Терёхин Юрий Кузьмич

Сила человеческого фактора

Как я стал моря­ком

Отправ­ной точ­кой моего пути в про­фес­сию, навер­ное, можно счи­тать пере­езд в связи с пере­во­дом отца на Курилы. Отец — фрон­то­вик, артил­ле­рист погран­войск, служил замом по полит­ча­сти артил­ле­рийского полка. Это был 1950-51 год, тогда я учился в 5 классе. На ост­рове Иту­руп, где мы жили со сто­роны Тихого оке­ана, рядом с нами был погра­нич­ный пост моря­ков. С момента зна­ком­ства с ними я и мои бра­тья Володя и Женя, можно ска­зать, стали моря­ками.

Старший, Володя, на Кури­лах закон­чил 10-й класс с золо­той меда­лью и само­сто­я­тельно поехал поступать в Ленинград­ский кораб­ле­стро­и­тель­ный инсти­тут: сна­чала плыл до Вла­ди­во­стока, потом на поезде 11 суток до Ленинграда. При­слал телеграмму: «Дое­хал, поступил». И нам с Женей не оста­лось выбора.

ЛКИ в то время был одним из силь­нейших тех­ни­че­ских вузов страны — наравне с Бауман­кой и Ленинград­ским военно-меха­ни­че­ским инсти­ту­том. Старшие бра­тья были в инсти­туте на хорошем счету, однако я набрал про­ход­ной балл на маши­но­стро­и­тель­ный факуль­тет только с тре­тьей попытки — каж­дый раз не хва­тало одного балла для поступ­ле­ния. Под­во­дил английский. От экза­ме­нов до экза­ме­нов я рабо­тал тока­рем на Риж­ском дизе­ле­стро­и­тель­ном заводе.

На факуль­тете была военно-мор­ская кафедра, после кото­рой давали лей­те­нанта. Так я стал офице­ром. Благо­даря уча­стию в военно-мор­ских уче­ниях и рас­сто­я­нию свыше 20 000 км (больше, чем длина эква­тора), прой­ден­ному под водой, имею честь быть капи­тан-лей­те­нан­том в отставке.

Сева­стополь

На 4 курсе я про­хо­дил пла­ва­тель­ную прак­тику в Сева­стополе на крей­сере «Слава», кото­рый прошел всю войну. Повезло два­жды: мало того, что побы­вал на леген­дар­ном судне, так еще и участ­во­вал в совмест­ных бое­вых уче­ниях с Болга­рией и стрель­бах на Чер­ном море.

По рас­пре­де­ле­нию после инсти­тута попал сюда же, на Судо­стро­и­тель­ный и судо­ре­монт­ный завод № 201 им. Серго Орджо­ни­кидзе, один из круп­нейших в Союзе. И снова повезло ока­заться не в цехе, а на «берегу» — в под­раз­де­ле­нии по досборке кораб­лей и даль­нейшим швар­тов­ным и ходо­вым испыта­ниям. Пер­вые месяца три я тру­дился на про­из­вод­стве, на сборке. Потом меня повы­сили до мастера, и с этого момента я начал ходить в море на над­вод­ных судах — граж­дан­ских и ВМФ. При­нимал под­вод­ные лодки. Ходить на них, правда, еще не пус­кали — не дорос.

Одна­жды мы при­няли под­вод­ную лодку, после осмотра ее нужно было отпра­вить в Бала­клаву. В Бала­клаве нахо­дился под­зем­ный завод для ремонта и сна­ряже­ния под­вод­ных лодок — так назы­ва­емый "Объект 825 ГТС", или "Объект 820", для хра­не­ния и подго­товки к бое­вому при­ме­не­нию шести видов ядер­ного оружия. Арсе­нал, под­зем­ные фор­тифи­кации, атом­ные бомбы — тогда я всего этого не знал. Сек­рет­ность, строгость. Обычно сопро­вож­дать лодки от завода туда пус­кали только руко­во­ди­те­лей, но началь­ник участка болел, и мне при­ш­лось его заме­нить. Сопро­вож­дать — это зна­чит запи­сы­вать заме­ча­ния по кораблю: непо­нят­ные звуки, шумы, под­теки и т.п. — в общем, не так сложно. На берег в Бала­клаве меня, понят­ное дело, не пустили.

