Бриш Аркадий Адамович

Во что бы то ни стало!

«На днях я был бук­вально потря­сен словами Аркадия Бриша, участ­ника соз­да­ния первой атомной бомбы в Совет­ском Союзе. В воз­ра­сте 92 лет, пережив все ужасы Второй мировой войны и послед­ствия холод­ной войны, он сказал: «Мы наде­емся, что чело­ве­че­ство доживет до того момента, когда отпадет необ­хо­ди­мость в ядерном воо­ру­же­нии, когда во всем мире воца­рится мир и спо­койствие». Легко не услы­шать этот голос, но, посту­пая таким образом и игно­ри­руя историю чело­ве­че­ского про­гресса, мы рискуем пов­то­рить все ужасы про­шлого».

Из выступ­ле­ния Пре­зи­дента США Барака Обамы после под­пи­са­ния согла­ше­ния о СНВ. Прага. 8 апреля 2010 г.

Наша беседа с А. А. Бришем — о прошлом, насто­я­щем и будущем России и атомной отрасли — нача­лась с раз­мыш­ле­ний Аркадия Ада­мо­вича о фило­соф­ских аспек­тах вла­де­ния атомной энер­гией:

 — Харитон, в память Оппен­геймера, с био­гра­фией кото­рого по стран­ному сте­че­нию обсто­я­тель­ств у него было много общего, включая имя, написал спе­ци­аль­ное посла­ние, в котором ставил два вопроса: созрело ли чело­ве­че­ство, чтобы овла­деть атомной энер­гией? и, стре­мясь к лучшему, не натво­рят ли худшего?

Все хотят, чтобы было хорошо. Говорят, что будет хорошо. А стре­мясь к лучшему, не натво­рят ли худшего с ядерной энер­гией, которая уни­что­жит чело­ве­че­ство? Доросло ли чело­ве­че­ство до вла­де­ния атомной энер­гией? Готово ли госу­дар­ство, наши руко­во­ди­тели владеть атомной энер­гией? Эти глубоко фило­соф­ские вопросы, поста­в­лен­ные Хари­то­ном, акту­альны и сейчас.

— А у вас есть ответ на этот вопрос?

 — Я отлично знаю, какое это страш­ное оружие. Но уже в течение почти 70 лет нет войн, подоб­ных первой и второй мировым войнам. И я надеюсь, что в этом есть заслуга и ядер­ного оружия нашей страны.

Я верю, что и поли­тики, и мы, ору­жейники, должны рабо­тать так, чтобы сохра­нять мир, чтобы чело­ве­че­ство жило спо­койно. И надеюсь, что насту­пят времена, когда атомное оружие уже не будет нужно как оружие, а будет при­ме­няться только для тех­ни­че­ских целей. Люди поумнели.

— Как вы думаете, если бы Совет­ский Союз не изобрел тогда свою бомбу, аме­ри­канцы вос­поль­зо­вались бы своей моно­по­лией?

 — Такое желание у них было. Поводом могли стать и локаль­ные кон­фликты — Вьетнам, напри­мер… А кубин­ский кризис, когда мир был на волосок от ядерной войны… Именно наше ядерное оружие удер­жало тогда Сое­ди­нен­ные Штаты. А когда у нас стало большое коли­че­ство ядерных зарядов, аме­ри­канцы поняли, что война бес­по­лезна, так как побе­ди­те­лей в ней не будет. Но если мы ослабим свой ядерный щит, то веро­ят­ность атомной войны исклю­чить будет нельзя, потому что Америка за свои инте­ресы будет бороться до послед­него.

— Аркадий Ада­мо­вич, давайте вер­немся к истории. Как вы пришли в атомный проект?

 — Во время войны я был на окку­пи­ро­ван­ной тер­ри­то­рии в пар­ти­за­нах. В 1944 году, после осво­бо­жде­ния Бело­рус­сии, штаб пар­ти­зан­ского дви­же­ния направил меня в Москву в Инсти­тут маши­но­ве­де­ния Ака­демии наук для про­дол­же­ния научной работы, так как перед войной, в 1940 году, я окончил Бело­рус­ский госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет по спе­ци­аль­но­сти «физика». В инсти­туте маши­но­ве­де­ния я работал под руко­вод­ством В. А. Цукер­мана, который в то время уже участ­во­вал в Атомном проекте и заин­те­ре­со­вался молодым пер­спек­тив­ным ученым. Воз­можно, сыграл свою роль и мой доклад на кон­фе­рен­ции молодых ученых инсти­тута, статья о которой была напе­ча­тана в «Ком­со­моль­ской правде».

