Сказать, что и после Сталина было плохое время, что это был застой, я не могу. Застой был в Москве. На Старой площади. У тех, кто работал, застоя не было. Ефим Павлович Горбачеву так и сказал: «Вам надо – вы и перестраивайтесь. Нам перестраиваться не надо!»

«Осваивали производство тетрафторида урана. Проекта еще нет, приборов – никаких, а план уже «спустили» сверху… Тогда Борис Петрович Зверев обратился к коллективу: «Переходим на ручное управление!». То есть лично осматриваем, анализируем, и вся надежда – только на дисциплину».

Институт стали – он такой специальный. Вот мы всё время говорим про атомные дела, про атомную энергетику – а ведь основные решения, связанные с атомом, были выношены и рождены металлургами. Вообще все принципиальные решения ХХ века рождены металлургами, поскольку соль проблемы, что Манхэттенского проекта, что первого атомного советского проекта – вся соль там в металлургии. И наш знаменитый «Маяк» - это же полностью металлургическое производство. Всё наше обучение, если на то пошло, было заточено под это. Не случайно первыми руководителями атомной отрасли были выпускники Горного: Ванников Борис Львович, Завенягин Авраамий Павлович, да и Славский, кстати, был металлургом…

«Музруков – директор «Уралмаша» в 1947-1953 гг., директор комбината № 817 (ныне ПО «Маяк»), начальник 4 ГУ Минсредмаша СССР, директор КБ-11 в 1953-1979 гг. (ныне РФЯЦ-ВНИИЭФ). Он мог бы не глядя наложить на наши заявления резолюцию: «Тов. Хмелевцову. Прошу оформить перевод на завод № 3 мастерами». А он нашёл время, организовал для двух «зелёных» амбициозных молодых специалистов настоящий ликбез, определивший нашу судьбу. Многие годы меня не покидает чувство огромной благодарности генералу».

«На НТС в НИИ-8 у Доллежаля мы предложили новый реактор. Это было до того, как Курчатовский институт, конкретно Файнберг Савелий Моисеевич, предложил РБМКашный вариант. По сути дела, Александр Ильич Лейпунский сделал это раньше их. Но нас не поддержали».

«Сергей Федорович Семенов являлся одним из «старейших» сотрудников, хотя ему ещё не было и сорока лет. Разница между ним и мною, стажером по теперешним понятиям, составляла шестнадцать лет. Вот какой молодой была наша отрасль. Сегодня я - начальник отделения, и разница в возрасте со стажерами – сорок пять лет! Вот как мы состарились».

Решение металлургических задач, связанных с переходом с кислого металла на основной (это уже совершенный техницизм, но без него никак), оказалось настолько головоломным, что в процессе его на Западе произошло не менее шести катастрофических аварий на тепловых станциях, приведших к большим разрушениям и жертвам. Они, действительно, носили катастрофический характер, эти аварии. А мы так построили тот же самый переход, что у нас, в общем, аварии можно пересчитать по пальцам, причем ни одна из них не кончилась катастрофой - такими, какие имели место в Канаде и в Штатах. У нас таких аварий не было.

Мне кажется, что Александров все-таки разбирался в технике лучше, чем Курчатов. Курчатов был прекрасным организатором. Когда шли работы над бомбой и что-то там не получалось, Курчатов говорил: «Надо пригласить Анатолия Петровича - он знает много ненужных вещей, но здесь они могут пригодиться». Так оно действительно и было. Я с ним очень много общался и всегда поражался диапазону его интеллекта.

В то время на промплощадке в основном шло строительство, возводились 2, 3 корпуса. ТЭЦ ещё не было, существовала ЦЭС (центральная электростанция), а также 24 корпус, 6 корпус. В последнем и производилась урановая продукция. А в районе 9 корпуса находилось здание приёмки готовой продукции, куда её возили в сопровождении солдат на лошадке. Сейчас это звучит неправдоподобно, но так было.

В один из дней до взрыва ко мне в кабинет вошел начальник экспедиции Федор Семенович Польща с незнакомым мне человеком и оставил его у меня. Этот человек покопался немного в своих бумагах, потом обратился ко мне: «У тебя есть что-нибудь очень острое?». У меня был перочинный нож. Я дал его ему. Он нагнулся под стол, что-то сделал там, вернул мне нож со словами: «Вот теперь хорошо». Я у него спросил: «Что хорошо?». Он ответил: «Теперь палец не давит». Я посмотрел на ботинки. В левом разрезанном ботинке торчал большой палец. Он поблагодарил меня и вышел. Несколько позже ко мне зашел начальник экспедиции и спросил: «Ты знаешь, кто у тебя был?». Я ответил: «Конечно, нет». Тогда Федор Семенович сказал: «Так это же Сахаров». Так я увидел вживую отца «кузькиной матери» - водородной бомбы.