Казачковский Олег Дмитриевич

Физик на службе атома

Я никогда не хотел быть руко­во­ди­те­лем, все­гда хотел заниматься чистой нау­кой, но жизнь сложи­лась так, что при­ш­лось руко­во­дить двумя круп­ными науч­ными цен­трами. В конце 1963 года меня и А. И. Лейпун­ского вызвали к пред­се­да­телю Гос­коми­тета по атом­ной энергии Андрею Михай­ло­вичу Пет­ро­сьянцу. Ока­зы­ва­ется, он решил назна­чить меня, ни много, ни мало, — дирек­то­ром НИИ­АРа в Меле­кессе. Я был в шоке. Ухо­дить из ФЭИ, от Лейпун­ского мне не хоте­лось. Но Пет­ро­сьянц спо­койно и терпе­ливо разъяс­нил: «Мы хотим ори­ен­ти­ро­вать НИИАР как раз на работы по реак­то­рам на быст­рых нейтро­нах и лучшей, чем вы, кан­ди­да­туры не видим. А инсти­тут хороший, вам понра­вится». Потом он стал опи­сы­вать возмож­но­сти НИИ­АРа, а еще и живопис­ные пре­ле­сти мест­но­сти, в кото­рой он рас­по­ложен. «Не торопи­тесь отка­зы­ваться, — пре­дупре­дил он, — поезжайте вме­сте с Алек­сан­дром Ильи­чом на место, сами все уви­дите». Мы с Лейпун­ским поехали в Меле­кесс, нас встре­тил Д. С. Юрченко, все пока­зал. После Обнин­ска Меле­кесс, осо­бенно его ста­рая часть, мягко говоря, не впе­чат­лял, но я все же согла­сился и никогда об этом не жалел.

В Меле­кессе моей глав­ной зада­чей было пре­враще­ние предпри­я­тия с такой вели­ко­леп­ной базой и огром­ными возмож­но­стями в насто­ящий НИИ. А глав­ные мои принципы как руко­во­ди­теля — это, во-пер­вых, созда­ние благопри­ят­ного климата для работы и, во-вто­рых, пол­ное дове­рие низо­вым зве­ньям. Надо смело пере­да­вать необ­хо­димые пол­номо­чия вниз. Доста­точ­ную власть должен иметь руко­во­ди­тель любого уровня, если он может без чьей-либо допол­ни­тель­ной помощи охва­тить суще­ство реша­емых им про­блем. Это понимали и этого при­держи­ва­лись Кур­ча­тов, Лейпун­ский и другие наши круп­ные науч­ные руко­во­ди­тели.

В Инсти­туте тогда было мало сотруд­ни­ков с уче­ными степе­нями. Это есте­ственно, иссле­до­ва­ния только начи­на­лись. Но во главе лабо­ра­то­рий, уста­но­вок, групп сто­яли моло­дые талант­ли­вые инже­неры. Я был уве­рен, что они пре­красно сумеют пока­зать себя. Жела­ние рабо­тать, любовь к науке и инсти­туту сде­лают свое дело. Будут здесь и свои док­тора наук, и член-кор­ре­спон­денты, и ака­демики.

Я счи­таю, что мне уда­лось решить задачу, кото­рую я перед собой ста­вил — под­нять дея­тель­ность НИИ­АРа как научно-иссле­до­ва­тельского инсти­тута на долж­ный уро­вень. До моего при­езда в науч­ном плане НИИАР был бес­при­зор­ным. Дмит­рий Серге­е­вич Юрченко — пре­крас­ный про­из­вод­ствен­ник, отлич­ный хозяйствен­ник, но не науч­ный руко­во­ди­тель. При мне были созданы хорошие усло­вия для заня­тия нау­кой. Конечно, осо­бую гор­дость у меня вызы­вает созда­ние и ввод в экс­плу­а­тацию в крат­чайший срок опыт­ного реак­тора БОР-60, начало созда­ния уста­новки «Орел». По стро­и­тельству БОРа мне при­ш­лось даже выхо­дить на Лео­нида Ильича Бреж­нева, кото­рый в то время являлся сек­ре­та­рем ЦК, кури­рующим военно-промыш­лен­ный комплекс. После моего доклада он задал един­ствен­ный вопрос: «А где соби­ра­е­тесь это стро­ить?». Когда полу­чил ответ, что в Улья­нов­ской обла­сти, ска­зал: «Пол­но­стью согла­сен». И с улыб­кой доба­вил: «А то отдель­ные наши уче­ные счи­тают, что новые важ­ные уста­новки сле­дует стро­ить только в Москве и при­том еще в пре­де­лах Садо­вого кольца. Иначе, дескать, они не будут рабо­тать». После этого разго­вора поста­нов­ле­ние Совета Мини­стров о стро­и­тельстве было при­нято доста­точно быстро.