В 1946 году, за год до коман­ди­ро­ва­ния в КБ-11, я подал доку­менты в дипло­ма­ти­че­скую ака­демию, поскольку это было очень пре­стижно, прошел собе­се­до­ва­ние и сдал экза­мены, но не был принят, потому что не было реко­мен­да­ции от обкома партии. Через год такую реко­мен­да­цию мне дали, и я мог пойти учиться на дипло­мата. Так что тут и воз­ни­кла раз­вилка, куда идти дальше, в дипло­маты или в Саров, так как Цукер­ман уже пред­ло­жил мне участ­во­вать в соз­да­нии совет­ской атомной бомбы. Я сделал свой выбор в пользу КБ-11.

— В Сарове, навер­ное, еще ничего не было?

 — И не было ничего, и, самое главное, я ничего не понимал в атомном оружии. Конечно, в мето­ди­че­ском плане я как физик был знаком с осно­вами атомной физики, но моей спе­ци­аль­но­стью были маг­нит­ные и элек­тро­маг­нит­ные изме­ре­ния, которые широко исполь­зо­вались в метал­ло­ве­де­нии и проч­но­сти кон­струк­ций. А первая задача, которую я должен был решить, — изме­ре­ние дав­ле­ния в дето­на­ци­он­ной волне. Взрывом нужно было обжать плу­то­ни­е­вый заряд, а ско­ро­сти дето­на­ции не знали, так как никаких точных изме­ре­ний никто не про­во­дил. И я увлекся этой задачей, которую мне удалось успешно решить. При этом, кстати, была открыта высокая элек­тро­про­вод­ность про­дук­тов взрыва.

В связи с этим вспо­ми­на­ется научный кон­фликт, который возник у меня с одним крупным ученым, док­то­ром наук, который стал утвер­ждать, что мои изме­ре­ния дав­ле­ния дето­на­ци­он­ной волны неточны, и написал письмо Ван­ни­кову, что бомба рабо­тать не будет. Надеж­ные знания дав­ле­ния и ско­ро­сти дето­на­ции явля­лись гаран­тией рабо­то­с­по­соб­но­сти заряда, а неточ­ные изме­ре­ния такой гаран­тии не давали. Вот на таком уровне велись научные дис­кус­сии. Я же утвер­ждал, что его изме­ре­ния неправильны, и, в конеч­ном счете, истина ока­за­лась за мной.

Я тогда сделал для себя вывод, что научный спор — это очень сложное дело, что ученые не всегда себя честно ведут, более того, могут обма­ны­вать. В нюансах научных вопро­сов трудно разо­браться не спе­ци­али­сту. Надо уметь дока­зы­вать свои идеи и расчеты прак­ти­кой, потому что тео­рети­че­ские рас­су­жде­ния — это одно, а прак­ти­че­ская реали­за­ция каких-то идей — это совсем другое.

Инте­рес­ным в этой ситу­а­ции было пове­де­ние Хари­тона. Он, считая по харак­теру экс­пе­ри­мен­таль­ных данных, что мои расчеты верны, понимал, что вести даль­нейший спор бес­смы­сленно. Харитон поставил точку в этой дис­кус­сии, сказав, что в случае правоты того ученого взрыв просто будет меньшей мощ­но­сти, хотя пре­красно знал, что дав­ле­ние будет высокое и все будет как нужно.

— Кого вы счита­ете своими учи­те­лями?

 — Юлия Бори­со­вича Хари­тона, Цукер­мана и Зель­до­вича. С Хари­то­ном я просто дружил. Мы к нему ходили, он к нам ходил. Жены дружили очень. Какие-то близкие отно­ше­ния были. С Зель­до­ви­чем тоже. Это все Учителя, которые обла­дали уни­каль­ными свойствами. Своим учи­те­лем могу назвать и П. М. Зернова, дирек­тора КБ-11, который меня весьма ценил. Павел Михайло­вич много сделал для того, чтобы я стал тем, кем стал.

— Скажите, вы ощущали тогда, что вы — элита страны?

