Конфеты от Курчатова
Мой отец Георгий Викторович Ермаков был конструктором, причем высококлассным, награжденным двумя главными премиями СССР — Сталинской и Государственной. В конце 1944-го службисты Лаврентия Берии разыскали его в эвакуации в Алтайском крае и привезли в Подмосковье, в Подольск, для создания конструкторского бюро по проектированию реакторных установок. Там он проработал до 1956 года, одно время даже возглавлял ОКБ «Гидропресс». Потом работал в «Главатомэнерго», в Министерстве энергетики. Он был для меня образцом во всем. Я поступил в Московский энергетический институт, после окончания которого отец посоветовал пойти на работу в «Теплоэлектропроект»: сказал, что там сейчас проектируют наши первые атомные станции, это крайне интересно. Так я стал проектировщиком.
Отец часто ездил из Подольска в Москву, к Курчатову, для обсуждения первых конструкций наших атомных реакторов. Я уговаривал его взять меня с собой. Было здорово ездить с ним на машине, я смотрел в окно и старался не мешать. Иногда отец с Курчатовым на улице продолжали начатый в кабинете разговор, и Курчатов все время пытался угостить меня конфетами. Он мне страшно нравился, этот дядька, который был для меня просто дядя Игорь. Ни на кого не похожий — импозантный, с большой бородой и живыми глазами. Мне вообще нравились люди из окружения отца. Они собирались у нас дома, разговаривали о непонятном, но мне было интересно. Помню, Александр Яковлевич Крамеров (он был главным конструктором реактора РБМК в институте у Николая Антоновича Доллежаля) учил меня, пацана, английскому языку.
Запомнились мне и встречи с Ефимом Павловичем Славским. Когда мы строили по нашему 440-му проекту атомную станцию в ГДР, меня впервые назначили главным инженером проекта, было мне тогда 28 лет. Стройка шла непросто, и мне дважды пришлось встречаться со Славским, который тогда возглавлял Минсредмаш СССР. Я докладывал ему и министру энергетики Петру Степановичу Непорожнему. Докладываю, страшно волнуюсь, но вижу: Славский понимает, о чем я говорю, верит мне и принимает в итоге решения, на которые я рассчитывал. Профессионал высочайшего класса.
В течение долгого времени я был вице-президентом Клуба EUR (Europen Utility Requirements) — европейских энергокомпаний, эксплуатирующих АЭС. Я поначалу называл его «европейская подлянка». Представьте: 1986 год, после чернобыльской аварии образуют Минатом, создают новые проектные институты. Нам предписано заняться разработкой новых реакторных установок с повышенным уровнем безопасности. Разработку этого проекта мы закончили к 1992 году и так его и назвали — АЭС‑92. В нем мы применили и реализовали пассивные системы безопасности. Сами все придумывали, сами писали требования. В это время в стране перестройка, и к нам в Минатом приезжает делегация Framatome, это французская компания, занимающаяся разработкой и производством оборудования для атомных электростанций. Приезжают они и говорят: вы тут собрались построить какие-то атомные станции? Так вот, ничего у вас не выйдет. Мы в Европе разработали новые нормы, включающие пассивные системы безопасности, и вас с вашими старыми реакторами никуда не пустим. А мы в ответ: да у нас вообще-то уже готов новый проект. Ну тогда, говорят, вступайте в наш европейский клуб. Оказалось, они втайне от нас в 1991 году создали этот самый EUR. Наши министры договорились, что нам придется в этот клуб вступить, и я был отряжен туда постоянным представителем от концерна «Росэнергоатом». Поначалу к нам относились, я бы сказал, снисходительно: мы же считались ассоциированным членом, без права решающего голоса. Понадобилось почти пять лет пробыть в этом статусе, пока, наконец, на очередном тайном голосовании меня не избрали вице-президентом этого клуба, которым я и оставался следующие 15 лет.
Когда меня спрашивают, за какие такие заслуги представители 13 стран-участниц проголосовали за меня, я отвечаю так: потому что я был и есть проектировщик. Это как терапевт: он может не знать мелочей, но видит весь организм и сразу может отличить остеохондроз от воспаления легких. Так и проектное дело. Ты видишь весь блок целиком, а с нюансами всегда помогут разобраться физики, строители, другие специалисты. Кстати, с началом СВО наше членство в клубе EUR остановлено. Французы прислали официальную бумагу, что они продолжают трудиться, но без нас. Нас это, понятное дело, не остановит, мы тоже продолжаем работать, но без них.
Я в молодости много работал в ГДР, где управление по ядерным исследованиям и ядерной технике возглавлял профессор Карл Рамбуш. Спустя годы он приехал в Москву и в кабинете моего начальника стал уговаривать меня поехать руководить их работами в Германии. Обещал невероятные условия: герой соцтруда Германии, пожизненная пенсия в марках. Я был страшно польщен. Мой начальник сказал Рамбушу: мол, мы подумаем, большое спасибо и до свидания. Проводил гостя и говорит мне: «Ты уже куда-то собрался? Не стоит, все электростанции, какие в стране есть, все тебе». И действительно, проекты всех атомных, тепловых и солнечных станций в СССР прошли через мои руки. На всех стоит моя подпись.
У меня есть медаль от Сергея Шойгу, тогда он возглавлял МЧС. Мы написали норматив пожарной безопасности на атомных станциях, представили его, защитили, и за это меня наградили медалью. После чего у меня сгорела дача. Мы уехали на выходные в Москву, а жена сварила борщ, и чтобы за выходные он не пропал, мы не отключили, как обычно, холодильник: вернемся же в понедельник. Как выяснилось потом, в трансформатор в деревне залезли электрики, потеряли ноль, вместо 220 В потекло 370, наш отечественный холодильник не выдержал и загорелся. Соседи вызвали, конечно, пожарных, но на окнах были решетки, и дом сгорел за два часа. Обидно было не только потерять красивый дом, до сих пор страшно жаль архив. Среди самых дорогих для меня материалов был отчет отца о его поездке в Америку с Никитой Хрущевым. Он там провел недели три и каждый день писал, где что видел. Я его читал несколько раз, но мельком, и все думал: вот выйду на пенсию, изучу все от корки до корки. Не вышло: сгорел вместе с домом и потрясающими фотографиями, на которых было много знаменитых людей.