Казачковский Олег Дмитриевич

Физик на службе атома

Я никогда не хотел быть руко­во­ди­те­лем, всегда хотел зани­маться чистой наукой, но жизнь сло­жи­лась так, что при­шлось руко­во­дить двумя круп­ными науч­ными цен­трами. В конце 1963 года меня и А. И. Лейпун­ского вызвали к пред­се­да­телю Гос­ко­ми­тета по атомной энергии Андрею Михайло­вичу Пет­ро­сьянцу. Ока­зы­ва­ется, он решил назна­чить меня, ни много, ни мало, — дирек­то­ром НИИАРа в Меле­кессе. Я был в шоке. Уходить из ФЭИ, от Лейпун­ского мне не хоте­лось. Но Пет­ро­сьянц спо­койно и тер­пе­ливо разъ­яс­нил: «Мы хотим ори­ен­ти­ро­вать НИИАР как раз на работы по реак­то­рам на быстрых нейтро­нах и лучшей, чем вы, кан­ди­да­туры не видим. А инсти­тут хороший, вам понравится». Потом он стал опи­сы­вать воз­мож­но­сти НИИАРа, а еще и живо­пис­ные пре­ле­сти мест­но­сти, в которой он рас­поло­жен. «Не торо­пи­тесь отка­зы­ваться, — пре­ду­пре­дил он, — поез­жайте вместе с Алек­сан­дром Ильичом на место, сами все увидите». Мы с Лейпун­ским поехали в Меле­кесс, нас встретил Д. С. Юрченко, все показал. После Обнин­ска Меле­кесс, осо­бенно его старая часть, мягко говоря, не впе­чат­лял, но я все же согла­сился и никогда об этом не жалел.

В Меле­кессе моей главной задачей было пре­вра­ще­ние пред­при­ятия с такой вели­ко­леп­ной базой и огромными воз­мож­но­стями в насто­я­щий НИИ. А главные мои прин­ципы как руко­во­ди­теля — это, во-первых, соз­да­ние бла­го­при­ят­ного климата для работы и, во-вторых, полное доверие низовым звеньям. Надо смело пере­да­вать необ­хо­ди­мые пол­но­мо­чия вниз. Доста­точ­ную власть должен иметь руко­во­ди­тель любого уровня, если он может без чьей-либо допол­ни­тель­ной помощи охва­тить суще­ство реша­е­мых им проблем. Это пони­мали и этого при­дер­жи­вались Кур­ча­тов, Лейпун­ский и другие наши крупные научные руко­во­ди­тели.

В Инсти­туте тогда было мало сотруд­ни­ков с учеными сте­пе­нями. Это есте­ственно, иссле­до­ва­ния только начи­нались. Но во главе лабо­ра­то­рий, уста­но­вок, групп стояли молодые талан­тли­вые инже­неры. Я был уверен, что они пре­красно сумеют пока­зать себя. Желание рабо­тать, любовь к науке и инсти­туту сделают свое дело. Будут здесь и свои доктора наук, и член-кор­ре­с­пон­денты, и ака­демики.

Я считаю, что мне удалось решить задачу, которую я перед собой ставил — поднять дея­тель­ность НИИАРа как научно-иссле­до­ва­тель­ского инсти­тута на должный уровень. До моего приезда в научном плане НИИАР был бес­при­зор­ным. Дмитрий Сер­ге­е­вич Юрченко — пре­крас­ный про­из­вод­ствен­ник, отлич­ный хозяйствен­ник, но не научный руко­во­ди­тель. При мне были созданы хорошие условия для занятия наукой. Конечно, особую гор­дость у меня вызы­вает соз­да­ние и ввод в экс­плу­а­та­цию в крат­чайший срок опыт­ного реак­тора БОР-60, начало соз­да­ния уста­новки «Орел». По стро­и­тель­ству БОРа мне при­шлось даже выхо­дить на Леонида Ильича Бреж­нева, который в то время являлся секрета­рем ЦК, кури­ру­ю­щим военно-про­мыш­лен­ный ком­плекс. После моего доклада он задал един­ствен­ный вопрос: «А где соби­ра­етесь это строить?». Когда получил ответ, что в Улья­нов­ской области, сказал: «Пол­но­стью согла­сен». И с улыбкой добавил: «А то отдель­ные наши ученые считают, что новые важные уста­новки следует строить только в Москве и притом еще в пре­де­лах Садо­вого кольца. Иначе, дескать, они не будут рабо­тать». После этого раз­го­вора поста­но­в­ле­ние Совета Мини­стров о стро­и­тель­стве было принято доста­точно быстро.

