Дух, который, мы пытаемся сохранить
В сентябре 1963 года я впервые переступил порог СНИИП, и с тех пор моя жизнь связана с этим институтом. Я заканчивал Московский радиотехнический техникум и пришел на практику в отдел, где занимались разработкой электронных счетчиков импульсов, анализаторами, а чуть позже начали работать над русским КАМАКом. Это такая система электронной обработки ядерно-физической информации, поступающей от различных детекторов в исследовательских центрах. В то время для Советского Союза подобная аппаратура была очень дорога, либо и вовсе недоступна. Поэтому было принято решение о создании отечественного КАМАКа, получившего название «Вектор». Его разработку и поручили подразделению, где я проходил практику. Возглавлял отдел Сергей Степанович Курочкин — один из ведущих специалистов в области ядерной электроники, известный не только в СССР, но и далеко за его пределами, впоследствии доктор наук, профессор, человек выдающихся способностей и очень жесткий, целеустремленный руководитель, внесший большой вклад в становление отечественной ядерной электроники.
Окончив учебу, я попал в лабораторию другой знаковой фигуры — Бориса Николаевича Кононова, одного из ярчайших представителей ядерной электроники. Кандидат наук (степень доктора в нашей области в 60-е годы имели немногие, и ведущие ученые, в большинстве своем, были кандидатами), много лет преподававший в Московском инженерно-физическом институте (МИФИ). Эта лаборатория очень быстро переключилась на решение задач, связанных с космическими исследованиями. Я, по сути еще мальчишка, попал в одну из самых престижных областей и начал заниматься разработкой первого космического стоканального анализатора, который впоследствии стоял на искусственных космических спутниках Земли, на первых «лунниках». Даже сейчас, спустя десятки лет, эти воспоминания вызывают у меня улыбку восторга, потому что это было действительно очень престижно и захватывающе.
Люди были чрезвычайно яркие, высокопрофессиональные, и учеба шла естественным образом, как результат общения с профессионалами своего дела. Мы работали по 12-14 часов, а иногда и сутками, так как сроки сдачи изделий определись датами пуска космических кораблей и задержки были недопустимы. Это была очень интересная работа, и вопрос о получении мной «дневного» образования отпал сам собой. Я не хотел покидать лабораторию и этот замечательный коллектив. Даже несмотря на то, что учиться, работая в таком жестком режиме с короткими перерывами на сон, было непросто. Сейчас мне уже сложно представить, как все удавалось успевать. Но тогда было весело и интересно. Постоянный ажиотаж, некая специфическая конкуренция — из-за «железного занавеса» внешняя конкуренция отсутствовала, но создавались различные внутренние конкурентные модели. Например, на создание космического анализатора внутри института был объявлен конкурс, в котором участвовало несколько лабораторий. И наша лаборатория победила. Решение принимала специальная комиссия, с учетом оценки ученого совета института. Это была настоящая борьба, хоть и не за инвестиции.
Все получали фиксированную зарплату, на которую даже молодой сотрудник мог жить достойно. После защиты диплома (это был 1964 год) я получил зарплату техника, рублей восемьдесят, при этом получая повышенную стипендию рублей сорок пять, что в сумме даже слегка превышало зарплату инженера. Но за нее приходилось много работать. Сборка космических кораблей шла днем, и представителям науки для работы с космической аппаратурой выделяли ночное время. График жестко контролировался заказчиком и высоким начальством.
В связи с этим вспоминается несколько курьезных случаев. Однажды мы должны были везти уже готовую отлаженную аппаратуру для установки на объекте. Но возникла проблема с вывозом — оборудование (анализатор) не прошло одно из требуемых испытаний на прочность, и нам не подписывали накладную. Времени было в обрез. И тогда представитель заказчика встал на стол, поднял над головой анализатор и швырнул на пол, заявив, что испытания пройдены, если прибор будет работать после удара. Включили, анализатор заработал, и проблема была решена. Другой случай. Ночью в цеху устанавливали аппаратуру, и вдруг поднялся переполох — приехал министр авиационной промышленности. Подходит к нам и требует показать работу прибора. А все источники ионизирующего излучения на ночь убираются и закрываются. Что делать? Тогда мой коллега схватил зеленую бутылку из-под боржоми, чье стекло в небольших количествах содержит радиоактивный калий и натрий, так как изготавливается из песка, где присутствуют редкоземельные изотопы. И наша аппаратура все уловила, продемонстрировав свою пригодность.
