Прозвище «Академик»
Я еще в школьном возрасте влюбился в физику. После школы в 1933 году поступил в Днепропетровский университет на физический факультет, потом пошел в аспирантуру. Никакой ядерной физики в моем учебном заведении не преподавали. В аспирантуре занимался совершенно другими вопросами, отличными от моей будущей специализации: изучал процессы кристаллизации переохлажденной жидкости.
Уже в университете меня очень привлекали вопросы атомной энергии. Сами представьте себе, насколько это интересно: в центре атома заложена невероятная по мощности энергия. До определенного момента ученые считали, что высвободить эту энергию просто невозможно, но в один прекрасный момент человечество научилось использовать энергию атома. Поначалу эту силу использовали в военных целях, но со временем научное сообщество поняло, что бесконечные запасы энергии, таящиеся в недрах атомного ядра, можно использовать и в мирных целях.
Я пришел на войну с последнего курса аспирантуры, в полку у меня даже было прозвище «академик». После того как мир узнал, что такое атомная бомба, меня сразу же обязали прочитать лекцию об атомной энергии. Я на тот момент был дилетантом в области ядерной энергии. Но командира полка это мало волновало. Ночью он поднял по тревоге весь состав, и мне пришлось читать лекцию, несмотря на практически полное отсутствие знаний в этой области. Лекция, по словам моих сослуживцев, произвела большое впечатление. И тогда я твердо решил, что атомная энергия — это мое будущее.
После окончания войны я пришел к своему научному руководителю, с которым занимался исследованиями переохлажденной жидкости, и заявил, что хочу работать в другом направлении. Он очень расстроился, но сказал: «Я тебя понимаю. И помогу». Он и познакомил меня с Лейпунским, который тогда носил неформальный статус «главного нейтронщика страны». Александр Ильич очень хорошо разбирался в вопросе взаимодействия нейтронов с веществом, а именно этот процесс лежит в основе использования атомной энергии.
Когда я встретился с Лейпунским (дело было в 1945 году в гостинице «Москва»), он меня спросил: «Что вы знаете о ядерной физике?». Я не стал как-то набивать себе цену и честно признался: «Ничего». Александра Ильича подкупила моя честность, и он стал моим наставником. Так я попал в институт академика Алиханова, где проработал два года. Там я занимался ядерной физикой и пытался понять, что это такое.
Вся деятельность велась в строго секретном режиме. Все наши документы, даже пустяковые, ходили под грифом «Сов. секретно. Особая папка» — более серьезной документации не было. Однажды со мной произошел интересный случай. Мне надо было ехать в один институт в командировку, где я должен был читать свой отчет. И тогда возник вопрос, можно ли мне выдавать мой собственный отчет. К счастью, мы смогли справиться с этой курьезной ситуацией.
Я всю жизнь стремился заниматься наукой и только наукой, а суровые реалии диктовали свои правила: научной деятельностью приходилось заниматься в свободное от всех остальных дел время. Работал во время отпуска, часто приходил домой в 6-7 вечера, ужинал и снова отправлялся в свой рабочий кабинет, где задерживался до поздней ночи. Когда я попал в институт академика Алиханова, на меня с первых дней взвалили работу по организации профсоюза института и руководству им. Я, конечно, пробовал отказаться, но мне сказали: «Ты член партии, поэтому помалкивай и делай, что говорят».
В 1964 году я переехал в Димитровград (тогда Мелекесс). На тот момент Александр Ильич Лейпунский был научным руководителем ФЭИ, я — его заместителем. Приоритетным направлением в нашей работе было создание реактора на быстрых нейтронах. Тогда сверху, из столицы, к нам пришло поручение подключить к проблеме НИИАР. И благодаря тому, что за мной сохранили статус заместителя директора ФЭИ и назначили директором НИИАР, мы общими усилиями двух институтов смогли в кратчайшие сроки создать реактор БОР-60 (всего-то за 5 лет!), который на тот момент стал первым быстрым реактором, вырабатывавшим электроэнергию. Нас тогда обвиняли в поспешности, но реактор БОР-60 оказался очень надежным: уже более 40 лет он работает без каких-либо ЧП.
И тут я хотел бы отметить, что будущее человечества просто невозможно без использования атомной энергии. Вы знаете, что есть противники атомной энергии. Так, например, в Германии планируется закрыть все атомные электростанции, несмотря на то, что в соседней Франции закрыли все угольные станции и сделали ставку на энергию мирного атома. Правительство Германии приняло довольно глупое решение, так как если во Франции произойдет какая-нибудь авария, то последствия затронут и всех ее соседей. Отказ от атомной энергетики — это не выход. Атомную энергетику нужно продолжать развивать, причем с помощью реакторов на быстрых нейтронах. Да, конечно, кто-то со мной не согласится. В пример мне можно привести историю с Чернобылем, недавнюю ситуацию на Фукусиме-1. Я всегда говорил, что вопросам безопасности реактора нужно уделять особое внимание, но слышал в ответ: «Да и так все нормально работает». Отказываться от АЭС — не панацея, реальной альтернативы атомной энергетике у человечества пока просто нет. Запасов урана на планете хватит на несколько десятков тысяч лет. А вот вопрос безопасности стоит очень остро.
