Лебедев Валерий Александрович

Мощь подземного гиганта

Сна­чала я окон­чил Ива­нов­ский энерге­ти­че­ский тех­ни­кум по спе­ци­аль­но­сти «элек­три­че­ские сети и системы». Ана­ли­зи­руя свой лич­ный опыт и опыт дру­зей, с кото­рыми учился и потом рабо­тал, я при­шел к выводу, что кри­те­рий отбора сту­ден­тов в систему Мин­сред­маша был при­мерно оди­на­ков. Отби­рали не на выпуск­ных экза­ме­нах, а зара­нее, то есть на тре­тьем-чет­вер­том кур­сах инсти­ту­тов и тех­ни­кумов, когда до защиты дипломов оста­ва­лось еще доста­точно много времени.

Основ­ных кри­те­риев было два: во-пер­вых, хорошая успе­ва­емость; во-вто­рых — рабоче-кре­стьян­ское про­ис­хож­де­ние. Мы запол­няли анкеты на тридцати стра­ни­цах, где тре­бо­ва­лось ука­зать массу све­де­ний: был ли на оккупи­ро­ван­ной тер­ри­то­рии, имеются ли род­ствен­ники за гра­ницей, есть ли в семье интер­ни­ро­ван­ные, рас­ку­ла­чен­ные — и так далее. Как я понимаю, эти анкеты изу­ча­лись в компе­тент­ных орга­нах, и всё реша­лось там.

Лишь после защиты дипломов при­езжал пред­ста­ви­тель мини­стер­ства и пред­лагал выпуск­ни­кам поехать на то или иное предпри­я­тие. Насто­ящие назва­ния объек­тов в таком разго­воре не фигу­ри­ро­вали. Гово­рили при­мерно так: вы направ­ля­е­тесь на предпри­я­тие Белова, вы — на предпри­я­тие Пет­рова.

Я меч­тал попасть на Даль­ний Восток. Но полу­чи­лось так, что я немного опоз­дал на рас­пре­де­ле­ние, и пред­ста­ви­тель мини­стер­ства ска­зал мне, что Даль­него Востока нет. «А что есть?». — «Крас­но­ярск, Сверд­ловск, Томск». Я был не очень силен в географии и спро­сил: «Кото­рый город дальше?». — «Крас­но­ярск дальше всех». Вот так я и ока­зался в Крас­но­яр­ске.

Поехали мы туда груп­пой из 11 чело­век в одном поезде и наде­я­лись, что в Крас­но­яр­ске будем вме­сте. А там нас рас­пре­де­лили по раз­ным объек­там: трое попали в Крас­но­ярск-45, один — на Крас­но­яр­скую ТЭЦ, а меня и всех осталь­ных напра­вили в Желез­ногорск (тогда он назы­вался Крас­но­ярск-26).

Хотя, если быть точ­ным, сна­чала мы отпра­ви­лись на стажи­ровку Томск-7, где объект был запущен раньше. Там нас гото­вили к работе началь­ника смены элект­роцеха, и после сдачи экза­мена мы вер­ну­лись в Крас­но­ярск-26.

Пока атом­ная ТЭЦ не была запущена, мы рабо­тали кура­то­рами и чис­ли­лись как элек­тро­мон­теры 7-го раз­ряда. А потом, когда атом­ная станция зара­бо­тала, все стали началь­ни­ками смены или масте­рами.

Мы при­сут­ство­вали при запуске уни­каль­ной атом­ной станции. Ведь горно-хими­че­ский ком­би­нат, все его основ­ные зда­ния и сооруже­ния, а также и реак­тор, и атом­ная станция нахо­дятся под зем­лей, в скале, на глу­бине 250 мет­ров, с рас­че­том на слу­чай ядер­ного напа­де­ния.

На этом объекте я про­ра­бо­тал 39 лет.

