Обращение к сайту «История Росатома» подразумевает согласие с правилами использования материалов сайта.
Пожалуйста, ознакомьтесь с приведёнными правилами до начала работы

Новая версия сайта «История Росатома» работает в тестовом режиме.
Если вы нашли опечатку или ошибку, пожалуйста, сообщите об этом через форму обратной связи

Участники проекта /

Кухаркин Николай Евгеньевич

Окон­чил Мос­ков­ский инже­нерно-физи­че­ский инсти­тут по спе­ци­аль­но­сти "инже­нер-физик" в 1954 году. Кан­ди­дат тех­ни­че­ских наук. С 1954 года рабо­тал в Кур­ча­тов­ском инсти­туте: инже­не­ром, старшим инже­не­ром, глав­ным инже­не­ром отде­ле­ния ядер­ных реак­то­ров. В 1988 году избран дирек­то­ром отде­ле­ния (с 1992 года - Инсти­тута ядер­ных реак­то­ров). Про­ра­бо­тал в этой долж­но­сти 18 лет. В насто­ящее время – совет­ник пре­зи­дента Кур­ча­тов­ского инсти­тута.
Кухаркин Николай Евгеньевич

Я окон­чил Мос­ков­ский инже­нерно-физи­че­ский инсти­тут. Но начи­нали мы в Энерге­ти­че­ском инсти­туте — на спе­цфа­куль­тете, на кото­рый сту­ден­тов зачис­ляли с других факуль­те­тов по результа­там пер­вой сес­сии. Так я попал на спе­цфа­куль­тет, кото­рый позже цели­ком пере­вели в МИФИ. Счи­та­ется, что я закон­чил МИФИ, хотя поступал в МЭИ.

В Кур­ча­тов­ский инсти­тут я при­шел рабо­тать в 1954 году. Там же были и пер­вая прак­тика, и защита диплома, поэтому фак­ти­че­ски в сте­нах Кур­ча­тов­ского я пре­бы­вал с 1952 года.

Тра­дици­онно многие выпуск­ники нашего факуль­тета делали диплом у Мер­кина Вла­ди­мира Иосифо­вича — это 6-й, тех­но­логи­че­ский сек­тор Кур­ча­тов­ского инсти­тута. Наш декан в МЭИ Иван Ива­но­вич Нови­ков, кото­рый в Мин­сред­маше был началь­ни­ком научно-тех­ни­че­ского управ­ле­ния, с Мер­ки­ным был давно и хорошо зна­ком. И так пове­лось, что часть диплом­ни­ков именно в 6-м сек­торе делали раз­лич­ные новые про­екты — задолго до того, как что-то начи­на­лось: про­екты атом­ных станций, про­екты кораб­лей, про­екты само­ле­тов и атом­ных крыла­тых ракет.

Должен был попасть к Мер­кину и я, но у него уже все было пере­пол­нено, и мы пошли к Саве­лию Мои­се­е­вичу Фейн­бергу, кото­рый тоже читал нам лекции. У Фейн­берга я делал диплом по реак­тору СМ на тяже­лой воде (сей­час усо­вершен­ство­ван­ный СМ-3 на обыч­ной воде рабо­тает в Меле­кессе). После диплома Мер­кин всех нас забрал к себе.

Из-за режима сек­рет­но­сти мы не знали, кто какой тема­ти­кой занима­ется. Но Поно­ма­рев-Степ­ной, закон­чивший инсти­тут раньше меня, по ста­рой дружбе поде­лился со мной кое-какой информацией.

Часть сотруд­ни­ков занима­лась промыш­лен­ными реак­то­рами. Часть — атом­ными лод­ками. Я спро­сил Поно­ма­рева: «А ты?». — «А я — само­ле­том». — «Тогда бери меня к себе».

Вот так я и вклю­чился в работу. К этому времени группа, в кото­рой был Поно­ма­рев-Степ­ной, уже сде­лала ряд диплом­ных про­ек­тов, где была пока­зана возмож­ность созда­ния само­ле­тов и осо­бенно крыла­тых ракет. В 1952 году четыре диплома по раз­ным типам само­ле­тов сде­лали Поно­ма­рев-Степ­ной, Савуш­кин, Вино­хо­дов, Осмач­кин. На осно­ва­нии всей этой работы был подго­тов­лен итого­вый отчет, с кото­рым вышли на руко­вод­ство (тогда еще было ПГУ).

В сек­торе велись не только рас­четно-тео­ре­ти­че­ские, но и тех­но­логи­че­ские работы. Напри­мер, Мер­кин пору­чил Вино­хо­дову заниматься тех­но­логией теп­ло­вы­де­ляющих элемен­тов. Был создан теп­ло­вы­де­ляющий элемент на основе керамики: шестигран­ные трубки — при­мерно сан­тиметр, с двух сто­рон окись берил­лия, а посе­ре­дине — окись урана. Как мака­роны выдав­ли­вать — при­мерно такое обо­ру­до­ва­ние было. В сек­торе начали сами выпус­кать опыт­ные образцы. А потом был построен завод в Усть-Каме­ногор­ске, за это взялся Слав­ский. И для пер­вого реак­тора была выпущена пер­вая пар­тия этих элемен­тов. Она до сих пор у нас на складе хра­нится.

