналогов. Мне удалось воочию познакомиться с несколькими из них. Формирование уникальных месторождений — это цепь последовательных событий, повторение которых в другое время и в другом месте маловероятно. Объединяет все эти месторождения только одно — колоссальная концентрация урана в ограниченном объеме земной коры, что свидетельствует об изначальной неоднородности нашей планеты.
В конце 80-х годов при усиливающейся депрессии горной промышленности и отсутствии финансирования заговорили о комплексном использовании сырья и освоении техногенных месторождений. Мне утвердили тему по ревизии месторождений всех урановых комбинатов на попутные компоненты в урановых рудах. Везде что-нибудь находилось стоящее: молибден, рений, редкоземельные элементы, скандий, золото, серебро, ванадий. Казалось бы, чем больше попутных элементов, тем лучше. Но на практике оказалось все по-другому. Каждый из них, особенно принятый ГКЗ на баланс, является тормозом для получения основного компонента. Рентабельным является извлечение компонента, составляющего значительную часть от общей стоимости конечной продукции и вписывающегося в технологическую схему переработки руд. Ярким примером является извлечение урана, золота и серебра из медных руд австралийского месторождения Олимпик Дэм, урана и золота из конгломератов Витватерсранда. Хуже обстоит дело с золотоурановыми рудами Эльконского района на Алданском щите. Запасы золота утверждены ГКЗ СССР. Среднее его содержание в урановых рудах 0,8 г/т. Золото сульфидное, не гравитируемое. Стоимость его составляет всего 10% от общей стоимости металлов. В технологическую схему извлечения урана вносятся дополнительные операции: доизмельчение руды, сульфидная флотация, цианирование, мероприятия по охране окружающей среды. Ясно, что все это значительно удорожает себестоимость получения урана.
Положительным примером в СССР были уран-фосфорные и уран-молибденовые руды. Из костного детрита месторождения Меловое извлекали уран, редкие земли и получали фосфорные удобрения. Из руд Маныбая в Казахстане и Стрельцовского рудного поля в Забайкалье извлекали уран и молибден.
Вообще с редкими металлами в различных рудах связано много разных мифов. Русские люди в них представлены головотяпами, а немцы, японцы и англичане — расчетливыми хитрецами. Говорят, будто бы немцы во время войны вывозили железную руду из Северного Криворожья и извлекали из нее уран. Хотя на самом деле немцы ничего не знали даже о своем уране, которого у них было навалом, и вывозили уран из Чехословакии.
Другая байка — о японцах, вывозящих себе в Японию отходы Запорожского титаномагниевого завода, чтобы извлекать из них редкоземельные элементы и скандий. А на самом деле японцы приезжали договориться о покупке очень ценной титановой губки, а отходы на этом заводе такие «страшные», что когда мы их опробовали, алюминиевая ложка, которой мы брали пробы, куда-то исчезла — растворилась.
К пятидесяти годам я стал служить урану уже в мировом масштабе. Сначала меня послали в 1983 г. в качестве консультанта в ГДР, и потом я туда ездил еще в течение пяти лет. По сравнению с нашей бедностью это был земной рай, и все туда стремились попасть и найти зацепки для работы. Первый раз В. И. Ветров, главный геолог предприятия в Грюне, поручил мне разобраться с альбититами. Похожи ли они на украинские? Дали мне отчеты ранее приезжавших в СГАО «Висмут» Я. Н. Белевцева и Б. И. Омельяненко, и я два месяца изучал участки, где они находили альбититы. В первом случае это оказались аркозовые песчаники, где альбит наблюдается в виде окатанных обломков. Во втором случае разобраться не удалось, так как Омельяненко нашел альбититы, вернее, как он их называл, «эйситы», только в одном прозрачном шлифе, а Сергей Мельников, демонстрируя мне этот шлиф, неосторожно раздавил его, тем самым похоронив мечту о находке в ГДР канадских месторождений типа Эйс-Фей.