 — Главным моим ощу­ще­нием было: не дай бог оши­биться! Любая ошибка — это скандал, потому что ошибки при взрыве ядер­ного заряда недо­пу­стимы. И вот это чувство — не допу­стить ошибки — оста­ется у меня и по насто­я­щее время. А одно из главных свойств элиты, как я считаю, это без­на­ка­зан­ность, поэтому отно­сить себя к элите никак не мог…

Конечно, мы чув­ство­вали, что нас ценят, но только до тех пор, пока мы можем выпол­нять стоящие перед нами сложные задачи. Соз­да­вая такое грозное оружие — а мы все видели своими глазами послед­ствия взрыва ядерной бомбы, — я ни в коем случае не допус­кал мыслей о том, какой я молодец и так далее.

Конечно, зар­плата у нас по тем вре­ме­нам была высокая. Так, в Инсти­туте маши­но­ве­де­ния я получал 800 рублей, а в КБ-11 сначала 2 тысячи рублей, в конце — 6 тысяч рублей, да плюс еще 100 % над­бавка. То есть месяч­ная зар­плата дохо­дила до 12 тысяч рублей.

— Бла­го­даря чему, на ваш взгляд, СССР смог создать атомную бомбу в столь корот­кий срок?

 — Мы одолели в войне против­ника, который был сильнее нас — я знаю, что говорю, потому что я видел немец­кую армию в действии своими глазами. Несмо­тря на огромные людские потери, утрату больших тер­ри­то­рий и многих пред­при­ятий все-таки мы нашли в себе силы и побе­дили фаши­стов. И эта гор­дость победы была в нас очень сильна. Но когда аме­ри­канцы взо­рвали бомбу в Хиро­симе, я понял, что, если мы не соз­да­дим своего атом­ного оружия, то в неиз­беж­ной новой войне мы ока­жемся про­и­грав­шими.Я приехал в только что соз­дан­ное КБ-11 в сере­дине 1947 года, ока­зав­шись в числе его первых сотруд­ни­ков. Со мною прибыло еще 35 научных сотруд­ни­ков из инсти­тута хими­че­ской физики, НИИ-6 (зани­мав­ше­гося взрыв­ча­тыми веще­ствами) и инсти­тута маши­но­ве­де­ний. Бук­вально за год мы уже полу­чили пред­ста­в­ле­ние об общих кон­ту­рах кон­струк­ции атомной бомбы: как обжи­мать плу­то­ний, чтобы полу­чить ядерный взрыв. Хари­тону, Кур­ча­тову, Зель­до­вичу удалось создать кол­лек­тив, каждый член кото­рого ХОТЕЛ создать атомную бомбу. Объ­яс­нить до конца словами, как это удалось, навер­ное, не удастся, для этого нужно было жить в то время… Сегодня, я уверен, пов­то­рить тот подвиг совет­ских атом­щи­ков почти невоз­можно, даже обладая нео­гра­ни­чен­ными финан­со­выми ресур­сами, потому что реша­ю­щую роль играли не деньги, а наше желание сделать бомбу во что бы то ни стало. Патри­отизм и энту­зи­азм нельзя оценить день­гами и купить за деньги.

Иногда в нашей работе был даже элемент аван­тю­ризма, так как при­хо­ди­лось идти на риск, чтобы дока­зать, что ты прав. Если в новом деле не рис­к­нешь, то можешь потра­тить годы на изу­че­ние про­блемы, а время-то будет упущено. Мы были готовы рис­ко­вать и не боялись брать на себя ответ­ствен­ность за свои решения. Во многом бла­го­даря этому задача соз­да­ния атомной бомбы была решена нами за два года; более того, кое в чем мы даже обо­гнали аме­ри­кан­цев.

— А чем вам запо­мни­лись 60-70-е годы? Были какие-нибудь инте­рес­ные случаи в вашей жизни?