Само­ле­тов, в кото­рые непо­сред­ственно можно было встро­ить реак­тор, еще не суще­ство­вало. Все-таки вес такого само­лета полу­чался несколько больше достиг­ну­того. И опре­де­лялся он, конечно, не столько весом реак­тора, сколько весом защиты.

Поно­ма­рев напра­вил меня заниматься защи­той. Выбрали мате­ри­алы, кото­рые в то время не исполь­зо­ва­лись для защиты (в част­но­сти, гид­рид лития). Игорь Васи­лье­вич Кур­ча­тов под­держал нас с этой идеей. Гид­рид лития тем хорош, что выдержи­вает темпе­ра­туру около 600 гра­ду­сов. Мы тогда не знали, что это веще­ство уже исполь­зу­ется при созда­нии оружия. Кур­ча­тов нас спраши­вает: «Вы его видели?» — «Нет, Игорь Васи­лье­вич». — «Хорошо, уви­дите». И Кур­ча­тов тут же набрал по теле­фону Боч­вара: «При­дут к тебе мои ребята, покажи им гид­рид лития».

На сле­дующий же день, хотя это все было доста­точно сек­ретно, нам пока­зали, что такое гид­рид лития. Как хозяйствен­ное мыло. Крошку бро­сили в снег — вспых­нул. Вот так Игорь Васи­лье­вич рабо­тал с нами.

Нашли под­хо­дящие мате­ри­алы — нужно было опти­ми­зи­ро­вать их компо­новку. Хотя по весу еще такого само­лета не было. Самый тяже­лый был Ту-95 у Тупо­лева, еще у Мясищева были тяже­лые само­леты. Но пер­вая задача была не само­лет, а крыла­тая атом­ная ракета. Такой же принцип: нагрев воз­духа в реак­торе — и потом сопло, расши­ре­ние и тяга. Ракеты такого класса, такого веса, с такой возмож­ной нагруз­кой — но не атом­ные, а с хими­че­ским двига­те­лем — делал Лавоч­кин. И они уже испыты­ва­лись. Эта основа для нас уже суще­ство­вала, поэтому мы занима­лись созда­нием реак­тора.

Крыла­тые атом­ные ракеты (само­леты-сна­ряды) «перешиб» Коро­лев, потому что одно­временно раз­ви­ва­лись и бал­ли­сти­че­ские, и у Коро­лева к концу 50-х годов успех ока­зался больше. Хрущев тогда закрыл и пере­дал ракет­чи­кам многие авиаци­он­ные заводы, в том числе завод Мясищева, кото­рый занимался атом­ным само­ле­том.

В само­лет­ных делах самым слож­ным был вопрос защиты от излу­че­ния, глав­ным обра­зом, рас­се­ян­ного воз­ду­хом и кон­струкцией, и мы долго думали, счи­тали, сомне­ва­лись и при­ки­ды­вали, как бы это изме­рить на прак­тике. Потом Игорь Васи­лье­вич полу­чил сообще­ние (ско­рее всего, это были дан­ные раз­ведки), что у аме­ри­канцев летает само­лет с атом­ным реак­то­ром. А мы уже выска­зы­вали ему свое пред­ложе­ние: постро­ить экс­пе­римен­таль­ный само­лет, под­нять реак­тор в воз­дух (меньшей мощ­но­сти, есте­ственно) и изу­чать вопросы рас­се­и­ва­ния. Но на это не реша­лись: слиш­ком дорого. А тут, когда услышали, что у аме­ри­канцев что-то подоб­ное летает, было при­нято реше­ние о созда­нии такого само­лета-лабо­ра­то­рии у нас. Слав­ский заго­релся этой идеей, заста­вил про­ра­ба­ты­вать ее быст­рее.

Созда­ние такого само­лета пору­чили А. Н. Тупо­леву. А тупо­лев­ские само­леты возили бомбы в спе­ци­аль­ных отсе­ках. Было при­нято реше­ние: при­спо­со­бить бом­бо­вые отсеки для под­вески реак­тора. Тупо­лев пере­обо­ру­до­вал само­лет, Глав­ный кон­струк­тор двига­те­лей Н. Д. Куз­нецов из Самары сде­лал реак­тор на основе экс­пе­римен­таль­ного, рабо­тавшего в Кур­ча­тов­ском инсти­туте. В 1958 году мы полу­чили команду на обо­ру­до­ва­ние базы на аэро­дроме, в 1959 году сде­лали физи­че­ский пуск.

