Рядом со Славским
Я закончил МИФИ в 1971 году. После окончания института был оставлен для работы на кафедре «Конструирование приборов и установок» в лаборатории «Микрон», где занимался проблемой влияния радиационных полей на характеристики упругих элементов (сильфоны, мембраны).
В январе 1974 года мне предложили продолжить работу в центральном аппарате Министерства среднего машиностроения. Поначалу я отказывался, хорошо представляя, что это за ведомство. Было событие на последнем курсе учебы, когда мне предложили продолжить работу в «органах» — в те времена в МИФИ отбирали людей для того, чтобы работать по их линии в оборонных министерствах и ведомствах. Но это не состоялось.
В этот раз меня уговорили пойти в Минсредмаш. В МИФИ я получал 90 рублей, в Минсредмаше обещали 160 — а я только-только женился. И я дал согласие. Переводом из МИФИ меня оформили инженером в 16 Главное управление. Так я оказался в Средмаше, и вся моя дальнейшая трудовая деятельность была связана только с атомной отраслью.
В Главке я стал заниматься проблемами международного научно-технического сотрудничества в атомной энергетике. Затем меня избрали парторгом главка, а в 1980 году выдвинули в партком министерства и предложили освобожденную должность заместителя секретаря партийной организации. Я отбивался, не хотел туда идти. Но тогда было так: если надо — значит, надо, и никуда не денешься. И меня избрали заместителем секретаря партийной организации Минсредмаша.
В те времена это был очень серьезный орган. Секретарь партийной организации Средмаша был на правах 1-го заместителя министра, причем его утверждали в ЦК на Политбюро. Числились мы в Октябрьском райкоме, но только числились, поскольку сами были на правах райкома. Отдельная организация со своими правилами приема и своей спецификой. Райком не мог нас контролировать, такое право имел только оборонный отдел ЦК, поскольку вся наша служебная деятельность была связана с закрытой тематикой.
Проработал я первые 5 лет замом, а потом наступило время перевыборов, и меня избрали на пост секретаря партийной организации. Так с ноября 1985 года я взвалил на себя весьма ответственную ношу.
Прежде я контактировал со Славским по вопросам международного сотрудничества. Став заместителем, а затем и секретарем партийной организации, я уже постоянно взаимодействовал с Ефимом Павловичем — работали мы вместе, хотя он в состав парткома не входил.
Потом — Чернобыль, а далее распадается Минсредмаш — его ликвидируют, создают два министерства. После — снова объединение в Минатом России. До 1991 года я оставался освобожденным секретарем партийной организации и на правах райкома решал наши многочисленные проблемы.
Хочу немного рассказать о функциях парткома (сейчас об этом каких только небылиц не услышишь!).
Во-первых, это были контролирующие и воспитывающие функции. Над этим теперь принято посмеиваться, но, согласитесь, как раз этого нам сейчас не хватает.
Кстати, первый партийный актив Минсредмаша, который я провел, носил повестку «О стилях и методах руководства министерства». Я даже не знал, как к этой теме подойти: повестка спущена сверху, — и что я, молодой секретарь, могу рассказать этим титанам и динозаврам о стилях и методах?! Спрашиваю у Славского: как проводить? Он говорит — как хочешь, только чтоб основательно и серьезно.
И мы начали подготовку: создали комиссию, накопали целую гору проблем и по кадровой политике, и по работе коллегий, и так далее. Между прочим, никто так не проверял Минсредмаш, как мы сами. А когда готовили решение, многие работники начали бегать к начальникам Главков: мол, ты это убери, ты другое убери, ты меня убери. Но мы ничего не убрали. Ефим Павлович ознакомился и поддержал: дерзай! В этом плане он был высоко-высоко партийным. И я с выступил с докладом, отметил вскрытые недостатки работы коллегии, в частности, что коллегия иногда принимала решения, а их выполнение не контролировала, и после этого всё старательно подчищалось.
Сейчас много говорят про коррупцию и казнокрадство. Сегодня это актуальная тема. А тогда был один-единственный случай! Поехал ответственный сотрудник главка в зарубежную командировку и не вполне чистоплотно обошелся с командировочными, с валютой. Партком постановил не только его убрать с занимаемой должности, но и начальника главка. Никто не стал их защищать. Единственный, повторюсь, случай.
Мы готовили и выпускали сборники информации для политинформаторов, и этими сборниками, можно сказать, прославились в ЦК. Для сборников мы подбирали редкие, иногда даже материалы ограниченного доступа по различной тематике. Сами печатали на принтере, размножали небольшими партиями. Их расхватывали, как горячие пирожки, — даже в ЦК просили, и мы присылали один экземпляр туда. И нам никто не запрещал эту инициативу; наоборот — хвалили.