Перед ремон­том все лодки разгружали в Бала­клаве: сда­вали оружие в арсе­нал, только потом снова на завод. Так вышло, что при разгрузке кто-то «при­от­дал» кинг­стон. На ходу это было неза­метно, но как стали снова загружать — груз накре­нился в сто­рону кинг­стона, и наша лодка поти­хоньку пошла ко дну. Глу­бина в этом месте 80 м. Тогда подумал — ну все, при­вет семье… На удачу где-то рядом сда­вали 200-тон­ный плав­кран, лодка погру­зи­лась и зависла: то ли на швар­то­вых зацепи­лась, то ли воз­душ­ный пузырь обра­зо­вался. Каким-то обра­зом лодку под­цепили, под­няли, кинг­стон задра­или, воду выка­чали. Но впе­чат­ле­ний оста­лось… Это к вопросу о том, было ли когда-либо страшно.

Старший мастер, началь­ник участка абха­зец Георг Чиа­ту­рия очень хва­лил Севе­ро­двинск — у него там рабо­тал брат. «Здо­рово, тоже туда хотим», — и на этом разго­вор закон­чился. Вдруг неожи­данно при­хо­дит при­глаше­ние на завод № 893, центр судо­ре­монта «Звез­дочка». При­чем мы с моими дру­зьями-одно­курс­ни­ками должны были отра­бо­тать три года после инсти­тута, а прошло только два, но дирек­тора согла­со­вали между собой пере­вод.

Летели мы через Ленинград, как раз под новый год. Погода нелет­ная, а у нас были зна­комые в финан­сово-эко­номи­че­ском инсти­туте. Зашли к ним в гости, и там я позна­комился с Вален­ти­ной Андре­ев­ной, моей супру­гой. Всю ночь про­пля­сали; до сих пор шутим, что нас свя­зало «хали-гали». Целый год я пере­пи­сы­вался с ней из Севе­ро­двин­ска, потом напи­сал — давай поже­нимся. В ответ телеграмма из одного слова — «давай». Мы сыг­рали в Ленинграде сва­дьбу, шел 1967 год, вес­ной она защи­тила диплом, и ее напра­вили в Севе­ро­двинск. Очень умная женщина плюс эко­номист от бога, она бук­вально в два-три года дослужи­лась до зам­на­чаль­ника ПЭО на этой же «Звез­дочке». Нашей рабо­той были атом­ные лодки, ракеты и про­чее — сло­вом, ядер­ный щит Рос­сии. Если в выход­ные нам слу­ча­лось побыть дома, мы счи­тали это празд­ни­ком. Есть баналь­ное, но очень точ­ное выраже­ние: работа на износ. Тогда мы, правда, даже не отда­вали себе в этом отчет, про­сто по-другому не могли.

Севе­ро­двинск

На «Звез­дочке» меня опре­де­лили в орга­ни­за­ци­он­ный отдел, кото­рый почему-то назы­вался «стро­и­тель­ный». Он коор­ди­ни­ро­вал работу всех цехов — тру­бомед­ниц­кого, КИПо­в­ского, меха­низмов и т.д.

Для про­из­вод­ства тре­бо­ва­лась чет­кая после­до­ва­тель­ность работ. Обо­ру­до­ва­ние нельзя было хра­нить на скла­дах: сек­рет­ную тех­нику сразу рас­па­ко­вы­вали и «осва­и­вали». Лодку, при­шед­шую на ремонт, нужно было разгру­зить, «начинку» сразу рас­пре­де­лить по цехам. Позже по нашей иници­а­тиве появился так назы­ва­емый «агрегат­ный ремонт», когда в под­лодку загружа­лось новое обо­ру­до­ва­ние, пока ремон­ти­ро­ва­лось ста­рое.

Меня поста­вили стро­и­те­лем агрегат­ного ремонта. В эту быт­ность мне дове­лось заниматься упа­ков­кой и подго­тов­кой к транспор­ти­ровке, а потом сопро­вож­де­нием ТРО на Новую землю.

Позже перешел в меха­но­сбо­роч­ный цех. Долж­ность — сда­точ­ный меха­ник, руко­во­ди­тель сда­точ­ной команды. Вел сборку кораб­лей, сда­вал их в экс­плу­а­тацию. В сда­точ­ную команду вхо­дило при­мерно 150 чело­век воен­ных, и порядка 150 — нас, завод­ских, наи­бо­лее опыт­ных това­рищей со всех цехов. Про­во­дили в море от 5 до 20 суток.

Ходо­вые испыта­ния — это сплош­ные экс­тремаль­ные ситу­ации. Лодка на пол­ном ходу раз­ви­вает ско­рость в 20-24 узла, 40-60 км в час. Белое море очень мел­кое. Испыта­ния мер­ной мили, где испыты­ва­ется мак­сималь­ная ско­рость, глу­бина погруже­ния и другие ходо­вые каче­ства — управ­ля­емость, чет­кость, минималь­ный радиус пово­рота — должны про­во­диться в глу­бо­ком месте. Для этого исполь­зо­вали полосу вдоль Новой земли, где было поглубже — 500-600 м. Попасть туда было очень трудно, лодок стро­или много, при­хо­ди­лось ждать своей оче­реди.