Я раци­о­налист и не люблю жалеть о том, что не сделано или сделано не так, как надо бы. Но все же обидно, что затя­нулся вопрос о стро­и­тель­стве уста­новки «Орел». Ведь о непре­рыв­ном топ­лив­ном цикле гово­ри­лось уже в поста­но­в­ле­нии Совмина 1964 года, и эту уста­новку можно было создать намного раньше. Но в то время в НИИАРе раз­ра­ба­ты­ва­лась фто­рид­ная тех­ноло­гия пере­ра­ботки топлива, и это напра­в­ле­ние под­дер­жи­вал заме­сти­тель пред­се­да­теля Гос­ко­ми­тета по атомной энергии Николай Михайло­вич Синев. Также были настой­чи­вые попытки Виктора Бори­со­вича Шев­ченко из НИИ-9 (ныне ВНИИНМ им. Бочвара) навя­зать нам обычную водную химию пере­ра­ботки топлива. При­шлось отста­и­вать идею элек­тро­хими­че­ской тех­ноло­гии, и на это ушло много лет. И еще мне не удалось убедить про­ек­тан­тов больше не уни­что­жать пре­крас­ный лес рядом с нами ради даль­нейшего раз­ви­тия жилого поселка. Я мечтал создать наш новый микро­район на месте барач­ного поселка Черем­шанка у реки. С кра­си­вой набе­реж­ной вдоль берега. Но про­ек­танты откуда-то выко­пали, что этот район зали­вают навод­не­ния, один раз в сто лет. Тут я ничего не мог поде­лать. Однако жилой поселок для Димит­ров­град­ского авто­а­гре­гат­ного завода другие про­ек­танты «поса­дили» потом как раз на берегу Черем­шана. В общем, и проект может быть «что дышло: куда повер­нул, туда и вышло!».

8 сен­тя­бря 1964 года было принято поста­но­в­ле­ние Совета Мини­стров СССР о стро­и­тель­стве опыт­ного реак­тора на быстрых нейтро­нах БОР-60 теп­ло­вой мощ­но­стью 60 МВт, элек­три­че­ской 12 МВт для про­ве­де­ния иссле­до­ва­ний и опытной отра­ботки твэлов для реак­то­ров на быстрых нейтро­нах. Упра­в­ле­ние стро­и­тель­ства как гене­раль­ный под­ряд­чик в течение всего периода стро­и­тель­ства очень ответ­ственно отно­си­лось к работе. Такой пример. Перед исполь­зо­ва­нием цемента для изго­то­в­ле­ния стро­и­тель­ных деталей и для при­ме­не­ния при заливке бетона в моно­лит­ных частях здания про­ве­ря­лось даже соот­вет­ствие марки цемента сер­ти­фи­кату на образ­цах в лабо­ра­то­рии. И вдруг, как гром среди ясного неба, 22 марта 1966 года при­ни­ма­ется решение о кон­сер­ва­ции стро­и­тель­ства! Этот вопрос был вынесен на засе­да­ние кол­ле­гии мини­стер­ства. Я шел на него, как на Голгофу. Если в НИИАРе не будет БОР-60, то и мне там делать нечего. После моего доклада и обсу­жде­ния члены кол­ле­гии стали голо­со­вать. Голоса раз­де­ли­лись поровну — четверо, включая Слав­ского, были за пре­кра­ще­ние даль­нейшего стро­и­тель­ства, четверо против. Навер­ное, Ефим Пав­ло­вич уже мог принять решение сам, его голос был весомее. И я ожидал при­го­вора. Но он, видимо, решил дождаться под­креп­ле­ния и сказал: «Давайте пере­не­сем решение на завтра. Приедет Алек­сандр Ива­но­вич Чурин (его первый заме­сти­тель), и тогда посмо­трим». Алек­сандр Ива­но­вич, как счита­лось, был против­ни­ком БОР-60, и вроде бы министр действо­вал навер­няка. Но слу­чи­лось нео­жи­дан­ное: А. И. Чурин под­дер­жал нас. До сих пор помню изум­лен­ное лицо мини­стра, когда он услышал его слова. Но отсту­пать было поздно, судьба БОР-60 была решена. А Ефим Пав­ло­вич впо­след­ствии признал: «Да, я был не прав, полагая, что БОР-60 не нужен».

