Обращение к сайту «История Росатома» подразумевает согласие с правилами использования материалов сайта.
Пожалуйста, ознакомьтесь с приведёнными правилами до начала работы

Новая версия сайта «История Росатома» работает в тестовом режиме.
Если вы нашли опечатку или ошибку, пожалуйста, сообщите об этом через форму обратной связи

Участники атомного проекта /

Соловьев Геннадий Сергеевич

Совет­ник ген­ди­рек­тора Уральского элек­тро­хи­ми­че­ского ком­би­ната по науке и вопро­сам пер­спек­тив­ного раз­ви­тия.
Соловьев Геннадий Сергеевич

Я закан­чи­вал деся­тый класс в городе Талды-Курган на юге Казах­стана в 1956 году. К нам при­е­хал брат мамы, Лео­нид Стаценко. Он был дирек­то­ром про­фес­си­о­наль­ного учи­лища, кото­рое гото­вило моло­дых рабо­чих для атом­ной промыш­лен­но­сти. После школы я соби­рался поступать в МАИ, но дядя убе­дил меня попро­бо­вать себя в этой совершенно новой отрасли — атом­ной.

В 1956 году спе­ци­а­ли­стов для атом­ной промыш­лен­но­сти гото­вили на физико-тех­ни­че­ском факуль­тете в Уральском поли­тех­ни­че­ском инсти­туте, в Том­ском поли­тех­ни­че­ском инсти­туте, в МИФИ и в МФТИ. Я отпра­вился поступать в Уральский поли­тех. В Сверд­ловск я при­ле­тел на само­лете, летел 12 с лиш­ним часов, само­лет назы­вался Ли‑2, он 45 минут нахо­дился в воз­духе, а затем час на аэро­дроме, где его заправ­ляли и гото­вили к сле­дующему пере­лету. Марш­рут был таким: Алма-Ата — Бал­хаш — Джез­каз­ган — Акмо­линск — Кок­че­тав — Пет­ропав­ловск Северо-Казах­стан­ский — Сверд­ловск. Выле­тел я в пять утра, а при­ле­тел в Сверд­ловск вече­ром, в итоге поте­рял счет времени. На Урале летом светло до десяти часов вечера, а на юге Казах­стана в шесть-семь часов уже темень сплош­ная. Так что вышла забав­ная исто­рия. Я подумал, что опоз­дал, и побежал в инсти­тут, начал ломиться в дверь, а мне швейцар (пред­ставьте, тогда были швейцары в поли­тех­ни­че­ском инсти­туте) из-за стекла кри­чит: мол, при­ходи к девяти утра. Тут только до меня дошло, что сей­час же вечер, а не утро! Вот таким обра­зом, под вли­я­нием род­ного дяди, я пошел учиться на спе­ци­а­ли­ста атом­ной отрасли. Школу я окон­чил с золо­той меда­лью, а как раз в 1956 году экза­мены для меда­ли­стов заме­нили на собе­се­до­ва­ние с препо­да­ва­те­лями факуль­тета, по итогам кото­рого меня при­няли в вуз. 

Физ­тех УПИ давал очень серьез­ную подго­товку, учили шесть лет: матема­тика, физика и все осталь­ные профиль­ные пред­меты. В 1960 году, после чет­вер­того курса, я при­е­хал на прак­тику на Уральский элек­тро­хи­ми­че­ский ком­би­нат, а в 1961 году вер­нулся туда уже на пред­диплом­ную прак­тику. Меня напра­вили заниматься масс-спек­тромет­ром с неод­но­род­ным маг­нит­ным полем в цен­траль­ную завод­скую лабо­ра­то­рию. В это время на УЭХК шел пуск пер­вого «газо­тур­бин­ного» участка (тогда для сек­рет­но­сти газо­вые цен­три­фуги назы­вали газо­выми тур­би­нами). Пер­вый большой уча­сток состоял из машин в одно­ярус­ном испол­не­нии. Там слу­чи­лась нештат­ная ситу­ация. Чтобы выяс­нить ее при­чины, надо было понять, до каких темпе­ра­тур нагре­ва­лись ротор, ниж­няя крышка газо­вой цен­три­фуги и другие ее компо­ненты. Мне ска­зали: «Парень, давай дуй в опыт­ный цех и делай там свой диплом, изучи про­блему, поме­ряй темпе­ра­туру и т. д.». При этом инструмен­та­рия не было ника­кого, и мы с моим руко­во­ди­те­лем сами его сде­лали, исполь­зуя терми­че­ские краски и ради­аци­он­ный термо­метр. Вот так я и позна­комился с цен­три­фу­гой.

