Во что бы то ни стало!
«На днях я был буквально потрясен словами Аркадия Бриша, участника создания первой атомной бомбы в Советском Союзе. В возрасте 92 лет, пережив все ужасы Второй мировой войны и последствия холодной войны, он сказал: «Мы надеемся, что человечество доживет до того момента, когда отпадет необходимость в ядерном вооружении, когда во всем мире воцарится мир и спокойствие». Легко не услышать этот голос, но, поступая таким образом и игнорируя историю человеческого прогресса, мы рискуем повторить все ужасы прошлого».
Из выступления Президента США Барака Обамы после подписания соглашения о СНВ. Прага. 8 апреля 2010 г.
Наша беседа с А. А. Бришем — о прошлом, настоящем и будущем России и атомной отрасли — началась с размышлений Аркадия Адамовича о философских аспектах владения атомной энергией:
— Харитон, в память Оппенгеймера, с биографией которого по странному стечению обстоятельств у него было много общего, включая имя, написал специальное послание, в котором ставил два вопроса: созрело ли человечество, чтобы овладеть атомной энергией? и, стремясь к лучшему, не натворят ли худшего?
Все хотят, чтобы было хорошо. Говорят, что будет хорошо. А стремясь к лучшему, не натворят ли худшего с ядерной энергией, которая уничтожит человечество? Доросло ли человечество до владения атомной энергией? Готово ли государство, наши руководители владеть атомной энергией? Эти глубоко философские вопросы, поставленные Харитоном, актуальны и сейчас.
— А у вас есть ответ на этот вопрос?
— Я отлично знаю, какое это страшное оружие. Но уже в течение почти 70 лет нет войн, подобных первой и второй мировым войнам. И я надеюсь, что в этом есть заслуга и ядерного оружия нашей страны.
Я верю, что и политики, и мы, оружейники, должны работать так, чтобы сохранять мир, чтобы человечество жило спокойно. И надеюсь, что наступят времена, когда атомное оружие уже не будет нужно как оружие, а будет применяться только для технических целей. Люди поумнели.
— Как вы думаете, если бы Советский Союз не изобрел тогда свою бомбу, американцы воспользовались бы своей монополией?
— Такое желание у них было. Поводом могли стать и локальные конфликты — Вьетнам, например… А кубинский кризис, когда мир был на волосок от ядерной войны… Именно наше ядерное оружие удержало тогда Соединенные Штаты. А когда у нас стало большое количество ядерных зарядов, американцы поняли, что война бесполезна, так как победителей в ней не будет. Но если мы ослабим свой ядерный щит, то вероятность атомной войны исключить будет нельзя, потому что Америка за свои интересы будет бороться до последнего.
— Аркадий Адамович, давайте вернемся к истории. Как вы пришли в атомный проект?
— Во время войны я был на оккупированной территории в партизанах. В 1944 году, после освобождения Белоруссии, штаб партизанского движения направил меня в Москву в Институт машиноведения Академии наук для продолжения научной работы, так как перед войной, в 1940 году, я окончил Белорусский государственный университет по специальности «физика». В институте машиноведения я работал под руководством В. А. Цукермана, который в то время уже участвовал в Атомном проекте и заинтересовался молодым перспективным ученым. Возможно, сыграл свою роль и мой доклад на конференции молодых ученых института, статья о которой была напечатана в «Комсомольской правде».
В 1946 году, за год до командирования в КБ-11, я подал документы в дипломатическую академию, поскольку это было очень престижно, прошел собеседование и сдал экзамены, но не был принят, потому что не было рекомендации от обкома партии. Через год такую рекомендацию мне дали, и я мог пойти учиться на дипломата. Так что тут и возникла развилка, куда идти дальше, в дипломаты или в Саров, так как Цукерман уже предложил мне участвовать в создании советской атомной бомбы. Я сделал свой выбор в пользу КБ-11.
— В Сарове, наверное, еще ничего не было?
— И не было ничего, и, самое главное, я ничего не понимал в атомном оружии. Конечно, в методическом плане я как физик был знаком с основами атомной физики, но моей специальностью были магнитные и электромагнитные измерения, которые широко использовались в металловедении и прочности конструкций. А первая задача, которую я должен был решить, — измерение давления в детонационной волне. Взрывом нужно было обжать плутониевый заряд, а скорости детонации не знали, так как никаких точных измерений никто не проводил. И я увлекся этой задачей, которую мне удалось успешно решить. При этом, кстати, была открыта высокая электропроводность продуктов взрыва.
В связи с этим вспоминается научный конфликт, который возник у меня с одним крупным ученым, доктором наук, который стал утверждать, что мои измерения давления детонационной волны неточны, и написал письмо Ванникову, что бомба работать не будет. Надежные знания давления и скорости детонации являлись гарантией работоспособности заряда, а неточные измерения такой гарантии не давали. Вот на таком уровне велись научные дискуссии. Я же утверждал, что его измерения неправильны, и, в конечном счете, истина оказалась за мной.