Как-то на районной партконференции подходит к нам с Ефимом Павловичем Анатолий Николаевич Даурский, директор кондитерской фабрики «Красный Октябрь». Тогда у него все было прекрасно, были деньги, но не хватало строительных мощностей — а у Минсредмаша была самая большая строительная организация, и Даурский хотел на паях с нами построить жилой дом в Москве. Площадь под дом выделили, проект сделали, а мощностей нет. Я уговариваю Ефима Павловича помочь, а он возражает: без утверждения нельзя. Дескать, нарушим — нам же по шапке дадут, ведь все лимитировано, все фонды ограничены.
Я говорю: «Ефим Павлович, давайте на паях! Даурский деньги дает, но некому строить». Славский подумал и махнул рукой: «Черт с ними, давайте построим дом для наших и их сотрудников!». Построили прекрасный дом на сто с лишним квартир у метро «Шаболовка», который получил премию Совмина. Но когда начали его сдавать, Моссовет к чему-то придрался и стал отбирать этот дом. В конечном итоге нам досталось лишь десять квартир, и фабрике дали десять квартир, а остальное отобрал Моссовет. Потом в этот дом вселилась самая разношерстная публика: и дети космонавтов, и кого там только не было. Тут даже Славский оказался бессилен. А дом и сейчас стоит.
Райком постоянно давал нам поручения: помогать колхозам, совхозам и (как же без этого!) овощным базам. В Октябрьском районе мы считались одной из лучших организаций. Просят, например, как-то модифицировать, укомплектовать техникой овощную базу — Славский на это соглашался, реноме парторганизации было для него не пустой звук.
Как-то нас попросили помочь с постройкой дома сирот в Подмосковье, и мы построили большой, красивый дом для сирот. И такую помощь мы оказывали постоянно.
Другой аспект партийной работы — это работа с кадрами, кадровая политика. Через партком проходили все рекомендации. Допустим, директоров комбината утверждал оборонный отдел ЦК, и все они проходили через нас. А всех сотрудников центрального аппарата проводили через партийный комитет: характеристики, собеседования — это была наша работа. Кадровый резерв в обязательном порядке утверждался через партком: этих людей мы обязаны были знать, контролировать, учить и вести.
Сейчас совсем не то. Нет никакого сравнения с тем, что было раньше.
Например, по Игналинской АЭС было много споров — кого назначать директором. Там же не просто так возник Николай Федорович Луконин. И нужно было еще согласовать его кандидатуру с партийными органами Литвы. Зато какой прекрасный город Снечкус построили!..
К нам в центральный аппарат брали лучших производственников. Директора АЭС шли в Минсредмаш на должности начальников отделов, главные инженеры комбинатов — главными инженерами или заместителями начальников главков.
На втором этаже нашего здания была столовая для руководства, куда ходили начальники управлений и заместители министра — то есть человек двадцать, от силы двадцать пять.
Им нравилось, что во время обеда можно решать общие производственные вопросы. Встретятся два или три заинтересованных начальника главков, вместе пообедают, заодно решат совместные дела. Славский тоже туда ходил, ему нравилась такая атмосфера.
А потом, когда началась демократия, некоторые начальники главков пошли в общую очередь в столовой. Сначала на них все смотрели, как на пугала, а потом привыкли. Но это уже было во времена Министерства по атомной энергии.
Правда, я в спецстоловую (ее еще называли «спецбуфет») не ходил, хотя имел допуск. Все-таки секретарю парткома сподручнее с народом — как говорится, положение обязывает.
Записаться на прием к министру мог практически любой. Славский был очень доступным человеком для всех, от рядового и до начальника. И ко всем обращался по имени-отчеству. Даже мне говорил «Виталий Петрович», хотя перед ним я был совсем мальчишка.
Ефим Павлович мог и схохмить. У нас в 16-м Главке работал некто Пилюгин. Он, готовя в правительство деловое письмо, раскатал его на пяти страницах. Ефим Павлович прочитал, вызвал автора к себе. Пилюгин приходит, сел на стул, сидит. А Славский работает, не обращая на него внимания. Пилюгин все сидит. Наконец Славский отрывается от бумаг: «Как фамилия?». — «Пилюгин». — «А я думал, что ты Достоевский. Пять страниц накатал, кто это будет читать?! Две страницы — не больше: переделать».
