«Ни сна, ни отдыха»
Я решил, что пойду поступать в ТПИ, так как у меня была серебряная медаль по окончанию школы, меня принимали без экзаменов. Я был зачислен на химико-технологический факультет. Химию я знал, но никогда особенно не любил, так что начал искать что-то поближе к физике. Поинтересовался про электрофизический факультет, но попасть туда было сложно — мне сказали, что набор туда не ведётся, но если будут места, то сообщат. Так что я учился дальше на своём химико-технологическом факультете. За время учёбы на первом курсе произошло одно интересное и поучительное событие. Аналитическую химию нам читал доцент Григорий Николаевич Ходалевич, первоклассный знаток химии. Я прихожу к нему сдавать экзамены, он меня послушал и говорит: «Если тебя устроит, тройку я поставлю, но если хочешь получить лучшую оценку, приходи на пересдачу завтра утром». Я пошёл домой, сел за учебники, а утром сдал на «отлично». И это была мне наука. С тех самых пор в моей зачётной книжке не было даже четвёрок, одни пятёрки.
Где-то на втором курсе учёбы в ТПИ меня вызывают в деканат физико-технического факультета и говорят, что есть возможность попасть на этот факультет, сразу на второй курс. Факультет закрытый, секретный, но они готовы меня принять. Как выяснилось позже, ФТФ формировался не с первого курса, за студентами наблюдали и выбирали лучших. Я попал в число избранных. Что мне предстояло изучать, я не знал, но, тем не менее, будущая моя специальность тоже была связана с химией. Я окончил ТПИ по физико-химической специальности, получил квалификацию «инженер-технолог». Институт я закончил с красным дипломом, который давал право выбора любого интересующего места работы. Мне оставалось только определиться. На тот момент был у меня друг — Николай Иванов, такой же краснодипломник, как и я. Решили мы с Николаем, что поедем в Новосибирск; слышали, что есть там какой-то химический завод. Отправились в Новосибирск. Помню, что это была весна. Прибыв в Новосибирск, мы пришли в обком партии и сказали, что закончили в Томске секретный факультет. Нас выслушали и отправили в какую-то организацию, но, как выяснилось, это был Ленинградский проектный институт, головная его часть находилась в Ленинграде, а в Новосибирске был филиал. Нам там не понравилось, и мы решили вернуться обратно. А куда дальше — непонятно, так как распределение уже состоялось. И вот уже в Томске, в один из мартовских дней иду я по институту, а навстречу мне — Борис Вениаминович Громов, тот самый, что принимал защиту моего диплома. Спросил меня, как дела. Я сказал, что пока ищу работу. Борис Вениаминович пообещал помочь по возможности. В дальнейшем он принял участие в моей судьбе, но несколько в ином роде.
Было у меня два друга — Валентин Хорин, известный в Томске волейболист, и Александр Долгих (сейчас их уже нет в живых). Валентин был парень видный: высокий, красивый. Как-то он познакомился с девушкой — Мирой Гречко. Сестра Миры была замужем за начальником горотдела КГБ. Мира попыталась помочь нам устроиться на работу. Помню, что я пришёл на улицу Белинского, 32, в городской отдел кадров. Меня там приняли, я заполнил анкету. Среди моих родственников — четверо, мягко говоря, несоветские, но это не помешало мне закончить учебу с золотой медалью. Кроме того, я имел первую форму допуска, а она назначалась органами КГБ. Никогда я не встречал на своём пути недоверия к себе; более того, мне доверяли самые ответственные, самые серьёзные задания. Поэтому я считаю: нельзя однозначно утверждать, что если в советские времена были в родне какие-то антисоветчики, то это клеймо на весь род. После войны такого уже точно не было. В атомной отрасли трудилось множество людей разных национальностей, с разными судьбами, и все они работали на благо нашей советской Родины.