Между Семи­па­ла­тин­ском и полиго­ном, ровно посе­ре­дине, был большой воен­ный аэро­дром. Нас коман­ди­ро­вали туда. Правда, сна­чала испыта­ния замыш­ля­лись в Керчи, но Слав­ский ска­зал: «Есть место получше, чем Керчь, потому что там больше сол­неч­ных дней; больше веро­ят­ность, что вы сра­бо­та­ете». Так мы ока­за­лись в Семи­па­ла­тин­ске, где в 1960 году про­должали экс­пе­римен­таль­ные работы. На земле был создан ана­лог, сто­яли отсеки само­лета: кабина; реак­тор­ный отсек; отсеки, где раз­ные детек­торы, размещен­ные на крыле само­лета.

Сна­чала всю программу, все изме­ре­ния мы прогнали на земле. А в 1961-1962 годах уже были полеты, давшие возмож­ность для массы раз­ных иссле­до­ва­ний. Физики-экс­пе­римен­та­торы В. Г. Мадеев и Е.Н Коро­лев решали основ­ную задачу: изу­чали рас­се­я­ние излу­че­ний. Ста­ви­лись медицин­ские задачи по вли­я­нию трех фак­то­ров: пер­вый — атом­ное излу­че­ние, вто­рой — вли­я­ние виб­раций на орга­низм, тре­тий — то, что дышишь не воз­ду­хом, а какой-то кис­ло­род­ной сме­сью. Смот­рели, как все это ска­зы­ва­ется на соба­ках, кры­сах. Выяс­ня­лось также вли­я­ние нейтро­нов и гамма-излу­че­ний на радио­связь и работу элек­трон­ного обо­ру­до­ва­ния.

К работе были при­вле­чены ГК НИИ ВВС, Инсти­тут биофи­зики, Инсти­тут при­бо­ро­стро­е­ния (СНИИП), Летно-испыта­тель­ный инсти­тут в Жуков­ском. Иссле­до­ва­ния и на земле, и в полете пока­зали, что созда­ние само­лета с ядер­ным реак­то­ром возможно. Само­лет взле­тает, реак­тор запус­ка­ется, рабо­тает на раз­ных высо­тах, при раз­ной плот­но­сти воз­духа.

Реак­тор был водо-водя­ной иссле­до­ва­тельский. Его про­то­тип был построен у нас еще в 1953-1954 годах. Об этом тоже мало кто знает. Тогда промыш­лен­ные реак­торы были в основ­ном уран-гра­фи­то­вые, водо-водя­ных еще не было. А когда начали делать под­вод­ные лодки, этот вопрос воз­ник. Поэтому на тер­ри­то­рии нашего инсти­тута постро­или экс­пе­римен­таль­ный реак­тор. На нем сна­чала изу­чили физику (в 1953 году), а потом его при­спо­со­били как реак­тор для облу­че­ния. Здесь про­во­ди­лись работы по иссле­до­ва­нию про­хож­де­ния излу­че­ний через раз­лич­ные защит­ные мате­ри­алы, испыты­ва­лась ради­аци­он­ная стой­кость обо­ру­до­ва­ния.

На крыла­той ракете основ­ным вопро­сом была не защита, а ради­аци­он­ная стой­кость обо­ру­до­ва­ния. Фак­ти­че­ски там пла­ни­ро­ва­лась только небольшая защита, потому что назна­че­ние ракеты — достав­лять бое­вые заряды.

А для пило­ти­ру­емых само­ле­тов защита была суще­ствен­ным элемен­том — потому что в кабине сидят люди. И падают само­леты чаще. (И сей­час падают, и довольно часто). Нельзя же допу­стить, чтобы реак­тор летел-летел — и упал! Это — основ­ная при­чина, сдержавшая раз­ви­тие ядер­ной авиации.

А тут, к сча­стью, успешно поле­тели ракеты Коро­лева, Гага­рин в 1961 году побы­вал в кос­мосе; все убе­ди­лись в том, что бал­ли­стика рабо­тает. И атом­ную авиацию стали поти­хо­нечку закры­вать. Я как раз рабо­тал над дис­сер­тацией, где в выво­дах напи­сал, совершенно неза­ви­симо от Хрущева: «Хорошо, но делать не надо».

Но это же целая эпо­пея! Она все равно очень инте­рес­ная.

Меня в 27 лет поста­вили началь­ни­ком этого Семи­па­ла­тин­ского объекта. Там чего только не было! Пустили реак­тор на мощ­ность, а из него пена пошла. Что делать, не знаю. Звоню Ана­то­лию Пет­ро­вичу Алек­сан­дрову. Он спраши­вает: «Ты где брал дистил­лят?» — «На семи­па­ла­тин­ском мясо­ком­би­нате». — «У тебя в реак­торе бульон».

Действи­тельно так. Суще­ствуют ТУ на дистил­лят, на чистую воду. А нормы содер­жа­ния био­логи­че­ских веществ в ТУ нет. Но мы не доперли, как гово­рится. Откуда в полупу­стыне дистил­лят? Да вот, гово­рят, на пище­вом ком­би­нате. Пре­красно! Кому еще верить, как не пище­вому ком­би­нату?! А Алек­сан­дров с полу­слова все понял: «У тебя там бульон».