Я раци­о­на­лист и не люблю жалеть о том, что не сде­лано или сде­лано не так, как надо бы. Но все же обидно, что затя­нулся вопрос о стро­и­тельстве уста­новки «Орел». Ведь о непре­рыв­ном топ­лив­ном цикле гово­ри­лось уже в поста­нов­ле­нии Совмина 1964 года, и эту уста­новку можно было создать намного раньше. Но в то время в НИИ­АРе раз­ра­ба­ты­ва­лась фто­рид­ная тех­но­логия пере­ра­ботки топ­лива, и это направ­ле­ние под­держи­вал заме­сти­тель пред­се­да­теля Гос­коми­тета по атом­ной энергии Нико­лай Михай­ло­вич Синев. Также были настой­чи­вые попытки Вик­тора Бори­со­вича Шев­ченко из НИИ-9 (ныне ВНИ­ИНМ им. Боч­вара) навя­зать нам обыч­ную вод­ную химию пере­ра­ботки топ­лива. При­ш­лось отста­и­вать идею элек­тро­хи­ми­че­ской тех­но­логии, и на это ушло много лет. И еще мне не уда­лось убе­дить про­ек­тан­тов больше не уни­чтожать пре­крас­ный лес рядом с нами ради даль­нейшего раз­ви­тия жилого поселка. Я меч­тал создать наш новый мик­ро­район на месте барач­ного поселка Черемшанка у реки. С кра­си­вой набе­реж­ной вдоль берега. Но про­ек­танты откуда-то выкопали, что этот район зали­вают навод­не­ния, один раз в сто лет. Тут я ничего не мог поде­лать. Однако жилой посе­лок для Димит­ровград­ского авто­аг­регат­ного завода другие про­ек­танты «поса­дили» потом как раз на берегу Черемшана. В общем, и про­ект может быть «что дышло: куда повер­нул, туда и вышло!».

8 сен­тября 1964 года было при­нято поста­нов­ле­ние Совета Мини­стров СССР о стро­и­тельстве опыт­ного реак­тора на быст­рых нейтро­нах БОР-60 теп­ло­вой мощ­но­стью 60 МВт, элек­три­че­ской 12 МВт для про­ве­де­ния иссле­до­ва­ний и опыт­ной отра­ботки твэ­лов для реак­то­ров на быст­рых нейтро­нах. Управ­ле­ние стро­и­тельства как гене­раль­ный под­ряд­чик в тече­ние всего пери­ода стро­и­тельства очень ответ­ственно отно­си­лось к работе. Такой при­мер. Перед исполь­зо­ва­нием цемента для изго­тов­ле­ния стро­и­тель­ных дета­лей и для при­ме­не­ния при заливке бетона в моно­лит­ных частях зда­ния про­ве­ря­лось даже соот­вет­ствие марки цемента сер­тифи­кату на образ­цах в лабо­ра­то­рии. И вдруг, как гром среди ясного неба, 22 марта 1966 года при­нима­ется реше­ние о кон­сер­вации стро­и­тельства! Этот вопрос был выне­сен на засе­да­ние кол­легии мини­стер­ства. Я шел на него, как на Голгофу. Если в НИИ­АРе не будет БОР-60, то и мне там делать нечего. После моего доклада и обсуж­де­ния члены кол­легии стали голо­со­вать. Голоса раз­де­ли­лись поровну — чет­веро, вклю­чая Слав­ского, были за пре­краще­ние даль­нейшего стро­и­тельства, чет­веро про­тив. Навер­ное, Ефим Пав­ло­вич уже мог при­нять реше­ние сам, его голос был весо­мее. И я ожи­дал при­го­вора. Но он, видимо, решил дождаться под­креп­ле­ния и ска­зал: «Давайте пере­не­сем реше­ние на зав­тра. При­е­дет Алек­сандр Ива­но­вич Чурин (его пер­вый заме­сти­тель), и тогда посмот­рим». Алек­сандр Ива­но­вич, как счи­та­лось, был про­тив­ни­ком БОР-60, и вроде бы министр действо­вал навер­няка. Но слу­чи­лось неожи­дан­ное: А. И. Чурин под­держал нас. До сих пор помню изум­лен­ное лицо мини­стра, когда он услышал его слова. Но отступать было поздно, судьба БОР-60 была решена. А Ефим Пав­ло­вич впо­след­ствии при­знал: «Да, я был не прав, полагая, что БОР-60 не нужен».

