Тепкян Геннадий Оникович

За атомной энергией будущее!

В атом­ную отрасль я попал по рас­пре­де­ле­нию по рас­пре­де­ле­нию. В 1973 году закон­чил Ере­ван­ский Поли­тех­ни­че­ский инсти­тут. Препо­да­ва­тельский состав был моло­дой, кафедра очень инте­рес­ная — «Авто­ма­ти­за­ция теп­лоэнерге­ти­че­ских процес­сов». Новое направ­ле­ние, новая аппа­ра­тура. А с чет­вер­того курса часть нашей группы начала заниматься атом­ными станци­ями и атом­ными про­блемами, и диплом писали тоже по этой теме. Я, как ста­ро­ста группы, имел право выбора куда идти, и выбрал стро­ящуюся атом­ную станцию. Так я попал на Ере­ван­скую АЭС.

Само время было очень инте­рес­ное. Уже рабо­тали блоки Ново­во­ро­неж­ской АЭС, только пустили пер­вый блок Кольской АЭС, а тре­тьей пошла Армян­ская АЭС, и было очень инте­ресно. Был отдел капи­таль­ного стро­и­тельства и отдел обо­ру­до­ва­ния, а про­фес­си­о­на­лов атомщи­ков не было, потом начали наби­рать. Был, как сей­час помню, При­каз №10. И вот мы, наша команда, — выпуск из Ере­ван­ского Поли­теха и Одес­ского, были там пер­выми моло­дыми спе­ци­а­ли­стами-атомщи­ками в Арме­нии. Нас кинули на подго­товку пуска блока резерв­ной котель­ной. Мы пустили его, и нас напра­вили на учебу в Поляр­ные Зори. Пол года мы про­хо­дили прак­тику на Кольской АЭС. Был жест­кий график обу­че­ния. Я, лично, начи­нал от дежур­ного элек­тро­сле­саря. Стажи­ру­ешься, потом сда­ешь экза­мен, полу­ча­ешь допуск, потом опять стажи­ровка, и опять экза­мен, и одно­временно ходишь на смену как стажер. Мало того, что по сме­нам рабо­та­ешь, так еще и поляр­ная ночь! В поселке мага­зин открыт — зна­чит, день, мага­зин закрыт — зна­чит ночь. Но моло­дость есть моло­дость. Быстро при­выкли. Осо­бое впе­чат­ле­ние оста­вило поляр­ное сия­ние. В конеч­ном итоге, я досрочно сдал все экза­мены, и меня назна­чили дежур­ным инже­не­ром смены. Полу­чал хорошие деньги: поляр­ные, преми­аль­ные — в два или три раза больше оклада. Сдал экза­мены на началь­ника смены ТАИ, вер­нулся в Арме­нию и уже активно вклю­чился в сооруже­ние, стро­и­тельство и пуск пер­вого блока. Месяцев через пять меня назна­чили началь­ни­ком Лабо­ра­то­рии систем управ­ле­ния защиты реак­тора, и в этой долж­но­сти я пус­кал пер­вый блок. А подго­тов­кой пуска вто­рого блока я занимался уже в долж­но­сти заме­сти­теля началь­ника цеха по пуску блока.

Я был очень молод, года не прошло после окон­ча­ния инсти­тута, а долж­ность началь­ника «Лабо­ра­то­рии систем защиты реак­тора» налагала огром­ную ответ­ствен­ность. Все было отдано этой работе. А самое яркое впе­чат­ле­ние — когда детек­тор нейтрон­ных пото­ков уло­вил пер­вые щелчки. Я прак­ти­че­ски три месяца сидел на станции, дне­вал и ноче­вал там. И результа­том был этот пер­вый нейтрон­ный поток. Это было нечто! Столько сил, энергии был отдано, и вот физпуск про­изошел.

Пуску армян­ской станции помогали, что назы­ва­ется, «всем миром». Тогда все про­сто было. При­е­хали на пуск спе­ци­а­ли­сты с Кольской АЭС, с Ново­во­ро­неж­ской АЭС, много было про­фес­си­о­на­лов энерге­ти­ков, кото­рые, как и мы, прошли обу­че­ние на Кольской. И с нашей уже Армян­ской станции многие опыт­ные спе­ци­а­ли­сты поехали пус­кать укра­ин­ские станции, новые рос­сийские.