Одним словом, взяли меня на работу на один из объектов в закрытом городе. Приехал я в будущий Северск на автобусе № 10. Автобус ходил от остановки «Рынок», сейчас на этом месте находится областная администрация. Расположился я в общежитии вместе со своим закадычным другом Александром Долгих. И в тот же день мы поехали на «Чекист» играть в волейбол, там располагался спортзал, а я в то время очень увлекался волейболом.
Когда меня приняли работать на комбинат, то направили на ещё строящийся 15-й объект; в это время он только вырастал из земли, проходил нулевой цикл. Была группа эксплуатации, в число которой входил и я. Нам был назначен опытный руководитель, уже в возрасте, но в основном работали люди моего возраста или чуть постарше. Мы принимали оборудование из монтажа. На 15 объекте я проработал приблизительно с апреля по сентябрь. И тут руководитель нашей группы сообщает, что меня вроде бы хотят перевести на другой объект. Но я не планировал никуда уходить, моя работа меня вполне устраивала.
И вот в один прекрасный день меня действительно вызывают в контору. Приехал сам начальник отдела кадров комбината — Никулин, очень приятный человек. Вызвал меня и спросил, почему я отказываюсь от нового назначения. Объяснил, что меня не просто так приглашают на новое место, что там нехватка инженеров. "Давай, не упрямься, садись в машину, поехали". А приехал он на «Победе», в то время на этой машине ездил тогдашний главный инженер комбината — Александр Семёнович Леонтичук. Отказаться было неудобно. Вот так осенью 1956 года меня перевели на 10-й объект.
Я был назначен инженером в цех, который производил гексафторид урана. Всё это для меня было ново: можно сказать, что осваивая это производство, я прошел ещё один институт. Конечно, мои базовые знания были достаточно хорошие и крепкие, и всё это мне очень помогало. Поначалу я работал там инженером, потом меня назначили начальником смены. Первое время я, что называется, дублировал начальника смены, так как сам начальник смены Иван Масленников был на рабочем месте. Потом уже я работал самостоятельно. Было тяжело, технологии на тот момент были очень несовершенны.
Гексафторид урана сублимируется, т.е. испаряется, минуя жидкое состояние. Температура сублимации у него составляет +56 С, а технология в то время была просто никудышная, очень часто проходило вскрытие аппаратов, газовка была очень сильная. Иной раз работаешь как в тумане. Ну, а мы же геройские ребята, даже противогазы не надевали. В общем, в те годы я наглотался этого гексафторида урана, который, в силу того, что технология на 15-м объекте была не совершенна, содержал примесь плутония. Так я перешёл в разряд тех, кто является, так сказать, носителем плутония. По-моему, у нас на комбинате я был в первой десятке по степени загрязнённости организма. Я и не понял, почему меня вдруг положили в больницу, а затем отправили в санаторий. Ничего меня не беспокоило, никакая болезнь не проявлялась. Но врачи за нами тогда наблюдали очень внимательно. На каждом объекте был свой врач, причём медпункты находились рядом с производством, и врач на месте был каждый день, а фельдшер — так и вообще круглосуточно.
В то время, в силу секретности и закрытости производств, я всей технологической схемы отрасли не знал и даже не очень понимал, для чего мы делаем этот продукт, откуда берём и для каких целей перерабатываем уран. Но со временем всё встало на свои места, пришло понимание. На данный момент я читаю студентам курс лекций «Введение в технологию и экономику атомной отрасли». Этот курс как раз направлен на то, чтобы в общих чертах дать понять студенту, с чем ему предстоит иметь дело; чтобы ещё до того, как он придёт работать в атомную отрасль, у него сложилось понимание процесса. Понимание обязательно должно быть — это основная цель моего курса.
Как-то мне пришлось писать характеристику на одного аппаратчика. Я написал её и понёс начальнику цеха на подпись. Документ стандартный: когда человек родился, где учился и как работает. Виктор Николаевич Корючкин — тогда начальник цеха (потом он уехал работать в Ангарск) — прочитал мою характеристику и сказал: «Всё ты хорошо написал, так характеристики и пишут; одного не хватает — порядочный этот человек или нет». Эти слова я запомнил. Мысль очень глубокая: ведь человека характеризует не только то, как он работает, но и в не меньшей степени — его человеческие качества.