Я довольно долго проработал в этой лаборатории, дорос до инженера, но в конце семидесятых годов волею судеб оказался в другом подразделении СНИИПа. Новое подразделение было не менее интересное и занималось всеми измерениями в средах: в воздухе, воде, газах. Меня пригласили в лабораторию радиоактивных аэрозолей, которой руководил Владимир Дмитриевич Камыщенко. Занимался и разработкой измерительных приборов, и все больше — метрологией радиоактивных аэрозолей. В восьмидесятых годах защитил диссертацию по этой теме, от старшего инженера вырос до начальника лаборатории, был избран членом-корреспондентом Метрологической Академии Российской Федерации. Затем были сложные девяностые годы, но я сохранил профессию и до сих пор работаю в этой области.
К 65-летию Института мы написали и издали книжку по радиометрии сред, о приборах и людях, которые ее развивали. Там же есть большой раздел о Чернобыле, куда в разное время для ликвидации последствий катастрофы 1986 г. было командировано около двухсот сотрудников СНИИП. Эта тема также перекликается с профессией. Мы не то чтобы радовались таким командировкам, но ездили с большим профессиональным интересом и несомненной пользой для дела. Чернобыль стал реальным полигоном как для испытаний нашей радиометрической аппаратуры, так и для развития нашей профессии — измерения ионизирующих излучений. Был собран колоссальный объем информации, позволивший затем совершить рывок в развитии.
Возвращаюсь к подразделению, куда я попал в конце семидесятых годов 20 века. Его возглавляла женщина — Лидия Владимировна Артеменкова, кандидат наук, крупный специалист в области ядерного приборостроения. О ее целеустремленности и настойчивости в достижении поставленной задачи ходили легенды. К примеру, будто бы однажды руководитель главка позвонил нашему тогдашнему директору Виктору Васильевичу Матвееву и попросил больше не отправлять к нему Л. В. Артеменкову для решения проблем, а приезжать в министерство самому: "уж слишком настырная". Л. В. Артеменкова была профессионалом и жестким руководителем. А руководитель должен быть жестким, иначе его коллектив не сможет работать ритмично, с большой отдачей и эффективно решать поставленные задачи.
Я думаю, в природе человека — стремиться к свободному творчеству, а производство никак не может с этим смириться, и конфликт всегда неизбежен. Иногда кому-то удавалось заниматься исключительно исследовательской научной работой, без необходимости связываться с производством. Но это было скорее исключение. Чтобы стать хорошим исследователем, необходимо пройти через все стадии производственного процесса. С другой стороны, чтобы развиваться в науке, необходимо время на исследования. Как и деньги. Поэтому одна из важнейших задач менеджмента не только у нас, но и во всем мире — совместить эти две ипостаси профессии.
Коллектив, где я работал, довольно успешно совмещал научную деятельность с производственными обязанностями приборостроителей. Как следствие, из лаборатории аэрозолей в период 60-80-х годов вышло значительное число кандидатов наук. При этом мы выпускали большое количество приборов. Работы всегда было много, и я не могу сказать, что это было какое-то насилие над собой. Более того, в СНИИПе я встречал очень мало людей, которые бы работали через силу. Конечно, были разные ситуации, все мы люди, жизнь состоит из черных и белых квадратиков, тем не менее… Я не хочу говорить банальностей, но на протяжении жизни тренд к получению удовольствия от работы был основополагающим, и, честно говоря, таким и остается. Иначе какой смысл мне, пенсионеру, продолжать работать, если не получать от этого удовольствия. Возможно, это связано и с тем, что человек ищет среду, где ему комфортно и в то же время удается зарабатывать деньги.
С одной стороны, у нас много стационарной работы. С другой — много и командировок на различные объекты отрасли. Фактически все направления, представленные на сайте Росатома, входят в сферу компетенции нашего института, который был создан по инициативе И. В. Курчатова для разработки приборов и обеспечения ими отрасли. СНИИП развивался в треугольнике, представлявшем собой Курчатовский институт, осуществлявший научное руководство большинством направлений в отрасли, институт биофизики, который обеспечивал и обеспечивает нормирование всего, что нужно измерять в нашей области, и институт неорганических материалов. Недалеко есть улица, где территории этих трех институтов практически сходятся, ее неформально так и называют — «улица трех академиков»: Александрова, Бочвара и Ильина. Руководители СНИИП не были академиками, но общались с ними на равных, так как обеспечивали на 90-100 % запросы на необходимое им и отрасли оборудование для проведения измерений и обеспечения безопасности работы.
Я упомянул, что нам приходилось много ездить. Хочу отметить, что эти поездки оставили в моем профессиональном образовании и человеческом кругозоре значимый след. Посещая предприятия за Уралом, в Сибири, видишь потрясающих людей. Они работали так же ненормированно, но, в отличие от жителей больших городов, делали это в замкнутом пространстве, не имея того «букета» развлечений, который есть в той же Москве. И при этом они не замыкались в своей профессии. Это были настоящие русские интеллигенты, хорошо образованные, с широким кругозором, которые так же воспитывали своих детей. Я до сих пор храню воспоминания о встречах с теми замечательными людьми. Это Андрей Федорович Лызлов, Александр Александрович Козлов, Анатолий Хакимьянович Мирхайдаров, Советкин, Васильев и многие другие — это все главные метрологи и прибористы, люди, вошедшие в золотое сечение атомной отрасли в области инструментального контроля, измерений, приборного обеспечения. И надо сказать, что общаться с ними было одно удовольствие.