Обыч­ные испыта­ния на глу­бо­ко­вод­ное погруже­ние — порядка 250 м. Когда одна­жды погру­зи­лись на 350 м — побежали в кормо­вой отсек пить мор­скую воду из про­ду­воч­ных клапа­нов холо­диль­ной уста­новки...

Тогда глу­бину опре­де­ляли маномет­рами. У руле­вого, старшины, два манометра. Один точен до 200 м, а вто­рой — на большей глу­бине. Как-то раз старшина забыл пере­клю­чить манометры. На пер­вом — все в порядке, глу­бина 150-180 м. Вах­тен­ный офицер пер­вым почув­ство­вал: что-то не так. Когда долго пла­ва­ешь — это ощуща­ется. После погруже­ния наступает гро­бо­вая тишина вокруг, и чем глубже погружа­ется лодка, тем она «гро­бо­вее». Всем орга­низмом чув­ству­ешь, что ухо­дишь в глу­бину. И вот вах­тен­ный свя­зался с руле­вым: «Мичман, тиш­кин дух, какой манометр у тебя сей­час рабо­тает?». Тот спо­хва­тился, пере­клю­чил — глу­бина уже за 350 м. А шли на хорошей ско­ро­сти, можно было зарыться серьезно…

Как-то во время испыта­ний из какого-то кормо­вого отсека поступил сиг­нал о трещине на тру­бопро­воде заборт­ной воды. Это была моя сфера ответ­ствен­но­сти, и я, есте­ственно, ринулся туда. Мат­рос, кото­рому было велено ждать меня, весь тря­сется, пока­зы­вает — труба. Там кинг­стон, от него отхо­дит тру­бопро­вод заборт­ной воды на охла­жде­ние всех систем. И трещина дли­ной с ладонь не по шву, а по металлу. Около нее облачко тумана, зна­чит — мик­ро­трещина. Идут испыта­ния на ско­рость, манев­ро­вые клапана открыты пол­но­стью. Большин­ство систем на охла­жде­нии этим тру­бопро­во­дом, кинг­стон не закрыть.

Свя­зался с цен­траль­ным постом, опи­сал ситу­ацию. Они спраши­вают: что делать? Говорю: «Про­должать, мы двое суток оче­реди ждали, поло­вину испыта­ний, в том числе, глу­бо­ко­вод­ные, уже прошли. Отре­мон­ти­ро­вать трубу из хит­рой немаг­нит­ной сек­рет­ной стали АК-25 в поход­ных усло­виях не пред­став­ля­ется возмож­ным. Давайте задраим отсек, и я буду сидеть на этой трубе». Наверху посо­веща­лись, решили — испыта­ния про­должать. Другого выхода все равно не было. При­несли туда чаю, еды, про­си­дел у трубы часов шесть. Выдержала…

Самое потря­сающее, что в мою быт­ность на АПЛ, с 1966 по 1982 год, ни одного форс-мажора, свя­зан­ного с реак­то­ром, у нас не было. Слу­ча­лись, правда, про­течки тру­бопро­вода. Был сви­де­те­лем того, какие у нас уни­каль­ные сварщики. В мем­бран­ном клапане, кото­рый должен сра­ба­ты­вать при паде­нии дав­ле­ния в пер­вом кон­туре при ава­рии, какая-то трубка дала трещину и под­те­кала со сто­роны пер­вого кон­тура. Добраться до этого места можно только разо­брав защит­ные блоки, встав­лен­ные, как пазлы, каж­дый на свое место.

Опре­де­лили, где про­течка, разо­брали те блоки, кото­рые ведут непо­сред­ственно к ней. Сварщика спу­стили вниз голо­вой, он фона­рем све­тит: про­течки не видно. Пощупал рукой — пер­вый кон­тур! — мокро тут и тут. Что делать? Пред­лагает: давайте сде­лаем элек­трод кри­вым. Загнули элек­трод крюч­ком, и сварщик зава­рил дыру прак­ти­че­ски вслепую. В награду ему выдали фляжку спирта и объявили благо­дар­ность по заводу. Это было в порядке вещей, не воспри­нима­лось как подвиг.