14 декабря был про­ве­ден физи­че­ский пуск, а 28 декабря 1969 года был осу­ще­ст­в­лен энер­го­пуск реак­тора БОР-60 с отводом тепла на воз­душ­ный теп­ло­об­мен­ник. В про­цессе пуска были всякие тра­ги­ко­ми­че­ские эпизоды. Из-за них при­шлось тогда изрядно повол­но­ваться. Напря­жен­ный момент — впервые под­хо­дим к «критике». Все собрались на пульте упра­в­ле­ния. Нео­жи­данно сра­ба­ты­вает пожар­ная сиг­нали­за­ция. Где пожар? Дежур­ный бро­са­ется к щиту, где ука­зы­ва­ется место заго­ра­ния. Ока­зы­ва­ется, пожар здесь, на пульте упра­в­ле­ния! Недо­у­ме­ние — огня не видно. Но дыму (который без огня) полно. Наку­рили! Сейчас 2 часа ночи, и, чтобы под­дер­жать себя в рабо­то­с­по­соб­ном состо­я­нии, все уси­ленно курят. Или другой случай. Выходим первый раз на мощ­ность. Все идет нор­мально. И вдруг пре­ду­пре­ди­тель­ный сигнал: тем­пе­ра­тура на неко­то­рых трубках в воз­душ­ном теп­ло­об­мен­нике опус­ка­ется ниже точки замер­за­ния натрия. Это недо­пу­стимо. Пре­кра­щаем работы. На сле­ду­ю­щий день все выяс­ня­ется. Ника­кого опас­ного сни­же­ния тем­пе­ра­туры натрия не было. Просто горе-мон­таж­ники, уста­на­в­ли­вая тер­мо­пары, скру­тили между собой под­во­дя­щие про­вод­нички. В резуль­тате изме­ря­лась не тем­пе­ра­тура трубки с натрием, а тем­пе­ра­тура отда­лен­ного от нее места, где эти про­вод­нички замы­кались. О таких эпи­зо­дах потом вспо­ми­нали с улыбкой.

В 1969 году выда­лась весьма холод­ная зима. Запасов мазута, которым всё в НИИАР ота­пли­ва­лось, ста­но­ви­лось меньше и меньше. А тут, в довер­ше­ние всего, покры­лась льдом север­ная часть Каспийского моря, по которой к нам поста­в­ля­лось топливо из Баку. Поло­же­ние кри­ти­че­ское. Должно быть доста­в­лено топливо из другого района. Но когда оно при­бу­дет?! Соз­дан­ный нами штаб по чрез­вы­чай­ной ситу­а­ции заседал каждый день. При­ни­мались и кон­тро­ли­ро­вались жесткие меры по эко­но­мии топлива, но уровень мазута в имев­шейся у нас един­ствен­ной емкости на 5 тысяч кубов неу­мо­лимо пони­жался. А на засе­да­нии штаба уже было принято решение: завтра начать отклю­че­ние от тепла про­из­вод­ствен­ных поме­ще­ний и у нас, и у стро­и­те­лей. Нужно спасти поселок. Этой ночью я не мог уснуть. И вдруг под утро — теле­фон­ный звонок: «Эшелон прибыл!». Мы были спасены.