Возвращаясь к своей непосредственной службе, скажу, что начальником смены я работал недолго. Довольно быстро меня назначили начальником производства фтора. Фтор — это тот реагент, который превращает уран в гексафторид. Работа на производстве фтора тоже велась круглосуточно, и точно так же были смены, в сменах были мастера. Пять смен — пять мастеров, и все мастера сплошь женщины. Работать с женщинами довольно сложно, у них какое-то бесконечное соперничество, а требования на этом производстве очень жёсткие, и тут уже не до посторонних ситуаций. Сдавать производство смены нужно в полной исправности. А у нас придёт на смену какая-нибудь Валя, а какая-нибудь Света должна сдать ей смену. А между ними — вражда или антипатия, и начинаются придирки. По этим причинам приём смены иногда затягивался на два-три часа. Нелегко с женщинами работать.
Помню, одна из мастеров, Клюквина, рано умерла. Она была переведена к нам из Челябинска, с комбината «Маяк». У неё была обнаружена лейкемия. Хоронили её на том кладбище, где сейчас стоит церковь, место это было за пределами городских построек.
В моём подчинении была бригада ремонтников: ребята-слесари, которые ремонтировали оборудование. Бригадиром у них был Анатолий Губанов — мастер на все руки, «золотой парень». Можно сказать, уму-разуму я учился у него. Работа у слесарей была сдельная, т.е. я должен был выписать им наряд, где указывалось, что необходимо выполнить, потом рассчитывалось, сколько их работа будет стоить. Я отдавал им на руки наряд, а потом уже принимал от них выполненную работу. Работали они превосходно, и с тех самых пор у меня воспиталось глубокое уважение к рабочему классу. Шапку перед ними снимаю. А Губанов был не просто мастер — рационализатор, каких мало.
Помню такой случай. Были у нас установлены электролизеры или электролизные ванны, примерно два десятка, но для увеличения мощности производства необходимо было смонтировать ещё несколько таких ванн. Работу начали. И вот однажды, это была дневная смена, в цех пришёл Б. В. Громов. Спросил, как дела, как идёт реконструкция. Я ему отвечаю: нет проектной документации, по этой причине процесс затягивается. А он мне: «А вы на что?». — «Да ведь я же не проектная организация». Он в ответ: «Вы ИНЖЕНЕР, садитесь за кульман и изготовьте чертежи». И вот с тех пор я понимаю, кто такой инженер. Тогда я выполнил эту работу и начертил всё необходимое. Сейчас бы, наверное, на такое и смотреть не стали. Тем не менее, все размеры, планировки мною были указаны, и чертежи пошли в работу, монтажники смонтировали недостающее для производства оборудование. Работа была сдана.
Проходит ещё какое-то время, и начальник цеха Корючкин уезжает в Ангарск, а меня, начальника производства фтора и начальника производства гексафторида (оба этих цеха у меня были в подчинении), назначают на его место. И там тоже чего только не было. Тогда ещё на этих производствах разрешалось работать женщинам, хотя производства были крайне вредные. Помню такую женщину — Александру Филатову, она была старшим аппаратчиком в смене — приятная, симпатичная женщина. Она была замужем, муж её работал в отделе главного прибориста. Ходили мы тогда в суконных робах. Александра — точно так же, как и все аппаратчики: противогаз через плечо, если нужно, его надевали. Она как-то умудрялась управляться с этими сорванцами, которые у неё в смене работали. Но был у неё в смене один разгильдяй, который довольно халатно относился к работе; помню даже, мне как-то пришлось применить к нему силу. А ситуация сложилась следующая: был такой трубопровод, по которому газообразный гексафторид урана транспортировался, куда было необходимо, и были на этом трубопроводе фланцевые соединения. В процессе работы один фланец загазил, необходимо было подтянуть прокладку, чтобы газовка прекратилась. Я захожу в отделение и вижу, что этот самый работник, вместо того, чтобы подтянуть прокладку, льёт воду на этот фланец. Смысл этого занятия мне понятен: гексафторид урана при соединении с водой переходит в твёрдое состояние и запаковывает эту неплотность. Этот инцидент мы самостоятельно разобрали, никому не жаловались, а непутёвый работник понял, что получил «своё» справедливо. Вот такие иной раз происходили ситуации.