Приведу один случай, характеризующий отношение к специалистам в то время. По приезду на предприятие нас всегда встречали в аэропорту и затем везли к месту назначения. Это правило действовало как по режимным требованиям, так и по традициям гостеприимства. При этом был четко определенный ранжир, как и кто встречает — в зависимости от должности. Например, если приезжал начальник лаборатории, то ему был положен гостиничный номер с телефоном. Сейчас это может показаться смешным, но в то время это было значительной привилегией. И вот однажды меня не встретили. Не по халатности, по объективным причинам. Вопрос был решаемый, я добрался до гостиницы, лег спать, а в 7 часов утра меня разбудил звонок. Оказалось, меня приглашают на совещание к директору комбината! Это было равносильно приглашению к мэру города, ведь города строились вокруг наших предприятий, а не наоборот. Там мне были принесены официальные извинения, и мне с трудом удалось спасти от наказания человека, который должен был меня встречать, но не смог этого сделать по уважительной причине. Этот эпизод хорошо показывает, как организация структуры отрасли, даже в нюансах, всегда была нацелена на результат. И эта нацеленность была достаточно жесткой по соображениям как безопасности, так и эффективности. В том числе всегда очень жестко спрашивали за технику безопасности.
На моем веку у нас на предприятии звания лауреатов Государственных премий СССР и Российской Федерации получали многие, но Ленинской премией был награжден только один — Макс Леонидович Райхман, начальник отдела стандартизации. Про него ходила такая легенда. Предприятие за Уралом, где он работал технологом цеха, часто посещали ведущие научные руководители отрасли, и однажды туда приехал академик И. К. Кикоин. В это время в цеху лопнул баллон с азотом, а это минус 173 градуса! М. Л. Райхман бросился к баллону, чтобы перекрыть клапан, а мимо проходил И. К. Кикоин. Райхман кричит Кикоину: «Идите сюда скорее, помогите мне закрыть клапан!». Кикоин, не долго думая, бросился на подмогу, и вместе они перекрыли утечку азота. На следующее утро они встречаются, оба с перебинтованными обмороженными руками. Кикоин говорит: «Ладно, Макс, ты, дурак-технолог, обморозился, но я-то, академик, куда полез!».
Еще одна тема, о которой я обязательно хочу рассказать и которой я занимаюсь — это движение ветеранов Чернобыля и сохранение памяти об этих людях. Вклад института в ликвидацию последствий аварии очень важен, и не менее важно то, как сохраняется память о чернобыльцах. В институте сегодня работает 16 участников ликвидации аварии, в живых еще 50-60 человек. Мы поддерживаем с ними связь и на 30-летнюю годовщину аварии собрали всех, кого смогли, кто смог доехать. И вот что меня потрясло. Сегодня в руководстве предприятия по естественным причинам работают люди, которые не имеют отношения к Чернобылю не только по возрасту, но и далеки от этого, так как решают уже иные задачи: профессиональные, производственные, политические. Но, несмотря на это, нам вместе удалось реализовать то, о чем давно мечтали. Мы установили мемориальную доску в память ликвидаторов аварии, сняли фильм о снииповцах, участвовавших в этих трагических событиях, выпустили книжку к 65-летию института, где целый раздел посвящен чернобыльцам.
Я исповедую простую мысль. Если есть символ (в данном случае, мемориальная доска), так или иначе в стереотипе поведения любого руководителя будет обязательство 26 апреля поставить там цветы. И молодой сотрудник, далекий от тех трагически событий в силу возраста, проходя мимо, остановится и прочтет. И если он хотя бы чуть-чуть любопытен, он приложит усилия и узнает больше об этой вехе в нашей истории, прочтет книгу, которую мы издали, посмотрит наш фильм. К слову, когда мы презентовали фильм у нас на предприятии, руководители института извинились, что не смогут посмотреть его полностью, так как в этот день было запланировано совещание. Но, начав, все досмотрели его до конца не вставая. Не вставая! Никто не ушел!
Заканчивая, хочу сказать, что мне посчастливилось попасть в организацию с такой атмосферой. Я в нее попал, но не я ее создавал, я в нее влился и сейчас поддерживаю, как могу. И меня радует, что руководство идет навстречу и реально помогает.
И еще одно. Этот тренд появился лет пять назад — к нам пошла молодежь. Я вижу молодые лица, и им, безусловно, нужны не только знания, но и та атмосфера, тот дух, который, мы пытаемся сохранить и приумножить, работая на будущее.