Было и совсем страшно. При­шла лодка на ремонт. Как обычно, руко­во­ди­тели и тех­ни­че­ские спе­ци­а­ли­сты под­раз­де­ле­ний пошли ее осмат­ри­вать каж­дый по своей части. Мое обо­ру­до­ва­ние — в кормо­вом отсеке. Там все темно, обо­жжено, и только свет­лая анти­тень — силуэт чело­века с рас­ки­ну­тыми руками. То ли его чем-то при­жало, то ли от огня раз­вер­нулся так. И силь­ный запах…

Имел честь участ­во­вать в стрель­бах после пере­обо­ру­до­ва­ния одной из лодок на твер­до­топ­лив­ные ракеты. Стре­ляли на Чукотку. Больше 7 тысяч км, а попа­да­ние с точ­но­стью 500 м. Это не то что в десятку, а в центр десятки: у ядер­ной ракеты 500 м только воронка!

Люди

Пер­вые тру­до­вые навыки мне дал Г. Чиа­ту­рия еще в Сева­стополе. А «Звез­дочка» созда­ва­лась прак­ти­че­ски вме­сте с нами.

Пер­вый дирек­тор завода — Григо­рий Лаза­ре­вич Про­сян­кин — уни­каль­ный чело­век. Зва­ние Героя Соц­труда полу­чил совершенно заслуженно. Ремонт­ному заводу было гораздо слож­нее, чем нахо­дящемуся с дру­гой сто­роны про­токи Север­ной Двины Север­ному маши­но­стро­и­тель­ному предпри­я­тию. Они стро­или новое из нового, кото­рое уже было сде­лано, напри­мер, у Афри­кан­това. А к нам при­хо­дили и уста­ревшие модели лодок, и опыт­ные образцы, от кото­рых отка­зы­ва­лись. Рей­сами, кото­рые назы­ва­лись «Архангельск-Ленинград», Про­сян­кин посто­янно летал на заводы на Урал, в Ком­со­мольск-на-Амуре и т.д. — добы­вать обо­ру­до­ва­ние и мате­ри­алы. Опе­ра­тивки он про­во­дил резко, четко и в то же время веж­ливо. Не поз­во­лял себе матерщины, хотя тогда было модно на опе­ра­тив­ках матом крыть всех и вся. Был очень тре­бо­ва­тель­ным. Нередко меня­лись руко­во­ди­тели цехов, не справ­лявши­еся с зада­чами. В тру­бомед­ниц­ком цехе за мои 16 лет работы сме­ни­лось 9 началь­ни­ков, потому что прак­ти­че­ски все задержки и срывы сро­ков были из-за этого под­раз­де­ле­ния.

Одна­жды я вылез из реак­тор­ного отсека под­вод­ной лодки, еще весь в белом, а все кругом бегают, суе­тятся. Ока­за­лось, по слу­чаю к нам решил загля­нуть Ана­то­лий Пет­ро­вич Алек­сан­дров. Мы как раз модер­ни­зи­ро­вали реак­тор­ную уста­новку, и он хотел взгля­нуть, как обстоят дела. Мне дове­рили его про­ве­сти. Смотрю — он белый халат не наде­вает, а наки­ды­вает. Я ему говорю: «Я не пойду с вами. Меня потом с работы уво­лят». Сопро­вож­дающие зашумели, но поря­док есть поря­док. Все-таки он пере­оделся. Спу­сти­лись мы в отсек; я все, что тре­бо­ва­лось, пока­зал. Вылезли, и тут он пожал мне руку: изви­ните, мол, что сразу не пере­оделся, большое спа­сибо. Потом мои дру­зья-кол­леги сме­я­лись, что мне положено месяц руку пра­вую не мыть. Это было в начале 70-х.

Станция

Ран­ним лет­ним утром 1981 года я сошел с ива­нов­ского поезда на платформу желез­но­до­рож­ного вок­зала Удомли. Как раз рас­све­тало. Тихо, никого нет, бабулька какая-то спит около касс. Деревня дерев­ней. Севе­ро­двинск, из кото­рого я при­е­хал и в кото­ром про­ра­бо­тал 16 лет на судо­стро­и­тель­ном заводе «Звез­дочка», вспом­нился мне свер­кающим кра­савцем — с ресто­ра­нами, уни­вер­магами.

Такая тоска меня взяла, что я тут же посмот­рел рас­пи­са­ние обрат­ных поез­дов.

Из ближайших были только при­го­род­ные. Ну ладно, думаю, — коль при­е­хал, пойду посмотрю, что такое атом­ная станция. Нашел дорогу, по кото­рой сей­час люди выхо­дят с вок­зала к уни­вер­магу «Русь», и отпра­вился в путь. Грязь, все рас­па­хано, как после бом­бежки, а вда­леке — многоэтаж­ные дома. Помню, меня они тогда чуть-чуть при­обод­рили.