 — Для меня наи­бо­лее сильным впе­ча­т­ле­нием стал взрыв атомной бомбы в 1954 году, когда была при­ме­нена новая система подрыва ядер­ного заряда, раз­ра­бо­тан­ная мною. Авто­ма­тика взрыва — это чрез­вы­чайно сложная техника и тех­ноло­гия: первым под­ры­ва­ется шаровой заряд с син­хрон­но­стью одной десятимил­ли­он­ной доли секунды, а затем пода­ется нейтрон­ный импульс. Про­ве­ден­ное испы­та­ние про­де­мон­стри­ро­вало воз­мож­ность удво­е­ния, а затем и уде­ся­те­ре­ния мощ­но­сти заряда. Причем многие спе­ци­али­сты не верили в нашу раз­ра­ботку и пред­ре­кали провал экс­пе­ри­мента, но наши дер­зо­сть и риск себя пол­но­стью оправ­дали. Конечно, были и опа­се­ния — ведь в случае неудачи нас могли выгнать с работы, а больший позор трудно себе пред­ставить. Авто­ри­тет, как известно, заво­е­вы­ва­ется долго, а поте­рять его ничего не стоит, доста­точно одной-двух неудач.Другой случай, который запо­мнился мне на всю жизнь, связан с чело­ве­че­ским фак­то­ром. Меня срочно при­гла­сили на испы­та­ние изделия на атомный полигон в Семи­па­ла­тин­ске, так как там воз­ни­кла про­блема, тре­бу­ю­щая решения. Но пока я добрался до поли­гона, она уже была решена. Тем не менее, поскольку я уже приехал, я на всякий случай попро­сил пока­зать мне заряд и с ужасом увидел на системе авто­ма­тики изделия красную вставку. А красная вставка озна­чает, что изделие рабо­тать не будет! Ее просто забыли вынуть.

И тогда я сделал для себя вывод — и жизнь в даль­нейшем не раз под­твер­ждала его, — что чело­веку свойственно оши­баться. Что пол­но­стью дове­рять чело­веку нельзя ни в тех­ни­че­ском, ни в орга­ни­за­ци­он­ном, да ни в каком вопросе. Обя­за­тельно нужно выстра­и­вать системы кон­троля и про­верки. У нас в отрасли, напри­мер, такие функции выпол­няла военная приемка, задача которой заклю­ча­лась в кон­троле над всем про­цес­сом изго­то­в­ле­ния ядер­ного оружия. Ее спе­ци­али­сты, как правило, были весьма дотош­ные люди, которые, как гово­рится, во все совали свой нос, во всем сомне­вались, что резко снижало веро­ят­ность какой-либо ошибки. Но это воз­ник­шее тогда ощу­ще­ние, что чело­веку дове­рять нельзя, что он может оши­баться, сохра­ни­лось у меня и до насто­я­щего времени. С тех пор про­блема защиты ядер­ного заряда от чело­ве­че­ского фактора как в мирное, так и в военное время стала для меня одной из при­о­ри­тет­ных. И я всегда ста­ра­юсь всех убедить, что технике можно верить, а чело­веку — нет. И не оттого что можно стол­к­нуться со зло­у­мыш­лен­ни­ком, а по чело­ве­че­ской глу­по­сти и недо­мы­слию. Или по личным при­чи­нам вне­за­пно может воз­ник­нуть желание нака­зать весь мир… С другой стороны, желание все авто­ма­ти­зи­ро­вать тоже опасна, так что наша задача как раз­ра­бот­чи­ков — найти опти­маль­ный баланс между тех­ни­кой и чело­ве­ком и создать защиту от дурака.

— А моло­дежи можно дове­рять?

 — Не моло­до­сть создает спе­ци­али­ста, а учитель. Без насто­я­щего учителя не полу­чится хоро­шего спе­ци­али­ста. Все мои дости­же­ния связаны с именами моих учи­те­лей: Хари­тона, Кур­ча­това, Цукер­мана, Зель­до­вича, Зер­но­ва… Они меня не только хвалили, но и посто­янно сомне­вались в моих резуль­та­тах, и я должен был все время дока­зы­вать свою правоту. И воз­вы­сила меня не их похвала, а их тре­бо­ва­ние: докажи!

С тех пор я считаю, что выдви­гать можно только спе­ци­али­ста, за спиной кото­рого стоит учитель, который видел его в работе и знает, на что он спо­со­бен. Именно поэтому я всегда ста­ра­юсь встре­чаться с моло­де­жью, рабо­та­ю­щей в инсти­туте. В бли­жайшее время, напри­мер, во ВНИИА пройдет моло­деж­ная научно-прак­ти­че­ская кон­фе­рен­ция, в которой я обя­за­тельно приму участие. Выступ­ле­ние перед кол­ле­гами — это одна из воз­мож­но­стей для моло­дого спе­ци­али­ста пока­зать себя, и я всегда напо­ми­наю: нужно не рас­ска­зы­вать, чем вы зани­ма­етесь, а доно­сить до слу­ша­теля новизну реша­е­мой задачи. Главная соста­в­ля­ю­щая насто­я­щего ученого — твор­че­ство, и эту мысль я всегда ста­ра­юсь выска­зать молодым сотруд­ни­кам ВНИИА.