В апреле 1962 года, после защиты диплома и месяч­ных кани­кул, я при­е­хал на работу в УЭХК, меня опре­де­лили налад­чи­ком на газо­диффу­зи­он­ное обо­ру­до­ва­ние. А бук­вально через месяц, 7 мая, наш дирек­тор, в то время еще моло­дой Андрей Иосифо­вич Сав­чук, решил орга­ни­зо­вать нала­доч­ное бюро, кото­рое бы занима­лось цен­три­фугами, — в соот­вет­ствии с при­ня­тым пра­ви­тельством поста­нов­ле­нием о стро­и­тельстве пер­вого в мире цен­три­фуж­ного промыш­лен­ного завода на Уральском элек­тро­хи­ми­че­ском ком­би­нате. Спе­ци­а­ли­стов, имеющих стаж работы в опыт­ном цехе, и нас, моло­дых, кото­рые недавно полу­чили дипломы, но уже позна­коми­лись с цен­три­фу­гой, собрали вме­сте и обра­зо­вали вот такое бюро. И мы начали рабо­тать.

В 1962 году запу­стили первую оче­редь завода, в 1963‑м — вто­рую оче­редь, а в 1964‑м — тре­тью оче­редь. Таким обра­зом, мне повезло участ­во­вать в таком гран­ди­оз­ном, без пре­уве­ли­че­ния, событии, как наладка и пуск пер­вого в мире промыш­лен­ного завода с газо­выми цен­три­фугами! Опыт работы нашего завода пока­зал, что газоцен­три­фуж­ная тех­но­логия намного эффек­тив­нее, чем газо­диффу­зи­он­ный метод. Поэтому было при­нято стра­теги­че­ское реше­ние менять газо­диффу­зи­он­ную тех­но­логию на газоцен­три­фуж­ную. При­ш­лось заниматься рекон­струкцией обога­ти­тель­ных мощ­но­стей ком­би­ната: газо­диффу­зи­он­ное обо­ру­до­ва­ние снима­лось, в корпу­сах про­во­ди­лись стро­и­тельно-мон­таж­ные работы и уста­нав­ли­ва­лись много­ярус­ные колонны, на кото­рые навеши­ва­лись цен­три­фуги.

После того как завод был пущен, меня вызвал науч­ный руко­во­ди­тель ком­би­ната Борис Все­во­ло­до­вич Жига­лов­ский и ска­зал, что цен­три­фуги пери­о­ди­че­ски ломаются, и надо при­думать, как сле­дить за выхо­дом машин из строя. А наш дирек­тор Андрей Иосифо­вич Сав­чук поста­вил задачу: надо знать, сколько цен­три­фуг может сло­маться сегодня, сколько зав­тра, сколько после­зав­тра, сколько через год - для того, чтобы иметь возмож­ность орга­ни­зо­вы­вать пла­но­вый ремонт и замену обо­ру­до­ва­ния. Опре­де­лили меня в рас­четно-тео­ре­ти­че­ский сек­тор цен­траль­ной завод­ской лабо­ра­то­рии к Ивану Пет­ро­вичу Лебе­дин­скому. В лабо­ра­то­рии с помощью мето­дов матема­ти­че­ской тео­рии надеж­но­сти мне уда­лось раз­ра­бо­тать систему, с помощью кото­рой на основе ана­лиза раз­лич­ных парамет­ров можно было прогно­зи­ро­вать веро­ят­ность выхода цен­три­фуги из строя. Что, в свою оче­редь, поз­во­ляло не допус­кать поломок, заблаго­временно про­водя ремонт машины.

Пер­вые машины про­ра­бо­тали 10 лет, но при этом при­хо­ди­лось менять опор­ную пару. По сути, цен­три­фуга — это ротор, кото­рый враща­ется на иголке, уста­нов­лен­ной на подпят­нике, и этот опор­ный узел выхо­дил из строя, так что при­хо­ди­лось заме­нять его раз в пять лет. Мы пора­бо­тали над этим узлом и в итоге довели ресурс опор­ных пар и цен­три­фуг до 25–30 лет бес­пре­рыв­ной работы с часто­той враще­ния порядка полу­тора тысяч обо­ро­тов в секунду!

