Рябев Лев Дмитриевич

Главным было дело!

Когда нача­лась война, мне было восемь лет. Отец ушел на фронт. Все помыслы нас, маль­чишек, были свя­заны с фрон­том. Поэтому есте­ственно, что после семи­летки я решил поступать в Артил­ле­рийское подго­то­ви­тель­ное учи­лище в Ленинграде. Но не прошел по зре­нию, и воен­ным я уже стать не мог. А тут ядер­ный взрыв в 1949 году, он и опре­де­лил мой выбор. Жил я в то время в Вологде, но куда поступать, чтобы делать ядер­ное оружие? В то время ничего не было известно, пол­ный «мрак». Взял книгу «Куда пойти учиться?». Начал про­смат­ри­вать ее: если спе­ци­аль­ность не расшиф­ро­вы­ва­ется, то зна­чит «спе­цфак», то есть то, что мне нужно. Так я при­е­хал в МВТУ. Но на мед­комис­сии напи­сали: «Годен. Кроме ИФ». Куда рвусь, не берут. ИФ — это инже­нерно-физи­че­ский факуль­тет. На кон­струк­тор­ский факуль­тет при­ема не было. И вдруг ребята гово­рят, что есть еще Меха­ни­че­ский инсти­тут: мол, там найду то, что ищу.

И поступил я на физико-меха­ни­че­ский факуль­тет. Учишься, но далее «тем­ный лес», какая про­фес­сия — не очень ясно. Потом ока­за­лось, что я попал на спе­ци­аль­ность, свя­зан­ную с метал­лофи­зи­кой. То есть это кон­струкци­он­ные мате­ри­алы. После чет­вер­того курса нас, десять чело­век, вызвали к начальству и пред­ложили перейти на новую спе­ци­аль­ность — «физика взрыва» и после окон­ча­ния инсти­тута уехать на спе­ци­аль­ный «объект». Так нача­лась наша подго­товка по спе­ци­аль­ным пред­ме­там уже в Инсти­туте химфи­зики. Нас при­нял тогда Нико­лай Нико­ла­е­вич Семе­нов, очень тепло побе­се­до­вал с нами, а затем, после заверше­ния курса лекций, в 1956 году мы поехали на прак­тику в Арза­мас-16.

Нас поса­дили в вагон, ска­зали, чтобы нигде не выхо­дили, пока не окажемся в тупике, а там вас, мол, встре­тят. Так и слу­чи­лось. И уже на объекте нача­лась совсем иная жизнь. Я попал к Алек­сан­дру Серге­е­вичу Козыреву и пона­чалу занимался взрыв­чат­кой. А затем Козырев начал иссле­до­вать про­блему «обжа­тия с помощью ВВ малых масс три­тия» — пыта­лись полу­чить термо­ядер­ную реакцию без исполь­зо­ва­ния делящихся мате­ри­а­лов. Я ушел вме­сте с ним на это направ­ле­ние. Занима­лись отдель­ными ядер­ными заря­дами. Кстати, на днях я зави­зи­ро­вал про­ект Указа Пре­зи­дента о сня­тии с вооруже­ния заряда, в раз­ра­ботке кото­рого я вме­сте со сво­ими кол­легами участ­во­вал. Когда-то, почти сорок лет назад, участ­во­вал в рож­де­нии заряда, а сей­час поста­вил свою подпись, чтобы пре­кра­тить его про­из­вод­ство и снять с вооруже­ния.

Как-то сразу скла­ды­ва­лись нормаль­ные отноше­ния с людьми. И с науч­ным руко­во­ди­те­лем Юлием Бори­со­ви­чем Хари­то­ном, и с глав­ным кон­струк­то­ром Евге­нием Арка­дье­ви­чем Неги­ным, и с глав­ным кон­струк­то­ром Сам­ве­лом Григо­рье­ви­чем Коча­рянцем. Для них и для меня глав­ным было дело! А в этом слу­чае про­блем нет. Недавно меня один ака­демик пытал: были ли у меня какие-то стычки или раз­ногла­сия с Хари­то­ном? Я думал, думал, но ничего надумать не мог. Шла обыч­ная нормаль­ная работа. Надо — и я еду к Хари­тону. Надо — и он при­езжает ко мне. Сообща решали многие про­блемы, а все осталь­ное уже вто­ро­степен­ное. Я встре­чался и рабо­тал с выдающи­мися уче­ными и спе­ци­а­ли­стами. Их имена пре­красно известны всем. Начну с таких имен, как Андрей Дмит­ри­е­вич Саха­ров, Яков Бори­со­вич Зель­до­вич, Алек­сандр Ива­но­вич Пав­лов­ский. Каж­дый из них решал опре­де­лен­ные задачи. Зель­до­вич и Саха­ров были тео­ре­ти­ками, а Алек­сандр Ива­но­вич был экс­пе­римен­та­то­ром. При созда­нии уско­ри­те­лей он был «богом», и эти три выдающихся уче­ных допол­няли друг друга.