Еще я терпеть не могу под­хали­мажа в любой форме. К сожа­ле­нию, многие, даже крупные ученые дости­гли своего поло­же­ния отнюдь не науч­ными раз­ра­бот­ками. И весьма при­с­кор­бно видеть, когда молодой спе­ци­алист, начиная свою карьеру, под­ли­зы­ва­ется к началь­нику, рас­счи­ты­вая на раз­лич­ные пре­фе­рен­ции. Этого делать, я считаю, ни в коем случае нельзя!

— Как вам рабо­та­лось в период пере­стройки и соз­да­ния в стране рыноч­ных отно­ше­ний?

 — ВНИИА всегда был под крылом госу­дар­ства, под госу­дар­ствен­ным упра­в­ле­нием, и я не ощущал тогда особых перемен. Задач перед нами всегда стояло много, без работы мы не сидели. И чувство, что ядерное оружие нужно нашей стране, оста­ва­лось всегда. Конечно, зар­плата была уже не та, но не надо забы­вать, что я прошел войну и был при­вы­чен к труд­но­стям. Главное, что была вера в дело, вера в свою страну.

— А сейчас, как вы счита­ете, руко­вод­ство страны доста­точно вни­ма­ния уделяет ядерно-ору­жей­ному ком­плексу?

 — Мне кажется, доста­точно. На обно­в­ле­ние при­бор­ного парка, стен­до­вого обо­ру­до­ва­ния сегодня сред­ства выде­ля­ются в необ­хо­ди­мом объеме.

Един­ствен­ное, что может вызы­вать бес­по­койство, — это кад­ро­вый вопрос, но на сего­д­няш­ний день у меня нет претен­зий к нашим руко­во­ди­те­лям. Конечно, ситу­а­ция, когда одного из руко­во­ди­те­лей отрасли в ранге заме­сти­теля дирек­тора гос­кор­по­ра­ции обви­няют в хищении мил­ли­о­нов рублей, вызы­вает, по меньшей мере, недо­у­ме­ние.

У истоков отрасли стояли великие ученые и великие руко­во­ди­тели, и это стало залогом успеха Атом­ного проекта. А сейчас что? Вы уверены, что все в порядке с кад­ро­вым вопро­сом? Если руко­во­ди­тель ока­зался вором, то, я считаю, за него должны нести ответ­ствен­ность и тот, кто реко­мен­до­вал его, и тот, кто назна­чал. Раньше КГБ зани­ма­лось под­бо­ром кадров для атомной про­мыш­лен­но­сти, и я не могу вспо­мнить ни одного подоб­ного инци­дента, свя­зан­ного с воров­ством.

Слишком много надежд сегодня воз­ла­га­ется на деньги, а меня это, честно говоря, пугает. Задачу день­гами не решить, только мозгами, а работа мозга не зависит от денег, у него своя моти­ва­ция.

— По вашему мнению, нам удается под­дер­жи­вать в области ядер­ного оружия паритет с аме­ри­кан­цами?

 — Я с ува­же­нием отно­шусь к аме­ри­кан­цам. Я был в несколько раз в Америке, встре­чался с аме­ри­кан­скими спе­ци­али­стами-ору­жейни­ками, читаю их откры­тые, да и закры­тые пуб­ли­ка­ции, и вижу, что они серьезно отно­сятся к своему ядер­ному оружию, к его надеж­но­сти и безо­пас­но­сти. Их подходы отли­ча­ются от нашего, что дает нам, в свою очередь, пищу для раз­мыш­ле­ния.

Конечно, запрет на про­ве­де­ние испы­та­ний ядер­ного оружия серьезно ослож­няет нам жизнь. Неко­то­рые горячие головы в свое время утвер­ждали, что испы­та­ния и не нужны, что все можно рас­считать на супер­ком­пью­те­рах, но, как ока­за­лось, совре­мен­ная вычи­с­ли­тель­ная техника еще не обла­дает необ­хо­ди­мыми мощ­но­стями для точного расчета всех про­те­ка­ю­щих при взрыве ядер­ного заряда про­цес­сов.