В середине 90-х годов я в большой группе технологов из нашего и соседнего проектного института попал в Иран. В центральной части Ирана аэро-гаммаспектрометрической съемкой, которую проводили канадцы, было открыто месторождение урана Сакханд. Разведку проводили китайцы, скважины картировали чехи. Китайцам платили очень мало, всего 300 долларов в месяц, они затребовали больше, но иранцы не согласились и обратились в наше министерство. По контракту мы должны были дать оценку месторождения, составить проект вскрытия, отобрать технологические пробы и разработать технологию переработки руд. Я получил в свое распоряжение пять томов китайских отчетов на английском языке. К счастью, я достаточно владел английским и смог быстро их изучить и законспектировать. Через несколько дней из Тегерана нас отвезли на месторождение, расположенное в гористой пустыне. Мы поселились в вагончиках. Я быстро нашел общий язык с местными геологами и через две недели уже знал месторождение не хуже них. Оно оказалось очень похожим на Первомайское месторождение на Украине. Вкрапленность уранинита в железных рудах. Мы с А. Л. Никольским отобрали две технологические пробы массой более 1 т и отправили их в Москву. Когда через две недели на месторождение приехала делегация из иранских и наших начальников, я сделал им доклад с оценкой перспектив месторождения. Оно оказалось мелким (запасы вместе с ресурсами около 1500 т урана) и бедным (0,06%), но иранцам позарез нужен был уран, и они готовы были получать его любой ценой. Мои старания не прошли даром. Иранцы вышли в МАГАТЭ с предложением направить меня к ним в качестве эксперта по специальному международному контракту. В Москве мы сделали все, что от нас требовалось, но из-за политических неурядиц работы приобрели вялотекущий характер. Однако вскоре я получил приглашение приехать в Вену для подписания контракта с МАГАТЭ. Я вам доложу, что это была прекрасная работа. Зарплата примерно 12000 долл. в месяц — в Москве мне таких денег не заработать за 10 лет! Из Москвы я приезжаю в Вену, получаю задание и деньги, лечу в Тегеран, работаю месяц в Иране, прилетаю в Вену с отчетом и затем возвращаюсь в Москву. Из Тегерана я вместе с 8-10 геологами и геофизиками лечу в г. Иезд, что недалеко от Сагханда. Нас встречают на машинах, и мы объезжаем все отряды, базирующиеся в Центральном Иране. Моя задача — дать оценку известным рудопроявлениям урана и обучать коллег методам оценки радиоактивных аномалий. Удивительно, что персы, с древних времен обученные горному делу, совершенно не знакомы с разведочным делом. Они почти вручную в целях мелиорации могут проходить наклонные шахты, глубочайшие колодцы, галереи, штольни, а на разведку приглашают иностранцев. Советские специалисты в 60-70-х годах нашли и разведали множество месторождений угля и железа и создали заново металлургическую промышленность Ирана.
По нашему проекту при выборе площадки ГМЗ иранцы должны были пробурить для доказательства безрудности десяток скважин глубиной до 30 м. Когда на Сагханд приехал главный инженер проектного института, он увидел дырки диаметром 30-40 см. Спрашивает у геолога: «Какими же вы станками бурили?» Тот показывает на двух юношей. Оказывается, скважины они прошли вручную. Спускается мальчик с мешком и совком вниз, нагребает в мешок породу, и мешок на веревке поднимают на поверхность. Спускается и поднимается босиком, опираясь пятками на заготовленные выемки.
Рекомендации мои почти никогда не исполнялись. Ссылались на технические причины и отсутствие финансирования. Лишь один раз, в первый приезд, я задал наклонную скважину, и она вскрыла урановую руду. Так было открыто мелкое месторождение Нариган.
С нами сотрудничать сложно из-за непостоянства нашей политики. То разрешают работать, то запрещают. Иранцы, в конце концов, вернулись к китайцам, и те, использовав наш проект, построили рудник и завод и начали производство урана. С 1995 г. я стал принимать регулярное участие в работе Объединенной урановой группы Ядерного агентства OECD и МАГАТЭ, которая каждые два года издает «Красную книгу» с информацией о ресурсах, потребностях, производстве урана и состоянии уранового рынка.
Составляется специальный вопросник и рассылается во все страны — члены МАГАТЭ. Ответы в виде доклада от каждой страны и обобщенная информация по всему миру публикуются в «Красной книге». Совещания Объединенной группы проводятся один год в Вене (июнь) и Париже (октябрь-ноябрь), второй год — совмещаются с геологической экскурсией на урановые месторождения приглашающей страны: Намибии, Китая, Бразилии, Австралии. В 2010 г. совещание было в Канаде.