К работе нас гото­вили осно­ва­тельно. На атом­ной станции в Крас­но­яр­ске-26 началь­ни­ком элект­роцеха был очень тре­бо­ва­тель­ный чело­век — Вла­ди­мир Ива­но­вич Ники­ташин, застав­лявший нас, моло­дых, зуб­рить пра­вила по элек­тро­без­опас­но­сти. А еще раньше, когда на тре­тьем курсе мы были на прак­тике в Горьком, нам попался не менее строгий началь­ник элект­роцеха мест­ной ТЭЦ. Он сразу заста­вил нас наи­зусть выучить пра­вила по элек­тро­без­опас­но­сти и потом лично экза­ме­но­вал каж­дого. Он гово­рил: «Каж­дый пункт пра­вил напи­сан кро­вью, и кто их не выпол­няет, тот рано или поздно за это попла­тится». В то время ава­рии слу­ча­лись довольно часто: кто-то по ошибке залез на не отклю­чен­ную линию, кто-то выклю­ча­тель не тот выклю­чил…

Бывают ошибки дурака, кото­рый ничего не знает, а бывают ошибки про­фес­со­ров — слу­ча­ется, и они оши­баются. Когда я был началь­ни­ком смены элект­роцеха, про­изошел такой слу­чай. При­хо­дим на работу — нет старшего элек­тро­мон­тера, кото­рый про­ра­бо­тал в цехе два­дцать лет и по праву счи­тался про­фес­со­ром в своем деле. Зво­ним жене — она рыдает. Муж собрался на работу, а она посе­то­вала: элек­тро­плитка не рабо­тает, ничего на ужин не при­го­товлю. Он зато­ропился, стал соеди­нять спи­раль, не отклю­чив плитку из розетки; дотро­нулся — и убило.

И как началь­ники смены, и как элек­трики или элек­тро­мон­теры мы ежегодно сда­вали экза­мены. Система кон­троля была очень жест­кая: если ты не сдал экза­мен, он назна­ча­ется во вто­рой и даже в тре­тий раз. Не сдашь в тре­тий раз — на полгода отстра­няют от работы. И пока не подго­то­вишься, не пере­сдашь экза­мен, тебя не вос­ста­но­вят на рабо­чем месте.

Об этом, кстати, вспоми­нает и Нико­лай Федо­ро­вич Луко­нин — один из моих дирек­то­ров. Мы с ним вплот­ную про­ра­бо­тали семь лет. Луко­нин был дирек­то­ром, а я — глав­ным инже­не­ром реак­тор­ного завода. Он был жест­ким, тре­бо­ва­тель­ным чело­ве­ком и при­держи­вался твер­дой поли­тики — не скры­вать ника­ких ава­рий.

Конечно, глав­ным инже­не­ром я стал не вдруг. Вна­чале поступил в Крас­но­яр­ске-26 в вечер­ний поли­тех­ни­че­ский инсти­тут. Потом меня напра­вили в аспи­ран­туру Мос­ков­ского энерге­ти­че­ского инсти­тута на факуль­тет атом­ных станций, но жена не захо­тела пере­езжать, поэтому при­ш­лось отка­заться. Ну, а после меня назна­чили глав­ным инже­не­ром.

Работа мне нра­ви­лась. В то время были про­блемы — и в Ново­во­ро­неже, и у нас — по паро­ге­не­ра­то­рам, в силу кор­ро­зии или каких-то других при­чин. И нужно было в этом раз­би­раться. Мы заклю­чили дого­вор с МЭИ и начали совместно рабо­тать в этом направ­ле­нии. Меня напра­вили в целе­вую аспи­ран­туру, и я там учился, каж­дый год ездил сда­вать экза­мены. Я занимался кон­крет­ной темой — повыше­нием надеж­но­сти работы, изу­че­нием процесса кор­ро­зии и так далее. Моя дис­сер­тация была закрытой, а посвяща­лась она улучше­нию физико-хими­че­ских процес­сов с целью уве­ли­че­ния теп­ло­съема и, соот­вет­ственно, улучше­ния нара­ботки оружей­ного плу­то­ния.