Андрей Дмит­ри­е­вич Саха­ров — неза­у­ряд­ная лич­ность во всех отноше­ниях. Я говорю не только в науч­ном плане, но и о нрав­ствен­но­сти. Пожа­луй, его пер­вым бы я назвал демо­кра­том без кавы­чек. Можно раз­де­лять или не раз­де­лять его позиции и взгляды, это уже вто­рично, но нельзя не уважать его за нрав­ствен­ные поступки. Поэтому я не помню ни одного слу­чая, чтобы у нас в Арза­масе-16 были какие-то кри­ти­че­ские заме­ча­ния по отноше­нию к Саха­рову во время тех печально знаме­ни­тых кампа­ний про­тив него. Ну а по науч­ной его работе мы все­гда давали ему положи­тель­ные отзывы.

Одни из лучших лет моей жизни — года, когда я возглав­лял ВНИ­ИЭФ. Это был «бое­вой» период — время, когда надо было раз­ра­ба­ты­вать новые системы вооруже­ний, оснащать ракеты раз­де­ляющи­мися боего­лов­ками, при­чем наши системы не должны были уступать тем, что были в США. И поэтому работа была очень инте­рес­ная, напряжен­ная и, что греха таить, при­но­сящая удо­вле­тво­ре­ние, потому что мы доби­лись непло­хих результа­тов. Тот пари­тет между СССР и США, что сложился к нашему времени, в зна­чи­тель­ной мере был заложен именно в те годы. И если вы посмот­рите на число испыта­ний, то пики их при­шлись как раз на эти годы. Мы делали все, чтобы идеи наших уче­ных были реа­ли­зо­ваны. Пер­вый пик испыта­ний был в начале шести­де­ся­тых годов. То были воз­душ­ные испыта­ния, а мы про­во­дили под­зем­ные. Они отли­чаются кар­ди­наль­ным обра­зом, и пре­жде всего по тру­до­ем­ко­сти, тру­до­за­тра­там, да и по другим парамет­рам. По тру­до­ем­ко­сти один экс­пе­римент под зем­лей равен нескольким воз­душ­ным.

Судьба меня увела от уча­стия в воз­душ­ных взры­вах. А полу­чи­лось это так. В начале 58-го года меня вызвали и ска­зали, что мне надо гото­виться к поездке на испыта­ния. Меня напра­вили в Инсти­тут химфи­зики для зна­ком­ства с новой аппа­ра­ту­рой. Мы при­е­хали в Москву, нам дали тео­ре­ти­че­ский лекци­он­ный курс, а потом отпра­вили на прак­тику на завод, где изго­тов­лялся опти­че­ский хро­нограф. Но в это время Хрущев сде­лал ряд поли­ти­че­ских заяв­ле­ний и объявил мора­то­рий. Так на воз­душ­ные взрывы я тогда не попал. А потом я пере­клю­чился совсем на другие дела, и необ­хо­димо­сти участ­во­вать в испыта­ниях не было. С конца 1978 года и до 84-го был заве­дующим сек­то­ром сред­него маши­но­стро­е­ния Обо­рон­ного отдела ЦК. А руко­во­дил им Сер­бин, кото­рый рабо­тал в аппа­рате ЦК еще с 42-го года. Стиль работы у него был жест­ким, очень тре­бо­ва­тель­ным. И у него было несколько принци­пов. Пер­вое: когда бы он ни позво­нил, ты должен быть на месте. Вто­рое: с каким бы вопро­сом он к тебе не обра­тился, ты должен дать немед­лен­ный ответ. Я обя­зан был знать все про­блемы, кото­рые касаются дея­тель­но­сти Сред­маша. Мне и самому было инте­ресно дос­ко­нально изу­чить мини­стер­ство, ну а Сер­бин стал допол­ни­тель­ным стиму­лом. И все годы в ЦК шла деталь­ная про­ра­ботка всех про­блем с утра и до вечера: мы вызы­вали людей, тре­бо­вали и запраши­вали отчеты, изу­чали все виды дея­тель­но­сти Сред­маша.