Член группы — должность нештатная. Последние 20 лет мне удается бывать на всех заседаниях. До 2005 г. я с В. И. Ветровым, а потом с А. В. Бойцовым составлял доклад от России. На его публикацию требовалось разрешение правительства. В ходе подготовки доклада приходилось знакомиться с информацией о запасах, производстве урана в России, планах развития атомной энергетики. Нам стало совершенно ясно, что характерный для всего мира дефицит природного урана (ежегодное превышение потребностей на 20-30 тыс. т над производством) в полной мере касается и России. У нас он еще усугубляется вынужденным экспортом складских запасов природного и обогащенного урана. Производство урана в России составляет всего 20% от общих потребностей страны. Дефицит компенсируется из вторичных источников, что приводит к их быстрому истощению. Эту точку зрения разделяли далеко не все. Господствовало убеждение, что складских запасов всех видов хранения хватит, по меньшей мере, на ближайшие сто лет. Приходилось доказывать в многочисленных статьях и докладах, что это далеко не так. Мною вместе с директором института В. В. Шаталовым и другими соавторами опубликовано двенадцать книг и более десятка статей и докладов о состоянии мировой и отечественной минерально-сырьевой базы урана. Нас поддерживало прежнее руководство “Атомредметзолото” в лице генерального директора В. В. Кроткова, поддерживали и многие другие. Но силы, заинтересованные в торговле ураном, были могущественными и продолжали гнуть свою линию. Даже сейчас, когда картина с недостатком природного урана отражена в официальных документах, таких, как программа «Уран России», «О совместных действиях Роснедра и Росатом» и других, находятся весьма влиятельные люди, которые утверждают, что имеются некие складские запасы, которые полностью обеспечат атомную энергетику на ближайшие полвека. А еще появился у этих людей новый аргумент: «Купим, если нужно будет». Если бы так думал в свое время Е. П. Славский, теперь наши АЭС стояли бы без топлива.
Мы с главным геологом АО «Атомредметзолото» В. И. Ветровым просмотрели архивы Первого главка, сваленные в ящиках и пылящиеся без дела, и пришли к выводу, что без освоения резервных месторождений и, главным образом, одного из крупнейших в мире — Эльконского урановорудного района — проблему урана не решить. Противников было много, особенно в МПР России; там боялись, что обнародование запасов резервных месторождений (а они в три раза превышают балансовые) будет препятствием для финансирования геологоразведочных работ на уран. Но все-таки было выделено 3 млн. рублей, кстати, из денег, полученных от продажи стрельцовского урана в США, и мы с Сашей Шульгиным отправились на Алдан. С помощью Алдангеологии отобрали две пробы по 1 т каждая из рудных отвалов шахт на участках Эльконское плато и Курунг, и наш институт начал исследования по усовершенствованию технологии извлечения из браннеритовых руд урана и золота. Мы с А. В. Заварзиным на основе анализа распределения запасов урана показали, что возможно выделение блоков с относительно богатыми рудами, с которых и следует начинать отработку месторождений. В 1997 г. после нашего доклада, несмотря на большое сопротивление, секция НТС приняла решение о необходимости начать работы по освоению месторождений Эльконского района. В настоящее время месторождения принадлежат преобразованному из ОАО «Атомредметзолото» Урановому холдингу «АРМЗ», которым создано дочернее предприятие «Эльконский горно-металлургический комбинат». Месторождение Южное, запасы которого были утверждены ГКЗ СССР еще в 1980 г., разделено на пять месторождений, два из которых (Элькон и Непроходимое) и месторождение Северное позже были детально разведаны АО «Атомредметзолото». Освоение месторождений Эльконского района отложено на неопределенный срок.
Эпилог
А доволен ли я в целом своей урановой судьбой? Конечно, доволен, хотя ее и не выбирал. Что может быть лучше, чем всю жизнь заниматься любимым делом и самому выбирать направления исследований! Такая возможность мне была предоставлена в институте, в котором я работаю уже 60 лет. Кажется, уран мне ничем не навредил, а только помог. Я описал его поведение в двух диссертациях. В кандидатской — геохимию урана в Северном Криворожье, а в докторской — условия формирования крупнейших урановых месторождений мира. Уран свел меня со множеством интересных людей. В погоне за ним я объехал всю страну и почти весь мир. Благодаря многолетнему опыту и некоторой известности, я и сейчас востребован.