Спро­сил, как добраться до стройплощадки, нашел дирекцию — и совсем скоро уже гово­рил с глав­ным инже­не­ром АЭС Юрием Алек­сан­дро­ви­чем Кучер­ским, с кото­рым был заочно зна­ком по преж­ним време­нам. При­езжай, гово­рит, насо­всем, возьмем тебя на работу.

Я обещал подумать и отпра­вился восво­яси, в Севе­ро­двинск — сове­то­ваться с семьей. Прой­дет больше полу­года, пре­жде чем я при­еду сюда снова. Сперва на долж­ность старшего мастера ЦЦР, а уже через месяц — в реак­тор­ный цех, на долж­ность заме­сти­теля началь­ника по новым бло­кам.

Мне бы тогда зара­нее знать, чем это повыше­ние обер­нется! Вызвал меня глав­ный инже­нер, поздра­вил с пере­во­дом на новый ответ­ствен­ный уча­сток работы. А заодно рас­ска­зал о пер­вом, «про­ве­роч­ном» зада­нии. Ни много ни мало, мне пред­сто­яло в оди­ночку отпра­виться на стро­ящуюся Южно-Укра­ин­скую АЭС и доста­вить оттуда так назы­ва­емую «штат­ную плиту». Это устройство, при помощи кото­рого реак­тор уста­нав­ли­ва­ется на штат­ное место. У них эта опе­рация была завершена, плита лежала без надоб­но­сти, а нам — в самый раз. Собрался, поехал.

Дирек­тора Южно-Укра­ин­ской АЭС звали … Фукс. К нему-то я и при­шел прями­ком с поезда. «Заби­рай, — гово­рит, — только ее сперва найти надо». Дело в том, что реак­тор они смон­ти­ро­вали больше года назад, и теперь никто тол­ком не пом­нил, где эта плита лежит. Весит 20 тонн, а все равно поте­ря­лась.

Объяс­нили мне, как она выгля­дит, и я пустился на ее поиски. Пер­вые два дня сам искал, на тре­тий — мне помощ­ни­ков из ЦЦР дали. Потом уже нам склад­ские работ­ники под­ска­зали — плита лежала под гру­дой ящи­ков, металла и обо­ру­до­ва­ния. Две недели ушло, чтобы вытащить ее на свет божий, скомплек­то­вать, как положено, подго­то­вить к погрузке на желез­но­до­рож­ную платформу.

Все бы хорошо, только я поня­тия не имел, где эту платформу добы­вать. По совету знающих людей отпра­вился в Одессу, на желез­но­до­рож­ный узел. До сих пор помню свой пер­вый разго­вор с тамош­ним руко­во­ди­те­лем. Смот­рит на меня, как удав на кро­лика, и гово­рит: «При всем уваже­нии к атом­ной энерге­тике, сей­час посев­ная, лиш­них платформ нет». А мне без нее ника­кого резона воз­вращаться. Так и жил несколько дней в при­ем­ной, а ноче­вал на вок­зале. Добился сво­его, одна «лиш­няя» платформа все-таки нашлась.

А дальше, как обычно, воло­кита. Груз нега­ба­рит­ный, тяже­ло­вес — то одно потре­бу­ется, то другое. Поти­хоньку сна­ряжали плиту в даль­нюю дорогу, пока в одно пре­крас­ное утро на меня не вышел дирек­тор Фукс. Ново­сти у него были, на пер­вый взгляд, заме­ча­тель­ные. «Зав­тра, — гово­рит, — здесь будет тран­зит­ный поезд, кото­рый направ­ля­ется в сто­рону Кали­нина. Успе­ешь погру­зиться — зацепят».

Дали мне в под­могу пять ЦЦРовцев и подъем­ный кран. Времени на погрузку — меньше суток, и вижу я, что ребята не торопятся. Про­било 17.00 — они и вовсе по домам раз­бежа­лись. Остался я один на один с загружен­ной на платформу пли­той. В руках — схема рас­креп­ле­ния груза, вся ночь — впе­реди. В свете про­жек­то­ров при­нялся я воз­во­дить огром­ную опа­лубку. Пилил брус 200х200, кувал­дой заби­вал огром­ные шпильки в узлы этого цик­лопи­че­ского креп­ле­ния… И так до 5-6 утра. Инспек­тор, при­нимавший работу на сле­дующий день, посмот­рел на меня и молча подпи­сал раз­реше­ние на транспор­ти­ровку. А я забился в угол и про­спал до обеда. Когда проснулся, платформа уже ушла.

Так я и начал рабо­тать в атом­ной энерге­тике, стро­ить блок. Деньги на обрат­ную дорогу мне тогда дирек­тор Фукс выдал. В Удомлю я при­е­хал на две недели быст­рее «моей» платформы. А при­го­ди­лась плита еще через три месяца.