И мате­ри­алы накап­ли­ва­лись, изу­ча­лись — ведь Обо­рон­ный отдел ЦК был круп­ным ана­ли­ти­че­ским цен­тром, здесь про­ра­ба­ты­ва­лась стра­тегия раз­ви­тия. И не только по созда­нию новых ядер­ных боепри­па­сов, кон­струкций и тех­но­логий, но и по раз­ви­тию всего комплекса науки — от стро­и­тельства уско­ри­те­лей до термо­ядер­ных иссле­до­ва­ний. Все самые принци­пи­аль­ные вопросы обсуж­да­лись в Обо­рон­ном отделе, мате­ри­алы про­хо­дили через наш сек­тор, и при­хо­ди­лось отста­и­вать, защищать многое, в том числе и атом­ную энерге­тику. И прак­ти­че­ски все круп­ные иссле­до­ва­тельские уста­новки про­хо­дили через Отдел обо­рон­ной промыш­лен­но­сти, хотя они пред­на­зна­ча­лись сугубо для фун­дамен­таль­ных иссле­до­ва­ний, но их стро­и­тельство и оснаще­ние тре­бо­вало уча­стия обо­рон­ных предпри­я­тий, и в первую оче­редь сред­машев­ских. Харак­тер у Сер­бина был тяже­лый и жест­кий, навер­ное, что-то он взял от Ста­лина. Нельзя ска­зать, что Сер­бин и Слав­ский были дру­зьями, но Сер­бин с большим уваже­нием отно­сился к Ефиму Пав­ло­вичу. Это также помогало делу. Конечно, авто­ри­тет Слав­ского в этих кругах был очень высо­ким, совсем не тот, что был у него при Гор­ба­чеве.

Каж­дый период раз­ви­тия имеет свои осо­бен­но­сти, и очень важно опре­де­лять глав­ное. Сего­дняш­ний период кар­ди­нально отли­ча­ется от того времени. Я вспоми­наю свои годы работы в Арза­масе-16. Тогда шла гонка ядер­ных вооруже­ний, и над нами висела сверх­за­дача: не отстать! Мы должны были нахо­дить тех­ни­че­ские реше­ния, чтобы как минимум сде­лать то, что есть у аме­ри­канцев, и поста­вить соот­вет­ствующую кон­струкцию на вооруже­ние. Это была глав­ная задача того пери­ода. Надо было создать пари­тет с Аме­ри­кой и сохра­нить его. Если бы этого пари­тета не суще­ство­вало, то не было бы и ядер­ного разоруже­ния. В гонке ядер­ных вооруже­ний мы должны были дойти до какого-то пре­дела, когда всем ста­нет ясно, что на этом направ­ле­нии пре­имуществ не будет, так как СССР выдержи­вает это сорев­но­ва­ние. И понятно, что дальше вооружаться бес­смыс­ленно. Это понима­ние про­никло в сферы нашего и аме­ри­кан­ского руко­вод­ства. Наступал этап ядер­ного разоруже­ния.

Реструк­ту­ри­за­ция отрасли нача­лась еще при Ефиме Пав­ло­виче Слав­ском. Он увле­чен был, конечно, раз­ви­тием ура­но­до­бы­вающей промыш­лен­но­сти. Я уже гово­рил вам, что в ЦК у нас уже были все балансы: по три­тию, по плу­то­нию, по оружей­ному урану и про­чее. И ана­лиз этих мате­ри­а­лов пока­зы­вал, куда надо двигаться. Довольно четко пред­став­ля­лась и кар­тина будущего. А начали движе­ние к нему при Ефиме Пав­ло­виче, когда ста­вили задачи и авто­ма­ти­за­ции процес­сов, и про­из­вод­ства особо чистых мате­ри­а­лов, и комплекс­ной пере­ра­ботки руд. Конечно, очень трудно было убеж­дать, что нужно сокращать коли­че­ство боепри­па­сов — дескать, не тре­бу­ется их столько! Это тоже была тяже­лая пси­хо­логи­че­ская пере­стройка. Она про­должа­ется и сегодня.