Реактор «АРБУС» соз­да­вался в рекор­дно корот­кие сроки как про­об­раз арк­ти­че­ской станции, на основе сомни­тель­ной кон­цеп­ции. Самое главное то, что орга­ни­че­ский теп­ло­но­си­тель раз­ла­га­ется под действием облу­че­ния. И твэлы покры­ва­ются смо­ли­стой пленкой, которую ничем потом не отмыть. Лихие энту­зи­а­сты, рабо­тав­шие на реак­торе, пред­ло­жили ори­ги­наль­ное решение: сжигать покры­ва­ю­щую твэлы пленку в потоке кисло­рода. Я же подумал: так можно и твэлы сжечь! И куда с такой тех­ноло­гией в Антар­к­тиду? Я решил совсем при­крыть реактор. Однако в декабре 1969 года приехал Ефим Пав­ло­вич Слав­ский, побывал на АРБУСе. Идея с выжигом пленки на твэлах ему почему-то понрави­лась, и он при­ка­зал воз­о­б­но­вить работу реак­тора.

После соо­ру­же­ния реак­тора "АРБУС" в здании склада, история рожде­ния здания 103, пожалуй, самая нео­быч­ная в лето­писи НИИАРа. Здание было соо­ру­жено на основе закон­сер­ви­ро­ван­ного еще в 1959 году здания 105, где пла­ни­ро­ва­лось рас­поло­жить гомо­ген­ный реактор. Для гомо­ген­ного реак­тора здание довели только до второго этажа. Оно так и оста­лось стоять, пугая посети­те­лей своим полу­раз­ру­шен­ным видом. Аме­ри­кан­ская деле­га­ция во главе с Гленом Сибор­гом, при­ез­жав­шая сюда, обра­тила на него особое вни­ма­ние. Гости, видимо, поду­мали, что это резуль­тат какой-то серьез­ной аварии, может быть, даже ядерной, которая ута­и­ва­лась. Не удо­вле­тво­рив­шись моим объ­яс­не­нием, они потом допы­ты­вались об этом еще у других лиц, ста­ра­ясь, видимо, найти под­твер­жде­ние своему пред­поло­же­нию. Здание нужно было срочно при­ве­сти в боже­ский вид, дабы не пугать ино­стран­цев.

Перед своим отъездом Ефим Пав­ло­вич Слав­ский попро­сил при­не­сти ему личные дела на ведущих сотруд­ни­ков инсти­тута и стал их изучать. Нео­жи­данно спросил: «Как же так, такой пер­спек­тив­ный спе­ци­алист Цыканов, и не ком­му­нист». На самом деле Цыканов давно уже был членом партии. При­шлось изви­няться за это упу­ще­ние кад­ро­ви­ков. Не знаю, думал ли он тогда о выдви­же­нии Вла­димира Андре­е­вича на мое место. Но потом, в мини­стер­стве, когда раз­го­вор шел о моем пере­ходе в ФЭИ, он, смеясь, сказал: «А инсти­тут пере­дашь своему «бес­пар­тий­ному ком­му­ни­сту» Цыка­нову.

В августе 1973 года — нео­жи­дан­ный звонок Юрия Сер­ге­е­вича Семен­дя­ева, началь­ника отдела кадров мини­стер­ства. Меня вызы­вает Слав­ский. Зачем? Хочет назна­чить меня дирек­то­ром ФЭИ. Я спросил, есть ли смысл в попытке отка­заться. Ответ — ника­кого, Ефим Пав­ло­вич решил твердо.

Я люблю НИИАР до сих пор. После пере­хода на долж­ность дирек­тора ФЭИ я всегда ста­рался под­дер­жи­вать инсти­тут любым доступ­ным мне спо­со­бом. Работа в ФЭИ была уже не то. Здесь было все усто­яв­ше­еся, а в НИИАРе все соз­да­ва­лось на моих глазах и при моем непо­сред­ствен­ном участии и руко­вод­стве. В ФЭИ рабо­тать было не так легко, как в НИИАРе. Иногда не во всем меня пони­мали и под­дер­жи­вали неко­то­рые ученые. В НИИАРе же было полное вза­и­мо­по­ни­ма­ние. НИИАР был очень дорог и моей спут­нице жизни Тамаре Семе­новне Бела­но­вой. У нее была там очень инте­рес­ная работа, которой она доро­жила. И когда меня пере­вели в ФЭИ, Тамара Семе­новна еще два с поло­ви­ной года оста­ва­лась в НИИАРе, завер­шая наме­чен­ную работу. В целом мои чувства по отно­ше­нию к инсти­туту можно назвать отцов­скими.