Вообще я могу ска­зать, что моя жизнь сложи­лась очень инте­ресно, мне повезло не только попасть в атом­ную отрасль, но и дожить до сего­дняш­них дней, когда испыты­ваются машины деся­того поко­ле­ния, кото­рые по своей про­из­во­ди­тель­но­сти на поря­док пре­вос­хо­дят цен­три­фуги пер­вого поко­ле­ния, раз­ра­бо­тан­ного в дале­ком 1952 году. При­хо­ди­лось нам созда­вать и новые машины для новых мате­ри­а­лов, для новых элемен­тов — делили мы не только изо­топы урана. Мы на ком­би­нате про­из­во­дили и ста­биль­ные изо­топы. Потом было при­нято реше­ние завод ста­биль­ных изо­топов постро­ить на ЭХЗ, но все пер­вые нара­ботки по полу­че­нию и обогаще­нию изо­топов других элемен­тов мы делали здесь, у нас, на УЭХК. Так что у нас все­гда была и есть масса инте­рес­ных раз­ра­бо­ток на острие тех­но­логий.

Когда наступили тяже­лые времена, конец 1980‑х годов, предпри­я­тию помогло то, что в свое время, еще в 1970‑е годы, были заклю­чены кон­тракты с фран­цуз­ским Комис­са­ри­а­том по атом­ной энергии на поставку обогащен­ного урана, за кото­рый зару­беж­ные парт­неры пла­тили в валюте. Фран­цузы убе­ди­лись, что каче­ство нашего обогащен­ного урана очень высо­кое, и ника­ких пре­тен­зий к нам не было. В то время Франция и Соеди­нен­ные Штаты Аме­рики стро­или большое коли­че­ство атом­ных станций. Во Франции доля элек­троэнергии, выра­ба­ты­ва­емой на атом­ных станциях, дохо­дила до 75%. В США рабо­тали сто с лиш­ним атом­ных реак­то­ров, и после Франции мы начали поставки обогащен­ного урана для топ­лива аме­ри­кан­ских АЭС, а также прак­ти­че­ски во все страны, кото­рые стро­или атом­ные элек­тро­станции.

Затем про­изошел рас­пад Совет­ского Союза. Дирек­то­ром ком­би­ната в то время стал Вита­лий Федо­ро­вич Кор­ни­лов. Он при­вез из мини­стер­ства про­ект пред­ложе­ния аме­ри­канцев о пере­ра­ботке оружей­ного высо­ко­обогащен­ного урана в низ­ко­обогащен­ный уран для после­дующего исполь­зо­ва­ния в каче­стве топ­лива энерге­ти­че­ских реак­то­ров. Изна­чально аме­ри­канцы пред­лагали постав­лять в Аме­рику оружей­ный уран, где его будут пере­ра­ба­ты­вать в низ­ко­обогащен­ный и про­да­вать атом­ным элек­тро­станциям. Вита­лий Федо­ро­вич вызвал меня, а я уже к этому времени был науч­ным руко­во­ди­те­лем ком­би­ната, и гово­рит: «Слушай, а почему аме­ри­канцы тре­буют, чтобы мы пере­да­вали высо­ко­обогащен­ный уран им на пере­ра­ботку? Разве мы не можем сде­лать это на нашем ком­би­нате?». Я отве­чаю, что мы и сами сможем пере­ра­ба­ты­вать высо­ко­обогащен­ный уран в низ­ко­обогащен­ный. Вита­лий Федо­ро­вич дал команду, и обра­зо­ва­лась наша группа, в кото­рую вошли тех­но­логи, кон­струк­торы, экс­плу­а­таци­он­ники. В результате была раз­ра­бо­тана тех­но­логия, поз­во­ляющая полу­чать из оружей­ного урана низ­ко­обогащен­ный гек­сафто­рид урана, при­год­ный для атом­ной энерге­тики любой страны мира. Аме­ри­канцы не пове­рили, при­слали сюда делегацию, кото­рая все посмот­рела и была вынуж­дена при­знать, что Рос­сия на УЭХК может через полгода орга­ни­зо­вать пере­ра­ботку высо­ко­обогащен­ного урана в низ­ко­обогащен­ный. И, соб­ственно, отсюда и пошла ВОУ-НОУ — программа, кото­рая закон­чи­лась в 2013 году. И ника­кой высо­ко­обогащен­ный уран в Аме­рику мы не посылали, а всю пере­ра­ботку орга­ни­зо­вали здесь, на ком­би­нате. На эту тех­но­логию мы полу­чили патенты, в том числе и аме­ри­кан­ский.