Я тогда сделал для себя вывод, что научный спор — это очень сложное дело, что ученые не всегда себя честно ведут, более того, могут обманывать. В нюансах научных вопросов трудно разобраться не специалисту. Надо уметь доказывать свои идеи и расчеты практикой, потому что теоретические рассуждения — это одно, а практическая реализация каких-то идей — это совсем другое.
Интересным в этой ситуации было поведение Харитона. Он, считая по характеру экспериментальных данных, что мои расчеты верны, понимал, что вести дальнейший спор бессмысленно. Харитон поставил точку в этой дискуссии, сказав, что в случае правоты того ученого взрыв просто будет меньшей мощности, хотя прекрасно знал, что давление будет высокое и все будет как нужно.
— Кого вы считаете своими учителями?
— Юлия Борисовича Харитона, Цукермана и Зельдовича. С Харитоном я просто дружил. Мы к нему ходили, он к нам ходил. Жены дружили очень. Какие-то близкие отношения были. С Зельдовичем тоже. Это все Учителя, которые обладали уникальными свойствами. Своим учителем могу назвать и П. М. Зернова, директора КБ-11, который меня весьма ценил. Павел Михайлович много сделал для того, чтобы я стал тем, кем стал.
— Скажите, вы ощущали тогда, что вы — элита страны?
— Главным моим ощущением было: не дай бог ошибиться! Любая ошибка — это скандал, потому что ошибки при взрыве ядерного заряда недопустимы. И вот это чувство — не допустить ошибки — остается у меня и по настоящее время. А одно из главных свойств элиты, как я считаю, это безнаказанность, поэтому относить себя к элите никак не мог…
Конечно, мы чувствовали, что нас ценят, но только до тех пор, пока мы можем выполнять стоящие перед нами сложные задачи. Создавая такое грозное оружие — а мы все видели своими глазами последствия взрыва ядерной бомбы, — я ни в коем случае не допускал мыслей о том, какой я молодец и так далее.
Конечно, зарплата у нас по тем временам была высокая. Так, в Институте машиноведения я получал 800 рублей, а в КБ-11 сначала 2 тысячи рублей, в конце — 6 тысяч рублей, да плюс еще 100 % надбавка. То есть месячная зарплата доходила до 12 тысяч рублей.
— Благодаря чему, на ваш взгляд, СССР смог создать атомную бомбу в столь короткий срок?
— Мы одолели в войне противника, который был сильнее нас — я знаю, что говорю, потому что я видел немецкую армию в действии своими глазами. Несмотря на огромные людские потери, утрату больших территорий и многих предприятий все-таки мы нашли в себе силы и победили фашистов. И эта гордость победы была в нас очень сильна. Но когда американцы взорвали бомбу в Хиросиме, я понял, что, если мы не создадим своего атомного оружия, то в неизбежной новой войне мы окажемся проигравшими.Я приехал в только что созданное КБ-11 в середине 1947 года, оказавшись в числе его первых сотрудников. Со мною прибыло еще 35 научных сотрудников из института химической физики, НИИ-6 (занимавшегося взрывчатыми веществами) и института машиноведений. Буквально за год мы уже получили представление об общих контурах конструкции атомной бомбы: как обжимать плутоний, чтобы получить ядерный взрыв. Харитону, Курчатову, Зельдовичу удалось создать коллектив, каждый член которого ХОТЕЛ создать атомную бомбу. Объяснить до конца словами, как это удалось, наверное, не удастся, для этого нужно было жить в то время… Сегодня, я уверен, повторить тот подвиг советских атомщиков почти невозможно, даже обладая неограниченными финансовыми ресурсами, потому что решающую роль играли не деньги, а наше желание сделать бомбу во что бы то ни стало. Патриотизм и энтузиазм нельзя оценить деньгами и купить за деньги.
Иногда в нашей работе был даже элемент авантюризма, так как приходилось идти на риск, чтобы доказать, что ты прав. Если в новом деле не рискнешь, то можешь потратить годы на изучение проблемы, а время-то будет упущено. Мы были готовы рисковать и не боялись брать на себя ответственность за свои решения. Во многом благодаря этому задача создания атомной бомбы была решена нами за два года; более того, кое в чем мы даже обогнали американцев.
— А чем вам запомнились 60-70-е годы? Были какие-нибудь интересные случаи в вашей жизни?