Пер­вые полгода своей работы на АЭС я писал Вале в письмах: господи, это, наверно, только в раю такое может быть — рабо­тать кура­то­ром реак­тор­ного отде­ле­ния! Однако обна­ружи­лись и минусы. Я был воспи­тан на строго­сти: на заводе фланцы фане­рой отде­ланы, плен­кой обмо­таны, еще и с плом­бой, вскры­вали их в при­сут­ствии мастера ОТК. А тут… Само­свал при­вез трубы, води­тель под­нял кузов — и выва­лил. Я смотрю — там забо­ины, а трубы-то — для пер­вого кон­тура! Оста­нав­ли­ваю работы. При­бежал про­раб из СЗЭМа (Севза­пэнерго­мон­таж), еще кто-то. Нажа­ло­ва­лись Ю. А. Кучер­скому (в то время — глав­ному инже­неру КАЭС), он меня на ковер. Объяс­няю: я так рабо­тать не могу. Потрепали меня на опе­ра­тивке, но все-таки заста­вил я забрать эти трубы. Там же усики точе­ные, их зашлифо­вать под сварку…

Сей­час, когда встре­чаю ребят-мон­таж­ни­ков, спраши­ваю — ну что, нахле­ба­лись тогда моих строго­стей? «Нет, — гово­рят, — нао­бо­рот, с тобой было легко, если по делу — так по делу». На самом деле со мной было и про­сто, и сложно. До этого я сам был мон­таж­ни­ком, у меня при­нимали работу воен­преды. А теперь я стал при­емщи­ком работ. Конечно, я всю кухню знал. В этом деле можно поступать только жестко: нужно сде­лать это и это. Мон­таж­ники за глаза гово­рили: «Если Кузьмич ска­зал — лучше сде­лай, не спорь». Со многими мон­таж­ни­ками, стро­и­те­лями мы дружили. Рабо­тал у нас заме­ча­тель­ный чело­век, началь­ник стро­и­тельно-мон­таж­ного участка Вита­лий Нико­ла­е­вич Степа­нов. На опе­ра­тив­ках ругался на меня послед­ними сло­вами, а после опе­ра­тивки: «Кузьмич, ты на меня не сер­дись, это ж работа такая». Ну, и я ему тоже спуску не давал!

Испыта­ния про­во­ди­лись круг­ло­су­точно. Часто спали прямо на столе каби­нета. Зам­на­чаль­ника нашего реак­тор­ного цеха Нико­лай Пет­ро­вич Дуд­ченко, выдающийся чело­век, вдо­ба­вок ко всему хорошо печа­тал на машинке. Для ско­ро­сти мы с ним делали так: я часов до 4 утра сплю, он сидит, тех­ни­че­ские откло­не­ния стро­чит. Потом я про­сыпаюсь, все это комплек­тую, соби­раю, нуме­рую и т.д., и до 8 часов, к пер­вой опе­ра­тивке у меня все необ­хо­димые документы готовы. А он в это время спит. В таком режиме мы рабо­тали несколько недель.

Моя жена Вален­тина с девоч­ками при­е­хала в июне 1983 года. Я встре­чал их в г. Бологом. Сна­чала было солнце, вдруг погода резко испор­ти­лась, тучи затя­нули небо и пошел снег. В июне-то! Валя мне и гово­рит: «Ну куда ты меня при­вез? На севере я за снег в июне полу­чала двой­ную зарплату. А здесь?». А здесь тогда была только дирекция, даже окла­дов еще не было. Дирек­тору в кассе — 100 руб­лей, служащим — 80. А я при­е­хал пере­во­дом с сохра­не­нием сред­ней зарплаты, полу­чи­лось 350 руб­лей.

На стро­и­тельстве Кали­нин­ской АЭС рабо­тали потря­сающие люди. Я безгра­нично уважал зам. началь­ника управ­ле­ния стро­и­тельства Миха­ила Абрамо­вича Розен­ба­ума. Руко­во­ди­тель управ­ле­ния стро­и­тельства Вале­рий Арташе­со­вич Саа­кян нахо­дился в Москве, «выко­ла­чи­вал» железо: в то время нака­зы­вали за срывы сро­ков, и тут же — «нет железа, нет клапана, нет насоса». А Михаил Абрамо­вич управ­лял на месте и делал это очень хорошо. Когда нужно — поругает, когда нужно — похва­лит.

Доб­рые слова хочется ска­зать и о А. Т. Маза­лове, тогда заме­сти­теле глав­ного инже­нера станции. Это не только про­фес­си­о­нал с большой буквы, но и чело­век широ­кой души. Кол­лек­тив станции был за ним, как за камен­ной сте­ной. И до сих пор мы дружим, ездим друг к другу в гости.