В 1982 году про­изошёл пожар на ААЭС. Аппа­ра­тура была вся отклю­чена, и опе­ра­тор терял кон­троль над состо­я­нием реак­тора. С маномет­ром сидели и пере­да­вали по связи опе­ра­тору, какое дав­ле­ние, какая темпе­ра­тура. Но спра­ви­лись и нормально вышли из этой экс­тремаль­ной ситу­ации. Пожар поту­шили, а потом долго рабо­тали над вос­ста­нов­ле­нием всего кабель­ного хозяйства. Быстро при­лети из Москвы и с других станций к нам на помощь. А так серьез­ных ЧП не было.

Я был началь­ни­ком лабо­ра­то­рии пуска, когда к нам при­е­хал ака­демик Ана­то­лий Алек­сан­дров. И, конечно, очень большое впе­чат­ле­ние оста­вил. И как чело­век, и как уче­ный. Мне пору­чили пока­зать ему помеще­ние и обо­ру­до­ва­ние СУС, и рас­ска­зать, как оно рабо­тает. Потому что ААЭС была уни­каль­ной, ее постро­или в зоне высо­кой сейсми­че­ской актив­но­сти, и там впер­вые при­ме­ня­лись гид­роамор­ти­за­торы, рас­креп­ле­ние пане­лей. Нам при­хо­ди­лось с нуля это при­думы­вать, как это все сде­лать. Было много оши­бок, исправ­ле­ний, дора­бо­ток и т.д. И вот это все мне надо было рас­ска­зы­вать Алек­сан­дрову. Све­тилу науки. Я сильно тогда раз­вол­но­вался, мне было 25-26 лет. И вот он мне гово­рит: «Сынок, ты успо­койся, рас­ска­зы­вай спо­койно, ничего страш­ного».

Дово­ди­лось рабо­тать и с Фадеем Сар­ки­ся­ном. Он был дирек­то­ром ЕрНИ­ИММа (Ере­ван­ского научно-иссле­до­ва­тельского инсти­тута матема­ти­че­ских машин), глав­ным кон­струк­то­ром спе­ци­аль­ных больших авто­ма­ти­зи­ро­ван­ных систем управ­ле­ния, и одно­временно — вице-пре­зи­ден­том Ака­демии наук Арме­нии. К одной науч­ной работе он при­влек нашу группу с атом­ной станции. И тоже очень большое впе­чат­ле­ние оста­вил. Он пока­зал, напри­мер, фотографию 46 года. Они тогда создали элек­тро­вер­то­лет, сфо­тографи­ро­ва­лись под ним, а фотографию ото­слали Ста­лину. Ста­лин что-то напи­сал на фотографии (не помню) и вер­нул им. Или Сар­ки­сян как-то спраши­вает: «Урав­не­ние момен­тов пом­ните, ребята?» Мы тогда напряг­лись, а в каби­нете была доска, во всю длину каби­нета, мет­ров семь, и он начал выво­дить эти формулы, всю доску испи­сал. А было ему 82 года… На память все жало­вался… Вели­кие были люди!