При­ш­лось все разо­брать, все промы­вать. Две бочки спирта прогнали через реак­тор. Спирт есть спирт, про­ли­вали его ручьем. Я сам сле­дил за поряд­ком. Но дело-то было в степи, спирт выли­ва­ется и дальше по степи течет. Вроде все прошло нормально. Вече­ром воз­вращаюсь в гости­ницу, а там народ гуляет, песни под гитару поют. «Ребята, откуда спирт? Я же лично сле­дил!» — «А пом­нишь, тебя на теле­фон вызвали? Так это мы тебе позво­нили, а сами в это время раз­лили».

Жизнь была инте­рес­ная. Немало при­ш­лось пово­зиться с под­опыт­ными соба­ками и кры­сами. Ночью будят: «Нико­лай Евге­нье­вич, печка не топится. Собаки голод­ные. Крысы мерз­нут». В этом смысле школа у меня была непло­хая.

Многие годы уда­лось вза­и­мо­действо­вать с Иго­рем Васи­лье­ви­чем Кур­ча­то­вым и с Ана­то­лием Пет­ро­ви­чем Алек­сан­дро­вым.

Кур­ча­тов лично про­смат­ри­вал все отчеты. При­чем было так заве­дено, что не началь­ник идет утвер­ждать отчет, а идет сам испол­ни­тель, и Кур­ча­тов в его при­сут­ствии всё читает. Он именно читал, а не про­сто подпи­сы­вал, — такое бывает не часто. И он, и потом Алек­сан­дров тща­тельно про­смат­ри­вали все отчеты. Тут же делали заме­ча­ния, тут же при­нима­лись реше­ния.

Игорь Васи­лье­вич прак­ти­че­ски знал всех в инсти­туте. Он жил на тер­ри­то­рии, гулял по тер­ри­то­рии. Утром, когда мы шли на работу, он всех при­вет­ство­вал — зимой и летом, снимал шапку: «Физ­культпри­вет!».

И когда он болел, нам можно было при­хо­дить к нему домой. Мне очень повезло, что уда­лось с ним пора­бо­тать.

Счи­та­ется, что Кур­ча­тов — в первую оче­редь орга­ни­за­тор науки, а в саму науку ему вни­кать было некогда. Это не так. Иногда идешь к нему с тем, что вроде бы сам при­думал, и убеж­да­ешься, что он давно раз­би­ра­ется в этом, и более глу­боко. Так же и Алек­сан­дров. Если что-то неясно, мы при­хо­дили к нему, рас­кла­ды­вали чер­тежи и полу­чали от него направ­ле­ние дея­тель­но­сти.

Ана­то­лий Пет­ро­вич пере­нял стиль Игоря Васи­лье­вича не только в науке, но и в отноше­нии к людям. Спус­каюсь по лест­нице на Ста­ром Монет­ном, Алек­сан­дров меня окли­кает: «Ты домой?» — «Домой, Ана­то­лий Пет­ро­вич». — «Подо­жди две минутки. Садись в машину — поедем». Вот штрих, кото­рый гово­рит о многом. Какой большой руко­во­ди­тель сде­лает так сегодня?

Как-то я при­шел к Алек­сан­дрову домой (Поно­ма­рев попро­сил подпи­сать какую-то бумагу). Захожу — а вся огром­ная семья Ана­то­лия Пет­ро­вича обе­дает за сто­лом. Алек­сан­дров при­глашает меня: «Давай обе­дать». Внима­тельно осмот­рел стол и гово­рит сыну: «Петька, у нас еще бутылка была где-то. Неси Нико­лаю Евге­нье­вичу».

Он действи­тельно был авто­ри­те­том и уди­ви­тельно цеп­ким инже­не­ром. Чер­тежи были огром­ные, рас­кла­ды­ва­лись на полу. Когда ему ногу под­стре­лили, он с клюш­кой ходил. Пока­зы­вает клюш­кой: «А это у тебя что? Не пой­дет». Схва­ты­вал все очень быстро. У него была такая манера: самому уви­деть, иметь свое мне­ние, судить не по рас­ска­зам. Когда «Ромашку» испытали, вскрыли крышку, я ему звоню: «Ана­то­лий Пет­ро­вич, вскрыли крышку, можно посмот­реть». — «Приду вече­ром. Но скажи, чтобы не было ни Мер­кина, ни Поно­маря». — «Почему, Ана­то­лий Пет­ро­вич?» — «Чтобы не мешали, я сам посмотрю у тебя».