Заме­ча­тель­ным руко­во­ди­те­лем и чело­ве­ком был заме­сти­тель глав­ного инже­нера станции в период пуска пер­вого блока Вик­тор Ива­но­вич Кон­дра­тьев. Его гиб­кий под­ход вклю­чал в себя мысль о том, что даже в кос­мосе нет абсо­лютно чер­ного или абсо­лютно белого, мы живем в оттен­ках серого. Он нахо­дил возмож­но­сти реа­ли­за­ции самых сме­лых тех­ни­че­ских реше­ний.

При таком началь­нике РЦ, как Сергей Боб­ре­нок, кол­лек­тив спло­тился и научился стойко отста­и­вать свою при­вержен­ность про­екту. Ребята из кура­тор­ской группы нашего цеха заслужи­вают отдель­ного пере­чис­ле­ния. Вла­ди­мир Балашов, Васи­лий Аксе­нов, Ана­то­лий Лупишко, Михаил Чуда­ков, Алек­сандр Ста­цура, Нико­лай Чапаев, Вяче­слав Евге­ньев, Вита­лий Чер­нов, Ана­то­лий Бере­за­нин, Игорь Гон­ча­ров, Сергей Федо­ров, Евге­ний Риско­ленко, чуть позже Михаил Канышев, Игорь Богомо­лов, Вале­рий Заулоч­нов, Игорь Мезе­нин, Вита­лий Разинцев, Сергей Непо­ре­зов, Алек­сандр Сави­лов, Вита­лий Бог­да­нов, Игорь Лех­тман, Андрей Крупеев, Андрей Низов­ский, Сергей Катюшин — вот лишь несколько имен людей, внесших зна­чи­тель­ный вклад в заверше­ние стро­и­тельства и подго­товку к пуску реак­тор­ных отде­ле­ний энерго­бло­ков Кали­нин­ской АЭС пер­вой оче­реди.

Своим лич­ным достиже­нием уже во время экс­плу­а­тации станции счи­таю созда­ние в штат­ной струк­туре станции отдела модер­ни­за­ции и про­дле­ния ресурса. По сути, это тот же «стро­и­тель­ный» отдел, идею кото­рого я как лучшую прак­тику при­вез из Севе­ро­двин­ска. Это было вызвано необ­хо­димо­стью. Изна­чально пра­вила для АЭС были пере­де­ланы с теп­ло­вых станций. Со стро­и­тельством новых объек­тов атом­ной энерге­тики акцент переме­стился на без­опас­ность, кото­рой нужно соот­вет­ство­вать. Пра­вила пере­ра­бо­тали, в соот­вет­ствии с ними нужно было пере­де­лы­вать прак­ти­че­ски всю тех­ни­че­скую сто­рону. На станции каж­дый год пла­ни­ро­ва­лись свод­ные меропри­я­тия. Зада­чей отдела стало соеди­не­ние комплекс­ных вопро­сов воедино, раз­ра­ботка про­ек­тов и пла­ни­ро­ва­ние модер­ни­за­ции. Ведь любое меропри­я­тие не может быть как тако­вым: даже чтобы выне­сти шкаф из каби­нета, нужно открыть дверь. Идею под­держал дирек­тор КАЭС Г. А. Щапов. Сей­час ОМиПР — один из мощ­нейших отде­лов.

Еще один повод для про­фес­си­о­наль­ной гор­до­сти — мое уча­стие в раз­ра­ботке про­екта и в созда­нии уни­каль­ного для энерго­бло­ков «малой» серии (Кали­нин­ская и Ново­во­ро­неж­ская АЭС) сооруже­ния — демпфи­рующей платформы по без­опас­ной выгрузке из реак­тора отра­бо­тан­ного ядер­ного топ­лива, а также уча­стие в реа­ли­за­ции программы оснаще­ния обо­ру­до­ва­ния реак­тор­ной уста­новки (РУ) энерго­бло­ков Кали­нин­ской АЭС быст­ро­съем­ной теп­ло­изо­ляцией блоч­ного типа (БСТИ).

Отрасль

Что мешает и что спо­соб­ствует раз­ви­тию отрасли? Одно­значно — про­блема с оформ­ле­нием дого­во­ров и сама система закупок. Гово­рят, корпо­рация сэко­номила много мил­ли­о­нов. Я про­ра­бо­тал на этих дого­во­рах с того момента, как стал зам. глав­ного инже­нера по модер­ни­за­ции, потом создал отдел и руко­во­дил отде­лом до пен­сии, поэтому знаю, что такое дого­вор и как оце­ни­ва­ется. Если работы стоят 100 руб­лей, а в кон­курсе пред­лагают сде­лать их за 10, что-то здесь не так.