Как я уже гово­рил, Армян­ская АЭС была уни­каль­ной станцией и на сего­дняш­ний день, это пер­вая наша атом­ная станция, кото­рая рас­по­лага­ется в зоне высо­кой сейсмич­но­сти. Когда в 1988 году про­изошло зем­ле­тря­се­ние, я рабо­тал глав­ным инже­не­ром ПО «Кав­ка­за­томэнерго­на­ладка» (создано в 1986), и как неза­ви­симый экс­перт возгла­вил комис­сию по про­верке состо­я­ния станции. Бук­вально всю станцию обша­рили и напи­сали отчет. Пред­став­ля­ете, прак­ти­че­ски не было ни одной трещины. Все обо­ру­до­ва­ние отра­бо­тало по штат­ной схеме, блок не отклю­чился, потому что не достиг порога сра­ба­ты­ва­ния защиты. Целые города были стерты с лица земли, а атом­ная станция про­должала рабо­тать. Я счи­таю, что это про­рыв­ная тех­но­логия, кото­рой мы до сих пор гор­димся. И все­гда мы гово­рили, что мы постро­или атом­ную станцию в зоне высо­кой сейсмич­но­сти. Тогда мы впер­вые и при­ме­нили гид­роамар­ти­за­торы, нам их послали из Япо­нии и еще аме­ри­кан­ские сейсмографы. Но все это при­хо­дило без соот­вет­ствующей докумен­тации, и нам при­хо­ди­лось вни­кать во все это. Мето­дом проб и оши­бок налажи­вали, вклю­чали это обо­ру­до­ва­ние, и оно рабо­тало. Не обхо­ди­лось без курье­зов. Аме­ри­кан­ский сейсмограф с функцией записи коле­ба­ний долго нахо­дился на складе, и то ли мыши, то ли крысы съели мик­ро­схемы, а чер­тежей не было. Полу­чить эти чер­тежи от аме­ри­канцев тогда невозможно было. Обо­ру­до­ва­ние заво­зи­лось через тре­тьи страны. Но мы все-таки запро­сили аме­ри­кан­ского спе­ци­а­ли­ста, потому что вто­рой блок нужно было пус­кать. Он и так запус­кался с задерж­кой. От Аме­рики, разуме­ется, никто не при­е­хал, но мы сели, разо­бра­лись, нашли ана­логи. У нас тогда не было таких мик­ро­схем, и мы поста­вили тран­зи­сторы. Но все-таки при­е­хал спе­ци­а­лист, кто-то из Европы, и когда он уви­дел, что сейсмограф рабо­тает с гро­мад­ными тран­зи­сто­рами, он был поражен. «Как вы смогли?» Также впер­вые на Армян­ской АЭС мы при­ме­нили опыт­ную систему внут­ри­ре­ак­тор­ного кон­троля, впер­вые при­ме­нили новые дат­чики кон­троля нейтрон­ного излу­че­ния. Много чего мы там при­ме­нили впер­вые.

Мы создали на Армян­ской АЭС авто­клуб, устро­или несколько рал­лий­ных сорев­но­ва­ний в поселке при АЭС. Было очень инте­ресно, но не было у нас хороших машин в авто­клубе, каж­дый на своей лич­ной, а машины у всех были — «копе­йки». Но, по большей части, все время ухо­дило на работу. Мне даже при­ш­лось из-за работы бро­сить аспи­ран­туру. Так я и не защи­тился, а потом уже и не хоте­лось. Тогда же и усло­вий, таких, как сегодня, не было. Были у нас, правда, на атом­ной станции группы альпи­ни­стов, гор то много в Арме­нии, вот они и поко­ряли какие-то вершины. Но это осо­бое увле­че­ние.

Моя семья хорошо отно­сится к моей работе. Были опа­се­ния на счет излу­че­ния, но я их быстро пере­убе­дил. В Арме­нии, вообще, к атом­ной энерге­тике отно­сятся хорошо. Все­гда отно­си­лись очень хорошо, и до сих пор отно­сятся очень хорошо. Ведь у нас своих при­род­ных энерге­ти­че­ских ресур­сов нет. И после извест­ного зем­ле­тря­се­ния, когда блоки оста­но­вили, нача­лась нехватка элек­троэнергии. Желез­но­до­рож­ного сообще­ния с Рос­сией нет до сих пор, един­ствен­ным источ­ни­ком энергии стал газ, кото­рый шел по тру­бопро­воду, но когда нача­лась Кара­бах­ская война, газопро­вод начали взры­вать. Не успе­вали накап­ли­вать резерв топ­лива. Элек­троэнергию давали в день на час-два, зимой в Арме­нии морозы бывают суровы, дохо­дит до -20 -25, а в целом держится до минус 10. И так дере­вьев мало в Арме­нии, а при­ш­лось выру­бать послед­ние леса. И, после того, как в 94 или 95 вос­ста­но­вили экс­плу­а­тацию вто­рого блока, нахо­дившегося в закон­сер­ви­ро­ван­ном виде шесть с поло­ви­ной лет, народ понял, что без АЭС уже не про­жить. Сей­час Росатом­сер­вис рабо­тает над про­дле­нием ресур­сов вто­рого блока, и есть пер­спек­тив­ные планы по сооруже­нию нового блока.