Программа по разработке быстрых реакторов была запущена в ФЭИ в 1950 году по инициативе А. И. Лейпунского, который обосновал это в 1949 году (независимо от Энрико Ферми, понявшего перспективность этого направления на четыре года раньше), работая в США. Нам поставили задачу использовать весь добываемый уран для получения электроэнергии. Дело в том, что старые реакторы использовали около 1% сырья, остальные 99% было просто мусором — не очень экономно. Задача перед нами стояла чрезвычайно важная. И мы столкнулись с очень мощным препятствием. Успех нашей работы зависел от комбинации величины, которая впоследствии получила название «постоянная альфа». Поначалу нам казалось, что ее вообще невозможно измерить. Однажды выдающийся советский ученый Павел Немировский приехал к нам в гости и сказал: «Тому, кто измерит эту величину, можно сразу же давать звание академика». В конце концов наша команда справилась с поставленной задачей: мы научились перерабатывать 100% урана. Надо сказать, что над быстрыми реакторам работали все сильнейшие державы мира: США, Франция, Германия, Италия, Япония, Великобритания. Но мы смогли опередить всех в этой области.
Как таковых, никаких секретов для ученых по факту не было. За границей ведь тоже работали хорошие специалисты, которые прекрасно разбирались в своем деле. Помню, как то ли в 1946, то ли в 1947 году приезжал Немировский, он читал лекцию. Слово «нейтрон» он почти шепотом произносил — так вот пересекретили. Мои слова подтверждает тот факт, что в 1947 году в Штатах вышла книга, в которой предельно подробно было рассказано все о быстрых реакторах, так что никакой секретности по факту и не было. Был один крупный немецкий ученый Клаус Фукс. После прихода к власти Гитлера он эмигрировал в Великобританию, потом в декабре 1943 года переехал в Лос-Аламос (США), где работал над «Манхэттенским проектом» (разработкой атомной бомбы). Я так думаю, Клаус придерживался коммунистических взглядов: он из принципиальных соображений (бесплатно) передал СССР многие основные параметры, которые нужны были для создания атомной бомбы. Когда я был директором НИИАР, он приезжал ко мне. Он был очень простым и милым человеком.
Когда я приехал в Обнинск в 1947 году, начал работу над кольцевым ускорителем. Тогда я был теоретиком и разрабатывал теорию ускорения — это была достаточно увлекательная работа. Векслер одним из первых в 1944 году открыл закон автофазировки. Этот природный принцип позволяет ускорять частицы, не выбиваясь из режима ускорения сколь угодно долго — ранее подобное было невозможно. Я помню, как Векслер на семинаре Курчатова впервые докладывал об открытии принципа автофазировки. Курчатов задавал ему вопросы, но Владимир достойно справился с ними, несмотря на то, что докладывал весьма сбивчиво. В своем докладе Векслер говорил об ускорении электронов, а Александр Ильич Лейпунский догадался, что такой же принцип можно использовать и для протонов, что было значительно интересней с точки зрения ядерной физики. В итоге мы получили распоряжение сверху закончить работу над ускорением электронов и сосредоточиться на работе с протонами. Для этой цели были объединены группы Векслера и Лейпунского. Александр Ильич отказался присоединяться к группе Векслера, руководствуясь принципом «двум медведям в одной берлоге не ужиться», я его поддержал, и мы отошли от разработки проекта. А что касается сожаления по поводу того, что пришлось отдать проект, то в какой-то мере было жалко, ну а что ж поделать, надо было работать над более важным с практической точки зрения проектом. Тем более от разработки протонного ускорителя практической пользы так и не получили.
Есть очень серьезный вопрос — использование ядерной энергии в военных целях. Разработать атомную бомбу очень просто. Даже у Кореи она сейчас есть. Очень важно, чтобы мировая общественность обеспечила невозможность кустарного создания атомной бомбы и еще более мощной водородной бомбы. Такие ядерные державы, как США и Россия, должны сыграть в этом вопросе определяющую роль — роль сдерживающего элемента. А с мирным атомом все ясно. Как я уже говорил, это единственный путь для человечества. Для этого есть специальная организация МАГАТЭ, которая призвана помогать слаборазвитым странам в создании атомных электростанций и не допускать создания нового ядерного оружия.