Стоит ли отка­зы­ваться от атом­ной отрасли? Одно­значно — нет. В той же Герма­нии, где отка­за­лись от атом­ных станций, вокруг них идет баналь­ная поли­ти­че­ская и эко­номи­че­ская борьба. Побеж­дают «зеле­ные», кото­рых спон­си­руют какие-то заин­те­ре­со­ван­ные орга­ни­за­ции. К атом­ным тех­но­логиям эти люди не имеют отноше­ния, они в них не раз­би­раются. Дру­гой при­мер — Япо­ния. Несмотря на события 2011 года, сей­час они воз­рож­дают атом­ную энерге­тику, активно сотруд­ни­чают с МАГАТЭ.

Экс­тремаль­ные ситу­ации, кото­рые потенци­ально могут про­изойти на атом­ных станциях, уни­кальны, они не повто­ряются. И мы даже не знаем, что может слу­читься. Может, под атом­ной станцией не зем­ле­тря­се­ние — от него преду­смот­рена защита, — а рас­кол земли про­изой­дет, и реак­тор оста­нется голым. В этом смысле стопроцент­ной без­опас­но­сти быть не может.

Счи­таю, что в сфере без­опас­но­сти Рос­сия нахо­дится на пер­вом месте. При одном усло­вии: что мы будем ста­вить про­ект­ное обо­ру­до­ва­ние. Что будем соот­вет­ство­вать про­ек­там, тща­тельно про­счи­тан­ным и пере­про­ве­рен­ным.

Кроме того, у нас невозможен сце­на­рий, когда годами под­те­кает пер­вый кон­тур.

Вто­рой Чер­но­быль в том виде, в кото­ром он был, невозможен.

Но чело­ве­че­ский фак­тор никто не отме­нял. На флоте суще­ствует такой документ, как настав­ле­ние по без­опас­но­сти жиз­не­де­я­тель­но­сти. В нем есть пункт о том, что в экс­тремаль­ных ситу­ациях рас­чет берется на тебя. Что ты своим опытом, зна­ни­ями, своим энергич­ным сооб­раже­нием при­мешь един­ственно пра­виль­ное реше­ние. На атом­ных станциях тоже такое было. Сей­час мы взяли запад­ную идею о том, что если все отра­бо­тать до послед­него движе­ния, то принци­пи­ально не может быть оши­бок. Но даже меха­низм лома­ется. Ава­рия на аме­ри­кан­ской «Три-Майл-Айленд» — клас­си­че­ский при­мер. Прошла про­течка, но все опе­ра­торы поступили пра­вильно. Да, про­изошла ава­рия, но оши­бок по инструкциям не было, поэтому это что угодно, но не нару­ше­ние ядер­ной без­опас­но­сти.

Никогда нельзя забы­вать, что делает все чело­век, и сам все испол­няет, и сам все исправ­ляет.

Мое слово моло­дым

Когда-то я сформу­ли­ро­вал для себя несколько важ­ных про­фес­си­о­наль­ных пра­вил, можно даже ска­зать, запо­ве­дей.

Пер­вая: «не навреди». Это зна­чит, что все свои реше­ния перед соверше­нием какого-то действия нужно осмыс­лить, оце­нить послед­ствия, и если есть хоть малейшее сомне­ние — к действию не при­ступать, не устра­нив при­чину сомне­ний. Вто­рое пра­вило — изу­чать документы не памя­тью, а всем суще­ством своим: не сочтите за баналь­ность — они писаны кро­вью! Всё, что про­изошло в науке и про­из­вод­стве атома за 70- лет­ний отре­зок — тому при­мер.

Пра­вило тре­тье: нужно гор­диться атом­ной спе­ци­аль­но­стью. Эта гор­дость должна про­яв­ляться и в пове­де­нии, и в речи, и в осо­бен­но­сти в обраще­нии с окружающей сре­дой. Зная, какая мощь в наших руках, мы должны трепетно и бережно отно­ситься к при­роде.

Чтобы назы­ваться атомщи­ком, не обя­за­тельно рабо­тать в реак­тор­ном цехе. Атом­ная спе­ци­аль­ность — в любой про­фес­сии, если ты рабо­та­ешь в Роса­томе! Но гор­дость за свою про­фес­сию стоит обо­зна­чать не бахвальством, а глу­бо­кими зна­ни­ями. И чем раз­но­сто­рон­нее они будут, тем легче будут при­ниматься самые ответ­ствен­ные реше­ния, ибо осно­ваны они будут на инту­иции, сформи­ро­ван­ной на базе широ­кой информи­ро­ван­но­сти.