Сын пошел по моим стопам, закон­чил Мос­ков­ский Энерге­ти­че­ский инсти­тут по спе­ци­аль­но­сти «Атом­ные элек­тро­станции» и сразу уехал в группе налад­чи­ков на пуск 1, 2 блока Тянь­ваньской АЭС. Вер­нулся, рабо­тал в АСЭ, занимался постав­кой обо­ру­до­ва­ния. Потом закон­чил Ака­демию внеш­ней торговли, рабо­тал в Мос­ков­ском АЭПе. Сей­час рабо­тает в Атомэнерго­маше. Дочка закон­чила Ака­демию МИДа, и ее отпра­вили в Болга­рию, потому что я там долго рабо­тал, семья жила в Софии, и дочка, помимо английского, сво­бодно вла­деет болгар­ским языком. И она туда поехала, а когда вышла замуж, за армя­нина, ей ска­зали, что ты не можешь уже рабо­тать как дипло­мат. Но в Болга­рии ей очень нра­вится, они оста­лись там жить. И вот она сей­час рабо­тает в Росатом­сер­висе. Так что дочка тоже, я счи­таю, атомщик.

Вы зна­ете, если бы я не верил в без­опас­ность и пер­спек­тивы атом­ных тех­но­логий, я бы не уго­во­рил сына пойти по моим стопам в атом­ную энерге­тику. Мы сде­лали очень большой ска­чок. Сегодня наши энерго­блоки на Ново­во­ро­неж­ской — это пер­вое поко­ле­ние 3+, потом Ленинград­ские блоки будут, потом Бело­рус­ские. Это все поко­ле­ние 3+. На сего­дняш­ний день это един­ствен­ные блоки, на мой взгляд, и я совершенно искренне это говорю, един­ствен­ные блоки, кото­рые действи­тельно отве­чают всем современ­ным тре­бо­ва­ниям без­опас­но­сти, учи­ты­вают все те тре­бо­ва­ния, кото­рые стали обя­за­тель­ными после событий на Фуку­симе. Я думаю, что пер­спек­ти­вой для чело­ве­че­ства будет именно атом­ная энерге­тика. Эко­логи­че­ская про­блема — это одна из серьез­нейших. Един­ствен­ное, что может ее решить — это атом­ные станции. Мы не загряз­няем. Даже на ААЭС — станция прак­ти­че­ски пер­вого поко­ле­ния — мы соби­рали, так как у нас были хорошие элек­тронщики, само­дель­ные детек­торы нейтрон­ного потока. А так как мои род­ствен­ники гово­рили «Хва­тит, рабо­та­ешь на атом­ной станции, облу­че­ние и т.д. и т.п», я им устроил демон­страцию. Вклю­чал дат­чик около атом­ной станции. А там щел­кун­чик стоит и щел­кает поти­хоньку. Потом я повез их в дру­гой город, один из круп­ных горо­дов в Арме­нии, где большой хим­ком­би­нат. И когда дат­чик про­сто затрещал, они все были поражены. Спе­ци­ально я это сде­лал, потому что их по-другому не возможно было успо­ко­ить. А выбросы, кото­рые про­ис­хо­дили с этого хим­ком­би­ната! Это были сума­сшед­шие выбросы и именно радио­ак­тив­ные, я не говорю про осталь­ную гадость, кото­рая там выбра­сы­ва­лась в воз­дух. Конечно, никто не ожи­дал, что после Чер­но­быля про­изой­дет такая ката­строфа, как Фуку­сима. Но это осо­бый слу­чай. Во-пер­вых, ста­рые блоки вто­рого поко­ле­ния, кото­рые не прошли ника­кой серьез­ной модер­ни­за­ции. Во-вто­рых, у нас сам под­ход к орга­ни­за­ции и экс­плу­а­тации несколько отли­ча­ется от япон­ского. Они все-таки пре­вращают своих спе­ци­а­ли­стов в робо­тов. А мы гото­вим спе­ци­а­ли­стов совершенно по-другому, как думающих людей. Но, глав­ное, благо­даря пас­сив­ным системам без­опас­но­сти, кото­рые осно­ваны только на зако­нах физики, когда в кри­ти­че­ской ситу­ации бло­ки­ру­ется действие, и пол­но­стью исклю­ча­ется чело­ве­че­ский фак­тор, т.е. ты уже не можешь воз­действо­вать на работу систем защиты, при всем «жела­нии» ничем не можешь повре­дить, потому что рабо­тают законы физики и предот­вращают серьез­ную ава­рию. Сегодня отли­чие наших про­ек­тов, напри­мер, в том, мы можем удержать рас­плав актив­ной зоны и не допу­стить его рас­те­ка­ния и выброса наружу. Это я счи­таю очень серьез­ным достиже­нием. И сей­час многие зару­беж­ные компа­нии рабо­тают над этим, они тоже хотят такое устройство сде­лать — ловушку рас­плава актив­ной зоны. А у нас это уже есть. И я сыну поэтому и ска­зал: «Ты пойми, будущее за атом­ной энерге­ти­кой». Будущее обя­за­тельно будет за мир­ным атомом, если даже наступит новый малый лед­ни­ко­вый период или, нао­бо­рот, реки пере­сох­нут и т.п. А атом­ная энерге­тика будет рабо­тать, и рабо­тать. И самое глав­ное, когда отра­бо­тан­ное ядер­ное топ­ливо не явля­ется отхо­дами. Это же не какие-то отвалы угля, кото­рые набра­сы­вают целые горы. Это источ­ник будущей энергии, и со време­нем наука научится эффек­тивно его исполь­зо­вать. Поэтому я счи­таю, будущее за атом­ной энерге­ти­кой.