14 декабря был про­ве­ден физи­че­ский пуск, а 28 декабря 1969 года был осуществ­лен энергопуск реак­тора БОР-60 с отво­дом тепла на воз­душ­ный теп­ло­обмен­ник. В процессе пуска были вся­кие траги­коми­че­ские эпи­зоды. Из-за них при­ш­лось тогда изрядно повол­но­ваться. Напряжен­ный момент — впер­вые под­хо­дим к «кри­тике». Все собра­лись на пульте управ­ле­ния. Неожи­данно сра­ба­ты­вает пожар­ная сиг­на­ли­за­ция. Где пожар? Дежур­ный бро­са­ется к щиту, где ука­зы­ва­ется место заго­ра­ния. Ока­зы­ва­ется, пожар здесь, на пульте управ­ле­ния! Недо­уме­ние — огня не видно. Но дыму (кото­рый без огня) полно. Наку­рили! Сей­час 2 часа ночи, и, чтобы под­держать себя в рабо­то­спо­соб­ном состо­я­нии, все уси­ленно курят. Или дру­гой слу­чай. Выхо­дим пер­вый раз на мощ­ность. Все идет нормально. И вдруг пре­дупре­ди­тель­ный сиг­нал: темпе­ра­тура на неко­то­рых труб­ках в воз­душ­ном теп­ло­обмен­нике опус­ка­ется ниже точки замер­за­ния натрия. Это недопу­стимо. Пре­кращаем работы. На сле­дующий день все выяс­ня­ется. Ника­кого опас­ного сниже­ния темпе­ра­туры натрия не было. Про­сто горе-мон­таж­ники, уста­нав­ли­вая тер­мо­пары, скру­тили между собой под­во­дящие про­вод­нички. В результате изме­ря­лась не темпе­ра­тура трубки с натрием, а темпе­ра­тура отда­лен­ного от нее места, где эти про­вод­нички замыка­лись. О таких эпи­зо­дах потом вспоми­нали с улыб­кой.

В 1969 году выда­лась весьма холод­ная зима. Запа­сов мазута, кото­рым всё в НИИАР отап­ли­ва­лось, ста­но­ви­лось меньше и меньше. А тут, в доверше­ние всего, покрылась льдом север­ная часть Каспийского моря, по кото­рой к нам постав­ля­лось топ­ливо из Баку. Положе­ние кри­ти­че­ское. Должно быть достав­лено топ­ливо из другого района. Но когда оно при­бу­дет?! Создан­ный нами штаб по чрез­вы­чай­ной ситу­ации засе­дал каж­дый день. При­нима­лись и кон­тро­ли­ро­ва­лись жест­кие меры по эко­номии топ­лива, но уро­вень мазута в имевшейся у нас един­ствен­ной емко­сти на 5 тысяч кубов неумо­лимо понижался. А на засе­да­нии штаба уже было при­нято реше­ние: зав­тра начать отклю­че­ние от тепла про­из­вод­ствен­ных помеще­ний и у нас, и у стро­и­те­лей. Нужно спа­сти посе­лок. Этой ночью я не мог уснуть. И вдруг под утро — теле­фон­ный зво­нок: «Эше­лон при­был!». Мы были спа­сены.