Основ­ным потре­би­те­лем урана, полу­чен­ного по программе ВОУ-НОУ, были Соеди­нен­ные Штаты Аме­рики. Там исто­ри­че­ски сложи­лась сле­дующая ситу­ация. Аме­ри­канцы пер­выми раз­ра­бо­тали и на прак­тике реа­ли­зо­вали метод газо­вой диффу­зии. При этом газоцен­три­фуж­ный спо­соб раз­де­ле­ния они тоже рас­смат­ри­вали и даже про­во­дили испыта­ния. Их цен­три­фуги про­ра­бо­тали 100 дней, после чего это направ­ле­ние было свер­нуто из-за его дорого­визны. Все дело в том, что аме­ри­кан­ские цен­три­фуги были несо­вершенны, потреб­ляли много элек­троэнергии, и когда газо­диффу­зи­он­ная тех­но­логия стала давать прак­ти­че­ские результаты, от цен­три­фуг решили отка­заться. Упаси бог, как гово­рится, от хорошего искать лучшее. В итоге в США полу­чил рас­про­стра­не­ние именно газо­диффу­зи­он­ный метод раз­де­ле­ния, кото­рый затем стал про­иг­ры­вать по эко­номи­че­ским пока­за­те­лям современ­ным цен­три­фугам. Поэтому аме­ри­канцы начали у нас покупать низ­ко­обогащен­ный уран, кото­рый исполь­зо­вали для своих атом­ных элек­тро­станций. При этом они также выторго­вали право про­да­вать этот низ­ко­обогащен­ный уран другим стра­нам.

Но в результате аме­ри­канцы ока­за­лись залож­ни­ками и даже жерт­вами своей эко­номи­че­ской игры. Полу­чив деше­вый обогащен­ный уран, они загу­били свою обога­ти­тель­ную промыш­лен­ность. Газо­вую диффу­зию в конце концов им при­ш­лось оста­но­вить, так как эта тех­но­логия ока­за­лась некон­ку­рен­то­спо­соб­ной. Сегодня у них действует небольшое коли­че­ство цен­три­фуг, и аме­ри­канцы про­должают рабо­тать в этом направ­ле­нии, созда­вать новые цен­три­фуги, но промыш­лен­ного завода по их про­из­вод­ству нет. Они до послед­него рас­счи­ты­вали на газо­вую диффу­зию, а потом на нас, что мы будем им вечно постав­лять деше­вый обогащен­ный уран. В 2013 году закон­чи­лась эпо­пея ВОУ-НОУ, и США были вынуж­дены начать закупать нашу про­дукцию по новым кон­трак­там и пла­тить уже рыноч­ную цену, а не покупать по дешевке, как было по программе ВОУ-НОУ. Но это уже сей­час. А тогда, в тяже­лые для атом­ной промыш­лен­но­сти 1990‑е годы, валюта, полу­чен­ная за поставки урана по программе ВОУ-НОУ, помогла выжить не только УЭХК, но и другим предпри­я­тиям отрасли.

Вслед за нами кон­тракты на поставку обогащен­ного урана начали заклю­чать ЭХЗ, СХК, АЭХК. Валюта, кото­рая при­хо­дила за поставку обогащен­ного урана, поз­во­лила не только пла­тить людям зара­бот­ную плату, опла­чи­вать все издержки про­из­вод­ства и полу­чать хорошую при­быль, но и под­держи­вать заводы-изго­то­ви­тели, на кото­рых делали цен­три­фуги.

Цен­три­фуги отли­чаются от других изде­лий маши­но­стро­е­ния жесто­чайшими тре­бо­ва­ни­ями к высо­кой точ­но­сти изго­тов­ле­ния всех узлов. И чтобы эту высо­кую точ­ность полу­чать, необ­хо­димо нали­чие соот­вет­ствующего обо­ру­до­ва­ния на заво­дах-изго­то­ви­те­лях. Сред­ства, поступавшие от реа­ли­за­ции программы ВОУ-НОУ, были в том числе направ­лены на закупку высо­ко­тех­но­логич­ного ста­ноч­ного обо­ру­до­ва­ния как оте­че­ствен­ного, так и зару­беж­ного про­из­вод­ства.

Помимо заво­дов, мы помогли выжить и кон­струк­тор­ским бюро. В 1988 году Лев Дмит­ри­е­вич Рябев, министр сред­него маши­но­стро­е­ния, при­е­хал к нам и пред­ложил орга­ни­зо­вать научно-про­из­вод­ствен­ное отрас­ле­вое предпри­я­тие — взяв себе права глав­ного кон­струк­тора. До этого пра­вами глав­ного кон­струк­тора было наде­лено только Цен­траль­ное кон­струк­тор­ское бюро маши­но­стро­е­ния (ЦКБМ) в Ленинграде. Для того чтобы ЦКБМ про­должало рабо­тать, его как филиал при­со­еди­нили к ЭХЗ и финан­си­ро­вали его работу — фак­ти­че­ски из денег, полу­чен­ных от реа­ли­за­ции программы ВОУ-НОУ, что поз­во­лило это КБ сохра­нить в тяже­лые 1990‑е годы. Резюми­руя, могу ска­зать, что программа ВОУ-НОУ, без­условно, была уни­каль­ным дого­во­ром.