Мне везло на хороших людей. В то время заве­дующим кафед­рой МЭИ был Мона­хов, потом — вид­ный уче­ный Рас­со­хин Нико­лай Георги­е­вич, заме­сти­тель пред­се­да­теля ВАКа. Ну, а кури­ро­вала меня про­фес­сор Тереза Хри­стофо­ровна Маргу­лова. Это вообще уди­ви­тель­ный чело­век. Она могла про­ли­стать десять-два­дцать стра­ниц твоей работы и сразу объяс­нить, что тут не так, а затем сформу­ли­ро­вать твои мысли кратко и четко. Очень талант­ли­вый уче­ный. Не слу­чайно она два­жды ста­но­ви­лась лау­ре­а­том Госу­дар­ствен­ной премии, а по ее учеб­нику атом­ных станций до сих пор учатся сту­денты.

Служба глав­ного инже­нера — это тех­ни­че­ский мозг любого предпри­я­тия. От нее зави­сит надеж­ность работы и будущее раз­ви­тие, поэтому служба глав­ного инже­нера на всех предпри­я­тиях явля­ется важ­нейшей струк­ту­рой, под­держи­вающей рабо­то­спо­соб­ное состо­я­ния всего обо­ру­до­ва­ния. Без­опас­ность — это тоже пре­рога­тива глав­ного инже­нера. На ядер­ных объек­тах, как вы понима­ете, этот аспект очень важен, потому что ошибки у нас недопу­стимы. Если что-то про­ис­хо­дит на обыч­ной теп­ло­вой станции (напри­мер, оста­но­вился котел, вышла из строя тур­бина, тру­бопро­вод разо­рвался) — это локаль­ные ава­рии. А у нас любая локаль­ная ава­рия может обер­нуться гло­баль­ной.

Поэтому про­блема энерго­без­опас­но­сти в Мин­сред­маше все­гда рас­смат­ри­ва­лась как при­о­ри­тет­ная.

Раз в год глав­ных инже­не­ров соби­рали на одном из предпри­я­тий отрасли, где мы зна­коми­лись с мест­ными нара­бот­ками и обме­ни­ва­лись опытом.

Тогда суще­ство­вала почти четырех­уров­не­вая система кон­троля тех­ники без­опас­но­сти. В первую оче­редь, по линии адми­ни­страции: отдел тех­ники без­опас­но­сти, инже­нер по тех­нике без­опас­но­сти. Дальше — обще­ствен­ный кон­троль. В проф­союзе была комис­сия по тех­нике без­опас­но­сти, имеющая право про­верки. Кроме того, для кон­троля из среды рабо­чих выби­ра­лись обще­ствен­ные сек­ре­тари. А еще в ЦК проф­союза суще­ство­вало спе­ци­аль­ное управ­ле­ние по тех­нике без­опас­но­сти, и там были тех­ни­че­ские инспек­тора, кото­рые имели право доступа на все предпри­я­тия. Они рас­сле­до­вали тяже­лые несчаст­ные слу­чаи.

Я хорошо это знаю, потому что сам был внештат­ным тех­ни­че­ским инспек­то­ром ЦК проф­союза. Ежегодно в ЦК проф­союза нам читали лекции по тех­нике без­опас­но­сти. Это очень помогло мне система­ти­зи­ро­вать зна­ния и опыт не только в своей сфере дея­тель­но­сти, но и в других обла­стях.

Все дирек­тора раз в год отчи­ты­ва­лись на так назы­ва­емой балан­со­вой комис­сии в Москве. Под­во­ди­лись итоги выпол­не­ния плана за истекший год, ста­ви­лись задачи на сле­дующий год. Туда нужно было при­езжать с глав­ным бухгал­те­ром, с началь­ни­ком пла­но­вого отдела. На комис­сии нас, дирек­то­ров,начи­нали шер­стить по всем ста­тьям.

Когда Евге­ний Ильич Мике­рин стал началь­ни­ком главка, он завел прак­тику совета дирек­то­ров: раз в год соби­рал нас на том или ином предпри­я­тии. Здесь тоже заслу­ши­ва­лись отчеты и осуществ­лялся обмен опытом.

В нашем главке среди предпри­я­тий, кото­рые выпус­кали оружей­ный плу­то­ний (Томск, Челя­бинск, Крас­но­ярск), было сорев­но­ва­ние за пере­хо­дящее крас­ное знамя. Итоги этого сорев­но­ва­ния под­во­ди­лись ежегодно, и пред­ста­ви­тели мини­стер­ства вру­чали пере­хо­дящее знамя предпри­я­тию-побе­ди­телю.