Или тот же Слав­ский. У меня к нему самое уважи­тель­ное отноше­ние. Помню, как пер­вый раз при­шел к нему в каби­нет в 1957 году. Тогда для крыла­той ракеты был спро­ек­ти­ро­ван и стро­ился в Лыт­ка­рино стенд для натур­ных испыта­ний. Про­дувка воз­ду­хом с выбро­сом в трубу. Мы высо­кую трубу постро­или, я тоже при­нимал уча­стие в рас­че­тах, и вдруг меня вызы­вают к Слав­скому. Про­сто ни Мер­кина, ни Поно­ма­рева в тот момент не было.

Вхожу. «Ну и фами­лия у тебя! Ладно, давай рас­ска­зы­вай, что вы там наго­ро­дили, какую трубу». Я рас­ска­зал. «А ты отчет Лаймана читал? Зна­ком?» — «Нет». — «Вот ты почи­тай. Там у него все рас­четы клас­си­че­ские. Почи­тай, потом доложишь, насколько вы отли­ча­е­тесь от того, что он посчи­тал». При­ш­лось найти и про­чи­тать этот отчет и доложить, что наши рас­четы в основ­ном совпа­дают.

Этот эпи­зод очень харак­те­ри­зует Слав­ского, его чело­ве­че­ское отноше­ние к работ­ни­кам отрасли. Он — министр, а к нему маль­чишка какой-то при­шел. Но он бесе­дует, рекомен­дует лите­ра­туру.

Потом со Слав­ским было много встреч — и в шести­де­ся­тых, и в семи­де­ся­тых, и проща­ние с ним, когда он ушел с поста мини­стра. Я тогда был в Чер­но­быле, а он туда при­е­хал прощаться: «Я ухожу, ребята». Собрал совеща­ние. После этого еще узким кругом выпили — но туда я не попа­дал по рангу.

Слав­ского я очень уважаю. Он быстро схва­ты­вал идеи, что-то отвергал, что-то под­держи­вал. И опять-таки, это был не про­сто руко­во­ди­тель, а спе­ци­а­лист. При созда­нии промыш­лен­ных реак­то­ров лично он вытащил про­блему гра­фита.

* * *

Само­лет­ная тема­тика закры­ва­лась, это было ясно еще до пра­ви­тельствен­ных реше­ний. Надо было искать что-то другое.

Стали смот­реть бор­то­вые реак­торы для кос­моса. Вме­сте с КБ А. М. Люльки начали про­ра­ба­ты­вать реак­тор с машин­ным пре­об­ра­зо­ва­нием. И вдруг в этот момент, в самом конце апреля 1961 года, Мер­кин при­езжает с совеща­ния на Ордынке и гово­рит, что в Сухуми сде­лали высо­ко­темпе­ра­тур­ный полу­про­вод­ник.

Мы сразу заин­те­ре­со­ва­лись и 3 мая поехали в Сухуми. Ребята пока­зали полу­про­вод­ник. Нам пока еще было непо­нятно, как его при­спо­со­бить. Но нужно посмот­реть, попро­бо­вать и скомпо­но­вать какой-нибудь необыч­ный реак­тор. Вме­сте сгруппи­ро­вать реак­тор и пре­об­ра­зо­ва­тель, сде­лать еди­ный агрегат, и чтобы там не было теп­ло­но­си­те­лей — такая мысль промельк­нула. Я сразу позво­нил в Москву. 5 мая при­ле­тели Мер­кин и Мил­ли­онщи­ков, началь­ник нашего отдела. Посмот­рели, порас­суж­дали и при­няли реше­ние, что «надо к этому полу­про­вод­нику при­стро­ить реак­тор». Вот такая дерз­кая мысль. Хотя по кон­струкции не роди­лось еще ничего, но было ощуще­ние, что вот-вот появится.

Действи­тельно, на паль­цах полу­ча­лось, что кило­ватт­ный источ­ник можно сде­лать. А с солнцем, с сол­неч­ными пане­лями тогда еще не было больших успе­хов. И как раз мы застали в Сухуми Лидо­ренко, дирек­тора Инсти­тута источ­ни­ков тока. Там тоже свои полу­про­вод­ники делали, и Лидо­ренко же занимался сол­неч­ными пане­лями. Нам уда­лось и с ним обсу­дить свою идею.

Уже в июне 1961 года мы выпу­стили тех­за­да­ние, а к концу 1963-го уста­новка была собрана на вновь постро­ен­ном назем­ном стенде.

Вся кон­струкция дела­лась в Кур­ча­тов­ском инсти­туте, в нашем сек­торе, а полу­про­вод­ники — в Сухуми. Там дирек­то­ром был Кварц­хава, а заме­сти­те­лем дирек­тора и руко­во­ди­те­лем работ — Ирак­лий Григо­рье­вич Гвердци­тели. Теп­ло­вы­де­ляющие элементы и берил­ли­е­вый отража­тель выпус­кал Подольский инсти­тут (НИИ ТВЭЛ). Мы прак­ти­че­ски там дне­вали и ноче­вали — совместно рабо­тали. И за это же время был спро­ек­ти­ро­ван и построен стенд для испыта­ний.