А было и такое: ещё до меня «заморозили» цех. Тепло в цех поступает за счёт приточного воздуха, который нагревается в калориферах. Сначала разморозили калорифер, не уследили за ним, и всё замёрзло. Этот случай был до меня, я знаю о нём только по рассказам. Восстанавливать цех пришлось очень долго, это была целая эпопея, поэтому за калориферами приходилось бдительно следить. Находясь в смене, я сам постоянно проверял их: не дай Бог, что случится.
Ещё помнится такая история: мы эксплуатировали новую установку, выполненную по чертежам нашего главного конструктора, а свойства веществ, участвующих в процессе, знали плохо. И взорвался небольшой аппарат. Газовка, конечно, была сильная, и, кроме того, недалеко от этого взрыва находился начальник смены, у него пострадали глаза. Зрение ему удалось сохранить, но дефект остался.
Главным инженерном на комбинате был тогда Михаил Антонович Демьянович. Лучшего главного инженера я в жизни не видел: строгий, знающий, толковый. И спросить мог, но в то же самое время и помогал. Когда произошел этот взрыв, за мной отправили машину, я приехал. Демьянович прибыл раньше меня. Все собрались в комнате начальника смены, опрашивали свидетелей инцидента, пытались выяснить, что произошло. Один из аппаратчиков говорит Демьяновичу: «Больше я здесь работать не буду, страшно». А Демьянович: «Ну, что поделать, трусы в карты не играют. Увольняйтесь».
Итак, всего три года я проработал на новом объекте, а в сентябре 1958 года меня назначили начальником цеха. И началась у меня совершенно новая жизнь: ни сна, ни отдыха. Я повторюсь, технология производства была довольно плохая. Всё время случались какие-то остановки, редкую ночь меня не вызывали на работу. На тот момент я уже был женат, мою первую жену звали Тамара.
Находясь в должности начальника цеха, я подчинялся непосредственно Борису Вениаминовичу Громову. Чем уж я его к себе расположил, остаётся только догадываться, но факт остаётся фактом. Узнав о том, что я увлекаюсь классической музыкой, он пригласил меня к себе послушать пластинки. Купил он тогда произведения Маскани «Сельская честь». Маскани, конечно, потрясающий композитор, и музыка у него прекрасная. Вот тогда я побывал у Громова в гостях. Жил он в трёхкомнатной квартире на улице Ленина. До приезда на наш завод Громов работал в Челябинске на радиохимическом заводе. Борис Вениаминович имел учёную степень и в 1961 году уехал в Москву, где был назначен заведующим кафедрой химических технологий Химико-технологического института имени Д. И. Менделеева. После отъезда в Москву, уже в институте, Громов занимался делами нашего же завода, мы поддерживали с ним связь до конца его дней.
После отъезда Громова в Москву жизнь у нас на комбинате шла своим чередом. Мы изучали какие-то новые технологии. Однажды в ходе таких учений произошла сильная газовка. Ветер дул в сторону ТЭЦ, там почувствовали запах, подняли шум, что мы тут всех травим. На тот момент главным инженером на ТЭЦ был Петров. Утром меня вызывают в кабинет главного инженера нашего объекта — Карелина. За столом у Карелина — Михаил Антонович Демьянович и тот самый Петров. Мне пришлось объяснять ситуацию, докладывать, что произошло. В ходе беседы выяснилось, что мы чётко выполняли инструкции нашего главного инженера Карелина, и претензий ко мне больше никаких не было. А Петрову Демьянович посоветовал обеспечить рабочих противогазами, потому что на нашем предприятии газовки не исключены и впредь.