У Славского был такой порядок: рано утром к нему мог идти только 1-й Главк, а именно Карпов Николай Борисович, который отвечал за добычу урана. Тот всегда мог прийти к министру. И еще ходил 4-й Главк — Зверев Александр Дмитриевич, отвечавший за объекты, где идет обогащение урана. Вот эти старые вояки ходили к нему напрямую.
У Славского был коллектор. Если нужно — он кнопку нажимает и вызывает. Например, с парткомом у него была прямая связь, он кнопку нажимал и приглашал к себе.
Он был абсолютно доступен в этом плане.
Славский искренне любил 1-й Главк и 4-й Главк, все свои комбинаты. Он же с самого зарождения атомной отрасли занимался ураном, прекрасно знал все предприятия; это была любовь навсегда. А вот, например, к ядерному оружию он относился сдержаннее. В каком смысле? Он не слишком в нем разбирался, но если по делу нужно куда-то съездить, что-то посмотреть, то ездил — хотя и не часто. Зато все комбинаты 1-го и 4-го главков объезжал каждый год, по всей Средней Азии и Сибири. И пока не объедет, пока сам в шахту не слазит, пока не проверит все, не успокоится. Этакий ежегодный ритуальный объезд. Случалось и мне с ним ездить.
Начинал он с Минеральных Вод, оттуда летел в Шевченко, затем — Таджикистан, Киргизия, Узбекистан. Встречали его очень гостеприимно: восток есть восток. Только прилетит, комбинат посетит — уже накрытые столы. Потом километров пять проедешь — всё, отдых, вновь столы ломятся от фруктов. Только пообедали — опять «привал». Славский уже начинает чертыхаться, но обижать хозяев нельзя, нужно обязательно что-нибудь съесть. Это он понимал и нас учил этикету.
С людьми Ефим Павлович умел общаться, поэтому все его слушали, а речь его была яркой и точной. В Средней Азии его очень уважали. Он построил в пустыне города-сказки Заравшан, Навои, Учкудук — настоящие райские оазисы с озерами и водопроводами. Сомневаюсь, что можно сейчас такие города построить.
А самым любимым его городом был Шевченко, там он памятник Тарасу Бульбе поставил. Ведь сам он был украинец (хохол, как он говорил).
Снимали его, честно говоря, не по-человечески. У него было единственное желание — доработать до своего юбилея и потом уйти. Оставалось два года до девяностолетия, но ему не дали доработать. Почему? Потому что пришел Горбачев, а у него с Горбачевым были старые счеты по строительству завода в Ставропольском крае (тогда секретарь крайкома Горбачев был против, а Славский все-таки протолкнул строительство).
А тут Чернобыль. Фактически Чернобыль — совсем не наша епархия, но кто ж на это будет смотреть, когда такая недружественная история взаимоотношений?! Срочно собрали коллегию, никого не предупреждали. Рассказывают, что Славский после трехчасового разговора с Н. И. Рыжковым на каком-то клочке бумаги синим карандашом написал: «Прошу освободить меня от занимаемой должности в связи с воспалением среднего уха». Этого я лично не видел, но на коллегии присутствовал и поразился, во-первых, тому, что о заслугах министра, тридцать лет отработавшего на своем посту, говорилось скомкано и невнятно; а во-вторых, тому, что вся прощальная речь Ефима Павловича была, по сути, посвящена Игорю Васильевичу Курчатову.
По-моему, он рассчитывал, что в каком-то качестве еще пригодится. У него было много идей, не осуществленных до конца. Были планы, которые он разрабатывал и обдумывал еще министром — это с его-то полномочиями и возможностями, с его горизонтом видения проблем! Но после ухода Ефима Павловича на пенсию никто из ЦК к нему не ездил.
В 1989 году, когда Горбачев задумал радикально обновить ЦК, к Славскому прибыли гонцы с предложением досрочно сложить полномочия. Практически все старейшины уже согласились и подписали письмо о своем выходе из ЦК, и только Славский сказал, как отрезал: «Меня съезд назначал, он и освобождать будет». И остался членом ЦК.
Ефим Павлович скончался 28 ноября 1991 года в возрасте 93-х лет. Так получилось, что мне поручили готовить текст некролога в центральную прессу от имени руководства страны. Некролог был подписан М. С. Горбачевым, Б. Н. Ельциным, Н. А. Назарбаевым и напечатан без правок, изъяли только фразу «избирался членом ЦК КПСС, делегатом партийных съездов».
Я не хочу это комментировать.