Стенд — это непре­рыв­ные испыта­ния день и ночь при нали­чии излу­че­ний. Как атом­ная станция, так и стенд. К концу 1963 года уста­новка была испытана с элек­тро­нагре­вом. Не было актив­ной зоны, только внеш­няя часть была. И вме­сто топ­лива стоял гра­фи­то­вый нагре­ва­тель — такой раз­рез­ной, хит­рый. Все процессы пере­дачи тепла от зоны через часть гра­фита и часть отража­теля, про­вод­ники, полу­че­ние элек­три­че­ства — все это было. Не было только урана и не было излу­че­ний. Испыта­ния пока­зали, что задуман­ное удастся сде­лать. Но мы спо­ткну­лись на комму­тации. Полу­про­вод­ники нужно было соеди­нить в после­до­ва­тельно-парал­лель­ную цепочку. Про­сто так медь к крем­нию-герма­нию не при­ва­ришь, там нужны вся­кие пере­ход­ные слои. И здесь большие потери элек­три­че­ства. Поэтому вме­сто того, что на бумаге счи­та­лось как кило­ватт, полу­чили пол­ки­ло­ватта. Соб­ственно, это было ясно еще до пуска самой уста­новки на стенде. Но, тем не менее, решили делать.

Зада­ние было — сде­лать уста­новку на тысячу часов работы. Аме­ри­канцы сде­лали свою ана­логич­ную по мощ­но­сти уста­новку почти в тот же срок, но все-таки чуть-чуть позже. Она была скон­стру­и­ро­вана немножко по-другому, хотя и близко к нашей. Полу­про­вод­ники разме­стили на холо­диль­нике-излу­ча­теле, а тепло от реак­тора пере­да­вали жид­коме­тал­ли­че­ским теп­ло­но­си­те­лем. Но их уста­новка про­ра­бо­тала тысячу часов, а у нас выдала 15 тысяч часов непре­рыв­ной работы!

Весила она при­мерно 500 килограммов, но ника­кой защиты не было. Мы ее рас­смат­ри­вали в первую оче­редь для Луны. При­е­хал Коро­лев, посмот­рел: «Инте­ресно. Давайте, ребята, рабо­тать».

На Луне ее замыш­ляли поста­вить в кра­тер. Тепло излу­ча­ется, нейтрон­ное гамма-излу­че­ние не рас­се­и­ва­ется (нечем). Ради­аци­он­ная обста­новка при­ем­лемая. Осо­бен­но­стью уста­новки была хорошая само­управ­ля­емость. Система регу­ли­ро­ва­ния у нас, конечно, была, но при этом мы меся­цами рабо­тали без вмеша­тельства. Вот она рабо­тает и рабо­тает. Ника­кая система ничего не регу­ли­рует. Меня­ется мощ­ность — она сама себя подправ­ляет. И вмеша­тельства нужны были только из-за ухуд­ше­ния свойств полу­про­вод­ни­ков. Какие-то параметры улучшаются, какие-то — ухуд­шаются. За два года при­мерно 20% элек­три­че­ской мощ­но­сти мы поте­ряли. Мы про­сто подправ­ляли ее иногда (раз в 2 — 3 месяца) орга­ном регу­ли­ро­ва­ния: повыша­ешь теп­ло­вую мощ­ность, держишь элек­три­че­ство на задан­ном уровне. В этом смысле у уста­новки про­яви­лись исклю­чи­тель­ные свойства. Но тут уже и Коро­лев ушел, и Луну «отме­нили».

Уста­новка никуда не пошла. Польза лишь в том, что эти полу­про­вод­ники мы испытали дос­ко­нально. Они пошли в уста­новку «Бук». Гвердци­тели сде­лал пре­об­ра­зо­ва­тель для «Бука», и 32 уста­новки «Бука» отле­тали в кос­мосе, но это уже не наша заслуга.

Гвердци­тели потом пере­ехал в Подольск дирек­то­ром, хотя до этого ни разу не побы­вал на заводе. Он при­нял реше­ние: если что-то нужно — изменю. И действи­тельно, много нового внес. Орга­ни­зо­вал про­из­вод­ство термоэмис­си­он­ных пре­об­ра­зо­ва­те­лей для кос­ми­че­ских ЯЭУ. Он бы там и остался, его очень уважали и на заводе, и в городе. Но гру­зины ска­зали: «Не вер­нешься — мы тебя не похо­ро­ним на родине». И он воз­вра­тился в Тби­лиси заме­сти­те­лем пред­се­да­теля Совета мини­стров, началь­ни­ком Госу­дар­ствен­ного коми­тета по науке и тех­нике.

На научно-тех­ни­че­ских сове­тах в Мин­сред­маше нашими оппо­нен­тами, как пра­вило, выступали наши кон­ку­ренты из ФЭИ и ОКБ «Крас­ная звезда». Других спе­ци­а­ли­стов про­сто не было. Мы выступали оппо­нен­тами у них, они — у нас. Друг другу мы писали очень много заме­ча­ний. Есте­ственно, про­екты парал­лель­ные. Что-то лучше у одних, что-то лучше у других.