Да они все ста­рые станции закрыли, новые пока не будут стро­ить. Но уже сей­час им при­дется пла­тить за выбросы. Рос­сия сей­час, нао­бо­рот, про­дает чистый воз­дух, мы эко­номим, у нас выбро­сов нет, и свои квоты мы можем про­дать другим стра­нам. А Герма­ния уже на пре­деле, раньше она была чистая по выбро­сам, а сей­час нет. Многие европе­йские страны скоро окажутся перед этой угро­зой. Но, глав­ное, если этот процесс затя­нется, ста­рые спе­ци­а­ли­сты уйдут, а новых спе­ци­а­ли­стов некому будет учить. А у них очень хорошие спе­ци­а­ли­сты, класс­ные спе­ци­а­ли­сты, и, кстати, они были поражены, когда мы Бушер пустили. Они не верили, что он будет пущен. А мы запу­стили, и станция рабо­тает. И немцы были поражены. Я тогда с ними много общался по Болгар­скому про­екту.

Каких-то серьез­ных препят­ствий раз­ви­тия отрасли я не вижу. Внутри Рос­сии строим новые блоки и за рубежом, кто еще это делает? Какая компа­ния в мире? То, что Роса­том сегодня делает, никто в мире больше не делает. Я не вижу каких-то серьез­ных препят­ствий, кото­рые бы, действи­тельно, тормо­зили, мешали раз­ви­тию отрасли. Маши­но­стро­е­ние рабо­тает, блоки строим, пус­каем. За рубежом к нам — очень высо­кое дове­рие. Я же говорю, Бушер пустили! Так что я думаю, каких-то суще­ствен­ных препят­ствий, кото­рые могли бы затормо­зить раз­ви­тие нашей отрасли, нет. Нао­бо­рот, по-моему, очень силь­ный ска­чок дела­ется. Плохо, что спе­ци­а­ли­стов не хва­тает. Про­фес­си­о­на­лов зна­чи­тельно меньше стало, ска­зы­ва­ется тот пере­ход­ный период после Совет­ского Союза. Из сокурс­ни­ков сына где-то треть пошла по спе­ци­аль­но­сти. Да и то, все прак­ти­че­ски — дети атомщи­ков. Сын мне рас­ска­зы­вал, что когда он с Тянь­ваньской АЭС вер­нулся, они груп­пой собра­лись. И сын гово­рит, нас всех при­я­тель по группе уго­стил, гово­рит «вы бед­ные инже­нера, у вас денег нет». И многие до сих пор, полу­чив такое серьез­ное обра­зо­ва­ние, ухо­дят в биз­нес, в другие высо­ко­опла­чи­ва­емые обла­сти. Я думаю, это и будет глав­ной про­блемой раз­ви­тия отрасли.