Я при­нимал уча­стие на перего­во­рах в Женеве. Общий настрой всех стран был на пре­краще­ние ядер­ных испыта­ний, чтобы оста­но­вить гонку каче­ствен­ного совершен­ство­ва­ния ядер­ного оружия. Есте­ственно, мы не могли не учи­ты­вать эту ситу­ацию. Оппо­ненты утвер­ждают, что испыта­ния необ­хо­димы для под­дер­жа­ния надеж­но­сти боепри­па­сов, для их модер­ни­за­ции и так далее. При­чем эта точка зре­ния горячо отста­и­ва­ется в ядер­ных цен­трах. Конечно, с испыта­ни­ями чув­ству­ешь себя уве­рен­нее, но я убеж­ден, что и без испыта­ний мы сможем под­держи­вать наш ядер­ный бое­за­пас, но необ­хо­димы опре­де­лен­ные новые тех­ни­че­ские реше­ния и соот­вет­ствующая база. Так что это опять-таки пси­хо­логия, кото­рая бази­ру­ется на жиз­нен­ных инте­ре­сах, опыте, ква­лифи­кации; нако­нец, при­выч­ках.

При ста­нов­ле­нии нашей атом­ной промыш­лен­но­сти, к сожа­ле­нию, наряду с круп­ными достиже­ни­ями и открыти­ями были и невер­ные шаги. В част­но­сти, были не очень ясные реше­ния при полу­че­нии плу­то­ния для пер­вой бомбы. Или еще одна круп­ная ошибка, та, что при­вела к Чер­но­былю. Суще­ствует один момент с Чер­но­былем, кото­рый мне непо­ня­тен. Мне часто при­хо­ди­лось бесе­до­вать с ака­деми­ком Дол­лежа­лем, глав­ным кон­струк­то­ром реак­тора. При всем моем пре­кло­не­нии перед Нико­лаем Анто­но­ви­чем я так и не смог добиться ответа на вопрос: что же про­изошло с реак­то­ром? Мне кажется, он и сам это не до конца понял. Много на эту тему мне при­ш­лось гово­рить и с Ана­то­лием Пет­ро­ви­чем Алек­сан­дро­вым. И он тоже не смог до конца про­яс­нить при­чины траги­че­ских про­сче­тов науки и кон­струк­то­ров. Да и сей­час есть неяс­но­сти. Недавно я полу­чил отчет из инсти­тута с ана­ли­зом всех работ, про­ве­ден­ных после ава­рии, и опять неко­то­рый крен дела­ется на ошибки пер­со­нала. Да, это все верно. Но мне вспоми­на­ется беседа с Зай­ко­вым — был такой сек­ре­тарь ЦК. Он был далек от атом­ных дел, но ска­зал тогда абсо­лютно пра­виль­ную фразу: «Но все-таки реак­тор не должен был взры­ваться».

Когда дела­ешь такое опас­ное дело — будь это оружие или атом­ная станция, все время должен быть на самого себя взгляд со сто­роны. Это очень важно — кри­ти­че­ская оценка самого себя, каж­дого сво­его шага. При­чем это должно быть непре­рывно, на про­тяже­нии всей жизни. Обя­за­тельно должен быть «вто­рой Я», кото­рый тебя оце­ни­вает кри­ти­че­ски. Нет чет­кой грани, когда уве­рен­ность пре­враща­ется в само­уве­рен­ность, и вот здесь надо быть пре­дельно осто­рож­ным.

В два­дцать пер­вом веке пер­спек­тивы у атом­ной энерге­тики есть, и, вне вся­кого сомне­ния, есть реше­ние тех тех­ни­че­ских про­блем и труд­но­стей, кото­рые сегодня у нее еще суще­ствуют. И с дру­гой сто­роны: не так уж велик выбор энерго­и­сточ­ни­ков. Пер­спек­тивы были опре­де­лены еще несколько деся­ти­ле­тий назад, когда было дока­зано, что ядер­ный энерго­и­сточ­ник в мил­ли­оны раз мощ­нее орга­ни­че­ского. Но как в любом деле, решая положи­тельно одни про­блемы, тут же полу­ча­ешь иные, уже неблагопри­ят­ные. Появ­ля­ется отрица­тель­ная состав­ляющая, и ее нужно нейтра­ли­зо­вать. Пока все экс­перт­ные оценки сви­де­тельствуют, что и в два­дцать пер­вом веке, и дальше чело­ве­че­ство будет исполь­зо­вать атом­ную энерге­тику.