Потом начали защищать дис­сер­тации. И снова те же оппо­ненты друг у друга. Невольно смот­рели не на недо­статки дис­сер­таций, а на недо­статки уста­но­вок (защиты были в основ­ном по уста­нов­кам). Потом собра­лись как-то у меня, я и говорю: «Ребята, что же мы делаем? Мы друг друга гро­бим. Давайте так: про­ект про­ек­том, а дис­сер­тация дис­сер­тацией».

Я много лет был оппо­нен­том ФЭИ, и, нао­бо­рот, их ребята оппо­ни­ро­вали нам. Поскольку я был началь­ни­ком испыта­тель­ного объекта «Ромашка», моим кол­ле­гой в ФЭИ был Саша Ельцов. Мы с ним подружи­лись, и я у него часто ноче­вал, когда при­езжал в Обнинск. Я ему звоню: «Саш, водо­род из гид­рида цир­ко­ния выхо­дит сильно, мы думаем еще поста­вить тита­но­вый насос». Он мне зво­нит: «Коля, мы нашли эмаль для повыше­ния степени чер­ноты, чтобы ваку­ум­ную камеру покрыть. При­езжай за рецеп­том». Вот такая у нас была необыч­ная кон­ку­ренция.

Или, скажем, реак­тор СМ: мы его делали вдвоем с моим това­рищем. Он делал его на обыч­ной воде, а у меня — на тяже­лой воде. Было пока­зано, что на обыч­ной воде про­хо­дит не хуже. Поэтому решили, что осуществ­лять надо на обыч­ной. И Володя Цыка­нов поехал в Димит­ровград, там построил свой СМ, а потом стал дирек­то­ром инсти­тута.

Мар­чук при­езжал к нам из Обнин­ска, читал курс лекций в Кур­ча­тов­ском. И какие-то тех­но­логи­че­ские вещи мы пере­да­вали друг другу. Многие кур­ча­тов­ские сотруд­ники рабо­тали на опыт­ном мор­ском стенде в Обнин­ске.

Сей­час совершенно не так. Сегодня за работу берется кон­тора, за деньги нанимающая спе­ци­а­ли­стов. Раньше глав­ный кон­струк­тор — он и был глав­ный кон­струк­тор. Разве можно пред­ста­вить, чтобы вме­сто глав­ного кон­струк­тора кто-то решал, какое обо­ру­до­ва­ние поста­вить на ВВЭР? Решали и глав­ный кон­струк­тор всей уста­новки, и науч­ный руко­во­ди­тель. А сей­час — кон­курс решает, кто и что поста­вит. И результаты кон­курса опре­де­ляет не глав­ный кон­струк­тор, а какие-то люди из мини­стер­ства. Это не дело. Может, где-то на рубль дешевле, но непо­нятно, как это все будет рабо­тать. Я счи­таю, что преж­няя система была лучше.

Как бы сегодня, к при­меру, выби­рали под­ряд­чика на стро­и­тельство чер­но­быльского сар­кофага? Там рабо­тали стро­и­тели Мин­сред­маша — и лучше их никто бы не сра­бо­тал. Я был там на заклю­чи­тель­ной ста­дии: сен­тябрь-октябрь-ноябрь. При­над­лежал Чер­но­быль не нашему мини­стер­ству, а Минэнерго. Поэтому они и пыта­лись сна­чала что-то делать. Но у них не было такой силь­ной орга­ни­за­ции, не было науч­ной части. Поэтому было все пору­чено Слав­скому.

С июня все нача­лось, а к концу ноября было все постро­ено. Работа была адская. Если гово­рить о стро­и­тель­ных рабо­тах, я не могу не назвать Алек­сандра Нико­ла­е­вича Уса­нова, заме­сти­теля мини­стра Слав­ского. Для меня он — про­сто Саша Уса­нов, я с ним в школе учился, знал его еще с маль­чише­ского воз­раста. Как он выдержал, я не пред­став­ляю! С утра пра­ви­тельствен­ная комис­сия раз­дает вся­кие зада­ния. Надо идти и выпол­нять, потом доложить. Вече­ром — зада­ния на ночь. Ему опять нужно идти и орга­ни­зо­вы­вать работу, а утром доложить о выпол­не­нии. Спал он там или не спал, совершенно непо­нятно. И так при­хо­ди­лось рабо­тать очень многим.

Стро­и­тель­ные орга­ни­за­ции Мин­сред­маша, кото­рые там пооче­редно при­сут­ство­вали и стро­или, сде­лали большое дело. И все это — с про­ек­ти­ро­ва­нием на ходу. Важно, что сами эти про­екты делал Ленинград­ский ВНИИПИЭТ. На месте была большая команда, кото­рая тут же непо­сред­ственно решала, что делать. Тут же рисо­ва­лись чер­тежи. Тут же нахо­дили мате­риал. Тут же было снабже­ние.