Реак­тор «АРБУС» созда­вался в рекордно корот­кие сроки как про­об­раз арк­ти­че­ской станции, на основе сомни­тель­ной концепции. Самое глав­ное то, что орга­ни­че­ский теп­ло­но­си­тель раз­лага­ется под действием облу­че­ния. И твэлы покры­ваются смо­ли­стой плен­кой, кото­рую ничем потом не отмыть. Лихие энту­зи­а­сты, рабо­тавшие на реак­торе, пред­ложили ориги­наль­ное реше­ние: сжигать покры­вающую твэлы пленку в потоке кис­ло­рода. Я же подумал: так можно и твэлы сжечь! И куда с такой тех­но­логией в Антарк­тиду? Я решил совсем при­крыть реак­тор. Однако в декабре 1969 года при­е­хал Ефим Пав­ло­вич Слав­ский, побы­вал на АРБУСе. Идея с выжигом пленки на твэ­лах ему почему-то понра­ви­лась, и он при­ка­зал воз­об­но­вить работу реак­тора.

После сооруже­ния реак­тора "АРБУС" в зда­нии склада, исто­рия рож­де­ния зда­ния 103, пожа­луй, самая необыч­ная в летописи НИИ­АРа. Зда­ние было сооружено на основе закон­сер­ви­ро­ван­ного еще в 1959 году зда­ния 105, где пла­ни­ро­ва­лось рас­по­ложить гомо­ген­ный реак­тор. Для гомо­ген­ного реак­тора зда­ние довели только до вто­рого этажа. Оно так и оста­лось сто­ять, пугая посе­ти­те­лей своим полу­раз­ру­шен­ным видом. Аме­ри­кан­ская делегация во главе с Гле­ном Сиборгом, при­езжавшая сюда, обра­тила на него осо­бое внима­ние. Гости, видимо, подумали, что это результат какой-то серьез­ной ава­рии, может быть, даже ядер­ной, кото­рая ута­и­ва­лась. Не удо­вле­тво­рившись моим объяс­не­нием, они потом допыты­ва­лись об этом еще у других лиц, ста­ра­ясь, видимо, найти под­твер­жде­ние сво­ему предпо­ложе­нию. Зда­ние нужно было срочно при­ве­сти в боже­ский вид, дабы не пугать ино­странцев.

Перед своим отъез­дом Ефим Пав­ло­вич Слав­ский попро­сил при­не­сти ему лич­ные дела на ведущих сотруд­ни­ков инсти­тута и стал их изу­чать. Неожи­данно спро­сил: «Как же так, такой пер­спек­тив­ный спе­ци­а­лист Цыка­нов, и не комму­нист». На самом деле Цыка­нов давно уже был чле­ном пар­тии. При­ш­лось изви­няться за это упуще­ние кад­ро­ви­ков. Не знаю, думал ли он тогда о выдвиже­нии Вла­ди­мира Андре­евича на мое место. Но потом, в мини­стер­стве, когда разго­вор шел о моем пере­ходе в ФЭИ, он, сме­ясь, ска­зал: «А инсти­тут пере­дашь сво­ему «бес­пар­тий­ному комму­ни­сту» Цыка­нову.

В авгу­сте 1973 года — неожи­дан­ный зво­нок Юрия Серге­е­вича Семен­дя­ева, началь­ника отдела кад­ров мини­стер­ства. Меня вызы­вает Слав­ский. Зачем? Хочет назна­чить меня дирек­то­ром ФЭИ. Я спро­сил, есть ли смысл в попытке отка­заться. Ответ — ника­кого, Ефим Пав­ло­вич решил твердо.

Я люблю НИИАР до сих пор. После пере­хода на долж­ность дирек­тора ФЭИ я все­гда ста­рался под­держи­вать инсти­тут любым доступ­ным мне спо­со­бом. Работа в ФЭИ была уже не то. Здесь было все усто­явше­еся, а в НИИ­АРе все созда­ва­лось на моих гла­зах и при моем непо­сред­ствен­ном уча­стии и руко­вод­стве. В ФЭИ рабо­тать было не так легко, как в НИИ­АРе. Иногда не во всем меня понимали и под­держи­вали неко­то­рые уче­ные. В НИИ­АРе же было пол­ное вза­и­мопо­нима­ние. НИИАР был очень дорог и моей спут­нице жизни Тамаре Семе­новне Бела­но­вой. У нее была там очень инте­рес­ная работа, кото­рой она дорожила. И когда меня пере­вели в ФЭИ, Тамара Семе­новна еще два с поло­ви­ной года оста­ва­лась в НИИ­АРе, завершая наме­чен­ную работу. В целом мои чув­ства по отноше­нию к инсти­туту можно назвать отцов­скими.