— Для меня наиболее сильным впечатлением стал взрыв атомной бомбы в 1954 году, когда была применена новая система подрыва ядерного заряда, разработанная мною. Автоматика взрыва — это чрезвычайно сложная техника и технология: первым подрывается шаровой заряд с синхронностью одной десятимиллионной доли секунды, а затем подается нейтронный импульс. Проведенное испытание продемонстрировало возможность удвоения, а затем и удесятерения мощности заряда. Причем многие специалисты не верили в нашу разработку и предрекали провал эксперимента, но наши дерзость и риск себя полностью оправдали. Конечно, были и опасения — ведь в случае неудачи нас могли выгнать с работы, а больший позор трудно себе представить. Авторитет, как известно, завоевывается долго, а потерять его ничего не стоит, достаточно одной-двух неудач.Другой случай, который запомнился мне на всю жизнь, связан с человеческим фактором. Меня срочно пригласили на испытание изделия на атомный полигон в Семипалатинске, так как там возникла проблема, требующая решения. Но пока я добрался до полигона, она уже была решена. Тем не менее, поскольку я уже приехал, я на всякий случай попросил показать мне заряд и с ужасом увидел на системе автоматики изделия красную вставку. А красная вставка означает, что изделие работать не будет! Ее просто забыли вынуть.
И тогда я сделал для себя вывод — и жизнь в дальнейшем не раз подтверждала его, — что человеку свойственно ошибаться. Что полностью доверять человеку нельзя ни в техническом, ни в организационном, да ни в каком вопросе. Обязательно нужно выстраивать системы контроля и проверки. У нас в отрасли, например, такие функции выполняла военная приемка, задача которой заключалась в контроле над всем процессом изготовления ядерного оружия. Ее специалисты, как правило, были весьма дотошные люди, которые, как говорится, во все совали свой нос, во всем сомневались, что резко снижало вероятность какой-либо ошибки. Но это возникшее тогда ощущение, что человеку доверять нельзя, что он может ошибаться, сохранилось у меня и до настоящего времени. С тех пор проблема защиты ядерного заряда от человеческого фактора как в мирное, так и в военное время стала для меня одной из приоритетных. И я всегда стараюсь всех убедить, что технике можно верить, а человеку — нет. И не оттого что можно столкнуться со злоумышленником, а по человеческой глупости и недомыслию. Или по личным причинам внезапно может возникнуть желание наказать весь мир… С другой стороны, желание все автоматизировать тоже опасна, так что наша задача как разработчиков — найти оптимальный баланс между техникой и человеком и создать защиту от дурака.
— А молодежи можно доверять?
— Не молодость создает специалиста, а учитель. Без настоящего учителя не получится хорошего специалиста. Все мои достижения связаны с именами моих учителей: Харитона, Курчатова, Цукермана, Зельдовича, Зернова… Они меня не только хвалили, но и постоянно сомневались в моих результатах, и я должен был все время доказывать свою правоту. И возвысила меня не их похвала, а их требование: докажи!
С тех пор я считаю, что выдвигать можно только специалиста, за спиной которого стоит учитель, который видел его в работе и знает, на что он способен. Именно поэтому я всегда стараюсь встречаться с молодежью, работающей в институте. В ближайшее время, например, во ВНИИА пройдет молодежная научно-практическая конференция, в которой я обязательно приму участие. Выступление перед коллегами — это одна из возможностей для молодого специалиста показать себя, и я всегда напоминаю: нужно не рассказывать, чем вы занимаетесь, а доносить до слушателя новизну решаемой задачи. Главная составляющая настоящего ученого — творчество, и эту мысль я всегда стараюсь высказать молодым сотрудникам ВНИИА.
Еще я терпеть не могу подхалимажа в любой форме. К сожалению, многие, даже крупные ученые достигли своего положения отнюдь не научными разработками. И весьма прискорбно видеть, когда молодой специалист, начиная свою карьеру, подлизывается к начальнику, рассчитывая на различные преференции. Этого делать, я считаю, ни в коем случае нельзя!
— Как вам работалось в период перестройки и создания в стране рыночных отношений?
— ВНИИА всегда был под крылом государства, под государственным управлением, и я не ощущал тогда особых перемен. Задач перед нами всегда стояло много, без работы мы не сидели. И чувство, что ядерное оружие нужно нашей стране, оставалось всегда. Конечно, зарплата была уже не та, но не надо забывать, что я прошел войну и был привычен к трудностям. Главное, что была вера в дело, вера в свою страну.
— А сейчас, как вы считаете, руководство страны достаточно внимания уделяет ядерно-оружейному комплексу?
— Мне кажется, достаточно. На обновление приборного парка, стендового оборудования сегодня средства выделяются в необходимом объеме.
Единственное, что может вызывать беспокойство, — это кадровый вопрос, но на сегодняшний день у меня нет претензий к нашим руководителям. Конечно, ситуация, когда одного из руководителей отрасли в ранге заместителя директора госкорпорации обвиняют в хищении миллионов рублей, вызывает, по меньшей мере, недоумение.