Вот такая про­думан­ная и серьез­ная была система. Ее нелегко будет вер­нуть. Все уже понимают, что вме­сте с водой выплес­нули ребенка.

Слышал, что на других ком­би­на­тах слу­ча­лись обостре­ния отноше­ний между глав­ным инже­не­ром и дирек­то­ром. Но у нас, слава Богу, сохра­ня­лись парт­нер­ские отноше­ния между этими двумя служ­бами. Я ведь всю исто­рию ком­би­ната прошел, что назы­ва­ется, от сохи; и когда уже стал, как сей­час при­нято гово­рить, топ-мене­дже­ром, то пре­красно понимал: нужно стро­ить работу так, чтобы была еди­ная команда. Иначе не будет про­движе­ния впе­ред.

Были тяже­лые времена, когда вдруг все рух­нуло, и нам ска­зали, что оружей­ный плу­то­ний больше не нужен. До этого никто не помыш­лял о кон­вер­сии, хотя надо было зара­нее о ней думать. В итоге ока­за­лось так, что мы соста­вили планы, а финан­си­ро­ва­ния нет.

Чтобы решить эту про­блему, мы при­глашали на ком­би­нат пре­зи­дента Бориса Нико­ла­е­вича Ельцина, и он при­езжал к нам. Результа­том этого визита стал указ по под­держке струк­тур­ной пере­стройки атом­ной промыш­лен­но­сти в городе Крас­но­ярке-26 на Горно-хими­че­ском ком­би­нате. Ну, как все­гда, пер­вые полгода об указе еще пом­нили, а потом вообще про него забыли, и снова нет денег! Чинов­ники от указа отма­хи­ва­лись: не мы-де его при­нимали. Пол­ная нераз­бе­риха. Время было такое — «лихие» 90-е годы.

Речь шла о выжи­ва­нии, и нам при­хо­ди­лось про­из­во­дить то, что покупают.

Когда мы столк­ну­лись с реа­ли­ями рынка, я собрал зна­комых мне уче­ных из Крас­но­яр­ска, из ново­си­бир­ского отде­ле­ния Ака­демии наук, рек­то­ров уни­вер­си­те­тов и инсти­ту­тов. Я ска­зал им: «У нас слож­но­сти, про­из­вод­ство закры­ва­ется. Давайте вме­сте внед­рять имеющи­еся у вас раз­ра­ботки». Мы ото­брали четыре про­екта и три из них успешно внед­рили.

За эти новые направ­ле­ния взялся мой хороший учи­тель, бывший заме­сти­тель глав­ного инже­нера по реак­тор­ному про­из­вод­ству Павел Васи­лье­вич Моро­зов.

Одно из направ­ле­ний — сварка мето­дом взрыва для алюми­ни­е­вых заво­дов. Мы быстро ухва­тили эту тех­но­логию, поскольку у нас было много гор­ня­ков, име­лись склады для взрыв­чатки. Эта тех­но­логия поз­во­ляла про­из­во­дить сварку за доли секунды там, где обыч­ным мето­дом сварщик рабо­тал бы поло­вину смены. В итоге мы захва­тили этот рынок на четырех заво­дах, и нам уда­лось выру­чать живые деньги.

Вопрос кон­вер­сии был самым слож­ным. У нас кон­вер­сия преду­смат­ри­вала стро­и­тельство заво­дов по реге­не­рации топ­лива, — то есть отра­бо­тавшее ядер­ное топ­ливо с атом­ных станций, в том числе с укра­ин­ских АЭС, должно было пере­ра­ба­ты­ваться и воз­вращаться к циклу.

Мы начали стро­ить завод РТ-2. А в 1989 году (я уже был дирек­то­ром) вдруг полу­чаем телеграмму мини­стра Льва Дмит­ри­е­вича Рябева: пре­кра­тить стро­и­тельство, денег нет, финан­си­ро­ва­ния не будет. А я еще и стро­и­те­лям должен. На стройке рабо­тают три тысячи чело­век, и все про­сят деньги. И завод, в кото­рый уже было вложено около 350 мил­ли­о­нов дол­ла­ров, завод встал! К этому времени зда­ния, вспомога­тель­ные сооруже­ния, основ­ные корпуса были постро­ены при­мерно на три чет­верти.