Пока нам помо­гают опыт и экс­пе­ри­мен­таль­ные данные, накоп­лен­ные в ходе всех про­ве­ден­ных испы­та­ний ядер­ного оружия.

— Что бы вы поже­лали атом­щи­кам XXI века?

 — Пере­смо­треть все те поло­же­ния, которые были приняты в ядерно-ору­жей­ном ком­плексе много лет назад. Тре­бо­ва­ния к ядер­ному оружию про­грес­си­руют, изме­ня­ются, и нужно соз­да­вать оружие, соот­вет­ству­ю­щее новым реалиям. Сейчас другие времена, другие госу­дар­ства, и в осо­бен­но­сти, другие люди… Это все надо учи­ты­вать. То есть, ученому, в осо­бен­но­сти ору­жейнику, — ни минуты покоя. И какое бы совер­шен­ное изделие не было бы создано, обя­за­тельно надо смо­треть, а как его можно еще улуч­шить.

На самом деле ученый — это несчаст­ный человек, потому что во всем должен сомне­ваться.

— Аркадий Ада­мо­вич, несколько лет назад в Совете Феде­ра­ции прошла фото­вы­ставка ваших пар­ти­зан­ских фото­гра­фий. Как вам удалось в таких усло­виях зани­маться фото­гра­фией?

— Мое увле­че­ние фото­гра­фией было в какой-то мере выну­жден­ным, так как занялся я ею, чтобы сделать фаль­ши­вые доку­менты для евреев, остав­шихся в окку­па­ции в Минске. Бла­го­даря моим фото­гра­фиям удалось спасти многих.

А затем, под угрозой провала, мне при­шлось перейти в пар­ти­зан­ский отряд. И там мне захо­те­лось зафик­си­ро­вать на память нашу пар­ти­зан­скую жизнь. Моя первая пар­ти­зан­ская фото­сес­сия прошла в усло­виях боевой опе­ра­ции. Руко­вод­ство поставило задачу обстре­лять авто­колонну, дви­гав­шу­юся по шоссе. Я решил фото­гра­фи­ро­вать, но мы стре­ляли по немцам, немцы стре­ляли по нам… Не совсем удачные условия для фото­ра­бот. К тому же ска­зы­ва­лось отсут­ствие опыта, так что первые снимки не очень полу­чи­лись. Кроме того, во время опе­ра­ции я стоял рядом с коман­до­ва­нием отряда, и кто-то, — воз­можно, пре­да­тель, — выпу­стил по нам очередь, ранив сто­я­щего рядом началь­ника особого отдела.

Так что со съем­ками боевых опе­ра­ций у меня не зала­ди­лось, а вот своих друзей-пар­ти­зан я снимал довольно успешно. Я, напри­мер, дружил с Маратом Казе­е­вым, Героем Совет­ского Союза, сделал несколько его снимков, и послед­няя наша встреча про­и­зо­шла бук­вально за несколько дней до его гибели. Это были чистые люди, насто­я­щие патри­о­ты…

— Аркадий Ада­мо­вич, а вам свою школу удалось создать, как вы счита­ете?

 — Я считаю, что любой руко­во­ди­тель, назна­чая своих заме­сти­те­лей, должен за них отве­чать. Нужно выби­рать спе­ци­али­ста зна­ю­щего и с хорошим харак­те­ром. Хотя и здесь есть тон­кость, так как человек меня­ется со вре­ме­нем. Я, допу­стим, выбрал чело­века при совет­ской власти, а каким он будет в рыноч­ных усло­виях — пред­ска­зать трудно. И выбор сегодня может быть правиль­ным, а завтра уже нет.

Что лучше: демо­кра­тия и свобода — или тоталита­ризм? Ведь при Сталине страна доби­лась гро­мад­ных успехов, при Гитлере Гер­ма­ния пре­вра­ти­лась в великую державу, так что тоталита­ризм власти имеет не только отри­ца­тель­ные стороны. А разве демо­кра­ти­че­ский строй доказал, что это един­ственно правиль­ный путь, дающий свободу и счастье чело­ве­че­ству? И если вдруг нач­нется третья мировая война, то полу­ча­ется, что она нач­нется при демо­кра­ти­че­ском строе. И когда думаешь об этом, то ста­но­вится грустно.

Я не политик, но порядок должен быть в любой стране. И под­чи­не­ние должно быть. А свобода — очень опасная вещь, ведь она дается каждому, в том числе и пре­ступ­нику.