Если бы такое слу­чи­лось сей­час — я не знаю, что было бы. Тогда руко­во­дили заме­сти­тели пред­се­да­теля Совета Мини­стров — Б. Е. Щер­бина, Юрий Кузьмич Семе­нов — министр энерге­тики, — люди больших орга­ни­за­тор­ских спо­соб­но­стей, прошед­шие в свое время школу про­из­вод­ства. Современ­ный мене­джер, не имеющий прак­ти­че­ских навы­ков про­из­вод­ствен­ного спе­ци­а­ли­ста, здесь бы не спра­вился. Очень слож­ная была работа.

В комис­сии я пред­став­лял Кур­ча­тов­ский инсти­тут — правда, неофици­ально. Офици­аль­ным пред­ста­ви­те­лем был Лега­сов. Но он уже с самого начала пере­об­лу­чился, и поэтому я заме­нял его.

Основ­ной нашей зада­чей была раз­ведка, потому что непо­нятно было: что куда уле­тело, где что есть, сколько топ­лива там еще оста­лось. Что будет, когда пере­кроем, — тепло про­должает выде­ляться. Что с ядер­ной без­опас­но­стью? Где топ­ливо? Не могут ли обра­зо­ваться критмассы? Вот такие задачи нам при­хо­ди­лось решать.

В итоге мы подго­то­вили отчет по ядер­ной без­опас­но­сти. Там гово­ри­лось, что объект можно остав­лять; по край­ней мере, 30 лет он будет без­опас­ным. Прошло вот уже 29 лет.

Мы понимали, что про­мах­ну­лись — не тот был при­нят паро­вой коэффици­ент, нужно было его поправ­лять. Не успели. А ведь пере­писка о необ­хо­димо­сти изме­не­ний уже пошла, Дол­лежалю напи­сали. Ана­то­лий Пет­ро­вич винил себя в том, что он Дол­лежаля «не дожал». Нужно было менять коэффици­ент и кон­струкции орга­нов регу­ли­ро­ва­ния. В погоне за деше­вой эко­номией сде­лали такую кон­струкцию регу­ли­рующего органа, кото­рая про­ти­во­ре­чила пра­ви­лам ядер­ной без­опас­но­сти. Но если бы программа тех испыта­ний была согла­со­вана с Ана­то­лием Пет­ро­ви­чем, он не допу­стил бы того, чтобы забло­ки­ро­вать органы ава­рий­ной защиты.

Ана­то­лий Пет­ро­вич чув­ство­вал себя вино­ва­тым в Чер­но­быльской траге­дии. Одно­временно с этим, у него умерла жена. Наложи­лось одно на другое. Но был ли он вино­ват?

При­чины про­изошед­шего выяс­няли не день и не неделю. Над уста­нов­ле­нием при­чин рабо­тали раз­ные неза­ви­симые группы и орга­ни­за­ции. Прошло немало времени, пре­жде чем мы поняли: не одна какая-то при­чина при­вела к ава­рии, а именно наложе­ние многих фак­то­ров.

Напри­мер, если бы киев­ский диспет­чер не попро­сила про­должить рабо­тать на поло­вин­ной мощ­но­сти, а сразу бы на станции про­вели экс­пе­римент, — навер­ное, он у них прошел бы нормально. Но они решили сбра­сы­вать не с пол­ной мощ­но­сти, а с поло­вин­ной. На поло­вин­ную спу­сти­лись — им тут же нужно было начи­нать экс­пе­римент. Если долго рабо­та­ешь на поло­вин­ной мощ­но­сти, начи­нает накап­ли­ваться ксе­нон. А если накап­ли­ва­ется ксе­нон, органы регу­ли­ро­ва­ния надо вытас­ки­вать, чтобы под­держи­вать реак­тор на мощ­но­сти.

Они же пол­дня или больше держали реак­тор на поло­вин­ной мощ­но­сти — нельзя этого было делать! Я и сегодня не уве­рен, что все это поняли, и насколько экс­плу­а­таци­он­ники все усво­или.

По моему мне­нию, нельзя винить только экс­плу­а­таци­он­ни­ков, только станцию, как у нас про­изошло. Станция рабо­тает по тем бумагам, кото­рые ей дали, по регламен­там, по инструкциям. А это очень слож­ные документы. Тех­но­логи­че­ский регламент вот такой толщины! Я в свое время, будучи дирек­то­ром инсти­тута, поин­те­ре­со­вался: про­чи­тал ли его от начала до конца хотя бы один знающий чело­век? Вра­зуми­тель­ного ответа я так и не дождался.

И это меня до сих пор тре­вожит. Знающие люди ухо­дят, но их зна­ния часто не остаются в докумен­тах. Я имею в виду не только Чер­но­быль, но и другие много­чис­лен­ные объекты ядер­ной отрасли.