Ну, а тут начался процесс демо­кра­тии, все начали вос­ста­вать на все: на медицину, на сельское хозяйство, на атом­ную энерге­тику. И в Крас­но­яр­ске было много шума, что якобы Горно-хими­че­ский ком­би­нат зага­дил весь Ени­сей. Подпи­сы­ва­лись заяв­ле­ния обще­ствен­но­сти, к этому под­клю­чили знаме­ни­тых людей, — напри­мер, извест­ного писа­теля Вик­тора Пет­ро­вича Астафьева, кото­рый выступил про­тив нас в газете «Изве­стия».

Неда­леко от нашего ком­би­ната есть знаме­ни­тое каза­чье село Атама­ново, где пре­док Михал­кова, его дед Васи­лий Ива­но­вич Сури­ков, некогда был атама­ном. Пресса начала кри­чать о том, что из-за нашего ком­би­ната там дети в пио­нер­лагере не отды­хают. И меня тут же вызы­вают в гос­коми­тет по при­ро­дополь­зо­ва­нию, кото­рым в то время руко­во­дил Вла­ди­мир Ива­но­вич Дани­лов-Дани­льян.

Ну, я-то бывал в Атама­ново и знал, что дети там нормально живут. Иду в Мин­при­роды, и по дороге, как обычно, купил газеты. Смотрю — а в «Изве­стиях» заметка на пер­вой стра­нице: «Как хорошо отды­хают дети в пио­нер­лагере «Таеж­ный». Про­чи­тал, попро­сил в киоске еще десять газет. При­хожу в Мин­при­роды — меня встре­чают хму­рые лица. А я им про­тяги­ваю «Изве­стия»: «Почи­тайте! Надеюсь, вы не дума­ете, что это я подго­то­вил ста­тью?». — «Не может быть! А как же Вик­тор Пет­ро­вич Астафьев?..» — «Его про­сто кто-то обма­нул».

Знаме­ни­тому писа­телю под­су­нули лож­ную информацию. Я ему неод­но­кратно об этом гово­рил — ведь я был зна­ком с этим заме­ча­тель­ным чело­ве­ком. Не раз к нему обращался: «Вик­тор Пет­ро­вич, при­езжайте, посмот­рите сво­ими гла­зами, ведь обма­ны­вают вас!». — «Ладно-ладно, при­еду». Так тяну­лось при­мерно полгода, и вновь появи­лась его ста­тья в газете «Крас­но­яр­ский рабо­чий». После этого я не выдержал: «Всё, Вик­тор Пет­ро­вич, зав­тра я за вами при­сылаю машину». Целый день я водил Астафьева по ком­би­нату, а потом он ска­зал: «Вале­рий Алек­сан­дро­вич, извини! Я думал, что здесь бар­дак, как во всей стране, а у вас поря­док». И больше он ни слова не напи­сал про­тив нас.

Но завод РТ-2 не уда­лось отсто­ять от «демо­кра­ти­че­ских» напа­док. С болью я смот­рел, как раз­рушаются недо­стро­ен­ные корпуса. Думал и думал, как их можно исполь­зо­вать.

Между тем воз­никла про­блема: отра­бо­тавшее ядер­ное топ­ливо с реак­то­ров РБМК девать было некуда. По этому поводу появ­ля­лись раз­ные идеи. Мы с Ленинград­ской АЭС начали про­ек­ти­ро­вать желе­зо­бе­тон­ные кон­тей­неры, хотели эти кон­тей­неры размещать у нас. Но кон­тей­нер полу­чался довольно доро­гой: сто­и­мо­стью около мил­ли­она дол­ла­ров.