У истоков отрасли стояли великие ученые и великие руководители, и это стало залогом успеха Атомного проекта. А сейчас что? Вы уверены, что все в порядке с кадровым вопросом? Если руководитель оказался вором, то, я считаю, за него должны нести ответственность и тот, кто рекомендовал его, и тот, кто назначал. Раньше КГБ занималось подбором кадров для атомной промышленности, и я не могу вспомнить ни одного подобного инцидента, связанного с воровством.
Слишком много надежд сегодня возлагается на деньги, а меня это, честно говоря, пугает. Задачу деньгами не решить, только мозгами, а работа мозга не зависит от денег, у него своя мотивация.
— По вашему мнению, нам удается поддерживать в области ядерного оружия паритет с американцами?
— Я с уважением отношусь к американцам. Я был в несколько раз в Америке, встречался с американскими специалистами-оружейниками, читаю их открытые, да и закрытые публикации, и вижу, что они серьезно относятся к своему ядерному оружию, к его надежности и безопасности. Их подходы отличаются от нашего, что дает нам, в свою очередь, пищу для размышления.
Конечно, запрет на проведение испытаний ядерного оружия серьезно осложняет нам жизнь. Некоторые горячие головы в свое время утверждали, что испытания и не нужны, что все можно рассчитать на суперкомпьютерах, но, как оказалось, современная вычислительная техника еще не обладает необходимыми мощностями для точного расчета всех протекающих при взрыве ядерного заряда процессов.
Пока нам помогают опыт и экспериментальные данные, накопленные в ходе всех проведенных испытаний ядерного оружия.
— Что бы вы пожелали атомщикам XXI века?
— Пересмотреть все те положения, которые были приняты в ядерно-оружейном комплексе много лет назад. Требования к ядерному оружию прогрессируют, изменяются, и нужно создавать оружие, соответствующее новым реалиям. Сейчас другие времена, другие государства, и в особенности, другие люди… Это все надо учитывать. То есть, ученому, в особенности оружейнику, — ни минуты покоя. И какое бы совершенное изделие не было бы создано, обязательно надо смотреть, а как его можно еще улучшить.
На самом деле ученый — это несчастный человек, потому что во всем должен сомневаться.
— Аркадий Адамович, несколько лет назад в Совете Федерации прошла фотовыставка ваших партизанских фотографий. Как вам удалось в таких условиях заниматься фотографией?
— Мое увлечение фотографией было в какой-то мере вынужденным, так как занялся я ею, чтобы сделать фальшивые документы для евреев, оставшихся в оккупации в Минске. Благодаря моим фотографиям удалось спасти многих.
А затем, под угрозой провала, мне пришлось перейти в партизанский отряд. И там мне захотелось зафиксировать на память нашу партизанскую жизнь. Моя первая партизанская фотосессия прошла в условиях боевой операции. Руководство поставило задачу обстрелять автоколонну, двигавшуюся по шоссе. Я решил фотографировать, но мы стреляли по немцам, немцы стреляли по нам… Не совсем удачные условия для фоторабот. К тому же сказывалось отсутствие опыта, так что первые снимки не очень получились. Кроме того, во время операции я стоял рядом с командованием отряда, и кто-то, — возможно, предатель, — выпустил по нам очередь, ранив стоящего рядом начальника особого отдела.
Так что со съемками боевых операций у меня не заладилось, а вот своих друзей-партизан я снимал довольно успешно. Я, например, дружил с Маратом Казеевым, Героем Советского Союза, сделал несколько его снимков, и последняя наша встреча произошла буквально за несколько дней до его гибели. Это были чистые люди, настоящие патриоты…
— Аркадий Адамович, а вам свою школу удалось создать, как вы считаете?
— Я считаю, что любой руководитель, назначая своих заместителей, должен за них отвечать. Нужно выбирать специалиста знающего и с хорошим характером. Хотя и здесь есть тонкость, так как человек меняется со временем. Я, допустим, выбрал человека при советской власти, а каким он будет в рыночных условиях — предсказать трудно. И выбор сегодня может быть правильным, а завтра уже нет.
Что лучше: демократия и свобода — или тоталитаризм? Ведь при Сталине страна добилась громадных успехов, при Гитлере Германия превратилась в великую державу, так что тоталитаризм власти имеет не только отрицательные стороны. А разве демократический строй доказал, что это единственно правильный путь, дающий свободу и счастье человечеству? И если вдруг начнется третья мировая война, то получается, что она начнется при демократическом строе. И когда думаешь об этом, то становится грустно.
Я не политик, но порядок должен быть в любой стране. И подчинение должно быть. А свобода — очень опасная вещь, ведь она дается каждому, в том числе и преступнику.