А я как раз побы­вал за гра­ницей — нам раз­решили посе­тить завод по пере­ра­ботке отра­бо­тавшего топ­лива. В мире всего четыре таких завода: два во Франции, два в Англии. Они пере­ра­ба­ты­вают топ­ливо со всех стран Европы, имеют большую при­быль. Мы с глав­ным инже­не­ром про­екта РТ-2 Бори­сом Нико­ла­е­ви­чем Гуса­ко­вым из НИКИЭТа посе­тили оба завода в Англии. Ока­за­лось, что наши заводы, рас­счи­тан­ные на 1500 тонн, занимают тер­ри­то­рию в пять раз большую, чем английские, рас­счи­тан­ные на 1600 тонн. И я понял, что если мы достроим наши заводы, они не будут кон­ку­рен­то­спо­собны.

Я говорю Гуса­кову: «Борис, ты посмотри, какой компакт­ный завод, разве мы сможем кон­ку­ри­ро­вать?». Он отве­чает: «У нас нормы такие».

Вер­нувшись домой, я пору­чил про­ек­тан­там нашего фили­ала НИКИЭТа про­ра­бо­тать этот вопрос. Сна­чала они воспри­няли всё в штыки, но потом все же нари­со­вали эскиз­ный про­ект.

А тут меня пере­вели в Москву, и я под­ки­нул эту идею Адамову. Он ска­зал, чтобы я гото­вил кол­легию. На пер­вой кол­легии вопрос не решился, потому что 7 чело­век было «за» и 7 — «про­тив», а сам Адамов воз­держался. Но я про­должал про­двигать эту идею, и в итоге наш про­ект ока­зался самым выгод­ным. На месте недо­стро­ен­ного РТ-2 постро­или сухое хра­ни­лище — един­ствен­ное в мире, кото­рое удо­вле­тво­ряет всем тре­бо­ва­ниям.

Уже рабо­тая в Москве, я при­влек фран­цуз­скую компа­нию CGM, чтобы они дали тех­ни­че­ское заклю­че­ние на этот про­ект. И они это сде­лали, а мы учли их заме­ча­ния.

В 2012 году сухое хра­ни­лище было запущено. И я рад, что при­ложил к этому руку, что не дал раз­ру­шиться стройке, в кото­рую вложили 350 млн. дол­ла­ров.

А ведь на кол­легии рас­смат­ри­ва­лись раз­ные пред­ложе­ния. Одни пред­лагали сде­лать кон­тей­неры, но это выли­ва­лось в 650 мил­ли­о­нов дол­ла­ров, плюс хра­ни­лище. Вто­рые пред­лагали опус­кать топ­ливо в скважины, тре­тьи пла­ни­ро­вали хра­нить все в кон­тей­не­рах. Росэнерго­атом сна­чала не очень пове­рил в мою идею. Тогда я, будучи заме­сти­те­лем мини­стра, при­вез спе­ци­а­ли­стов на место, все им пока­зал и рас­ска­зал.

И теперь я горжусь, что другого такого хра­ни­лища в мире нет.

В 1989 году мы начали решать про­блему созда­ния уран-плу­то­ни­е­вого топ­лива для загрузки реак­тора БН800. Это было пору­чено трем ком­би­на­там: Челя­бин­ску, Том­ску и Крас­но­яр­ску. У нас полу­чился самый деше­вый про­ект, потому что основ­ную пере­ра­ботку можно было разме­стить под зем­лей. Правда, когда меня пере­вели в Москву, дело застопо­ри­лось. Но, слава Богу, нынче должны запу­стить это про­из­вод­ство. Полу­чены опыт­ные образцы, то есть таб­летки со смешан­ным топ­ли­вом. И, в принципе, про­из­вод­ство и сбор реак­то­ров на быст­рых нейтро­нах с исполь­зо­ва­нием (в том числе) плу­то­ния будет раз­ви­ваться и дальше.

Сегодня на ГХК стро­ится опыт­ный центр по пере­ра­ботке отра­бо­тавшего топ­лива, чтобы лет через 10-15 постро­ить нормаль­ный завод. Есть смысл пере­ра­ба­ты­вать топ­ливо. Его накопи­лось уже при­лич­ное коли­че­ство, и хра­ни­лище может быть запол­нено в ближайшее время.

Я горжусь своим род­ным ком­би­на­том. На ближайшие пол­века ему обес­пе­чена хорошая пер­спек­тива.