Чернобыльский Спас
Учился я в Тюмени, в обычной школе, затем меня перевели в специализированную школу номер 21, где давали углубленное изучение английского языка. Будучи учениками, мы ходили в школе день в красном галстуке, день в синем, так как выполняли требования датчан, участвовавших в нашем обучении. Учиться было интересно, изучали на иностранном языке такие предметы, как физика, химия. После окончания школы каждый хотел сделать свой выбор — куда дальше идти по жизни. Так как у меня вся семья, вся семейная династия военные, я тоже решил пойти на воинскую службу. Тогда было всего три пути, как говорится в сказках: Строительный тюменский институт, Индустриальный институт и Военно-инженерное командное училище. Я поступил в тюменское Военно-инженерное командное училище получать высшее образование по специальности "Инженер-механик по обслуживанию гусеничных и колесных машин". Военно-учетная специальность была сапер. Нас учили подрывному делу, мостам, переправам, было много инженерных предметов, влияющих на инженерное обеспечение военных операций. В период моей учебы уже существовали проблемные вопросы, решение которых ложилось на Вооруженные силы Советского Союза, а именно война во Вьетнаме. В 1974 году мы все писали заявления о том, чтобы нас туда послали служить. Но, к счастью, эта война закончилась, и нас всех отправили по своим местам службы. Закончив военное училище, я стал дипломированным инженером, специалистом. Мне посчастливилось, я попал для прохождения службы в Киевский военный округ, город Бровары, получил донецкую прописку, что, конечно, было для меня важно. Прибыв для прохождения службы, я спросил: а командировочные будете оформлять для прибытия на дальнейшее место службы? Мне ответили: "5 копеек есть у вас, садитесь на метро и езжайте в Бровары, будете там служить". Там я и начал службу командиром штурмового взвода.
Донецк в мою бытность был городом роз. Прекраснейший город, отличнейший аэропорт, самый современный, а в городе современные дома. Мне дали место жительства прямо в центре города. В Донецке с 1974 года по 1977 год я был командиром штурмового взвода, после этого попал в Донецкое училище, старшим лейтенантом я получил роту. В разводах стояли командирами рот майоры, а я, молодой, — старший лейтенант. Справлялся. Роты были передовые. Затем мне порекомендовали поступать в академию имени Куйбышева. В 1980 году я прибыл для обучения в военно-инженерную академию имени Куйбышева в Москве. Мы приехали поступать в Москву, посмотрели, какая обстановка: конечно, в Донецке было попроще.
Приближались Олимпийские игры 1980 года. Прилавки ломились от изобилия, было подготовлено все. Нас сразу бросили в оцепление, на стадионы, где мы создавали определенную зону безопасности для того, чтобы не было никаких нарушений общественного порядка. Мы сдавали экзамены в Николо-Урюпино, где располагался учебный центр нашей академии. Экзаменаторы были очень требовательными. Я поступал на обучение заочное, сдал экзамены прилично, мандатная комиссия состояла из генералов и адмиралов, таких погонов я до этого еще и не видел. Они внесли предложение: раз я такой молодой и юный, то мне лучше учиться на очном обучении. Пришлось соглашаться на очное. Оставил в Донецке жену, детей, пишу письмо: так и так, супруга, давай, планируй, как ты будешь жить в Москве. Она спрашивает: а какая площадь квартиры? Я говорю: у нас площадь 12 квадратных метров. Жена говорит: придется тогда все оставлять в Донецке. И начали в Москве все по новой. Я получил высшее военное образование, стал специалистом для войск с высшим военным образованием. Закончив академию, я остался в ней работать преподавателем. Сначала преподавателем военных сборов, где повышали квалификацию офицеры инженерных войск, ну а после преподавал на кафедре историю войн и военного искусства.
Я попал в Чернобыль в 1987 году. Семья восприняла мою командировку в Чернобыль, скажем так, без энтузиазма. Тогда уже было известно, что это небезопасно. К тому времени в Москву привезли на лечение первых ликвидаторов аварии — пожарных, тушивших пожар на станции, так как было необходимо сбить пламя. Многих из них затем похоронили на Митинском кладбище, куда теперь мы постоянно приносим цветы. У нас было четко распределено, что в Чернобыль отправляют по очереди. Все офицеры должны были побывать там. Мне выдали командировочное удостоверение и отправили в поликлинику, где мне дали таблетки йода и другие необходимые лекарственные препараты. В командировку я поехал на три с половиной месяца. Мы приехали в Ирпень, где находился НИИ Министерства обороны. Обмундирование сложили в мешки, переоделись и отправились в рабочую группу, в составе которой я выполнял все поставленные задачи. Чернобыль я запомнил городом, который давил на психику: заброшенный, все двери открыты, разбросаны детские игрушки. Работали с утра до вечера, перерывов не было. Я занимался отработкой карт радиационной обстановки. Мы собирали пробы грунта и наносили полученные данные на карты. Данные требовалось постоянно обновлять, так как они менялись в зависимости от розы ветров. В один день технологические выбросы из реактора могли попасть на 20 км западнее станции, а на другой день их могло отнести ветром в противоположном направлении. Мы искали плутоний, цезий, стронций. По результатам нашей работы принимались решения об отселении населенных пунктов, где радиационная обстановка могла быть опасна для жителей.
Работа была сложная. Что было приятно, никто не прятался за спины, все локоть о локоть шли на выполнение поставленных задач. Не было такого, чтобы кто-то отказался. Чернобыль был разделен на зоны. Те, кто работали непосредственно в зоне расположения станции, получали оклады в шестикратном размере. Форма одежды была, по сути, солдатская. Мы прикрепляли свои звезды подполковников на солдатские зеленые погоны. Причины аварии известны. Проводился, по сути, эксперимент. Хотели посмотреть, сколько станция проработает на холостом ходу и какие излишки электроэнергии можно от этого получить дополнительно. В ходе эксперимента все системы безопасности отключились, твэлы разогрелись, стаканы твэлов повело, в итоге произошла авария с выбросом наружу радиоактивного вещества.
Когда убирали рыжий лес — 10 квадратных километров, пострадавших от радиации — обнаружили сосну. Дерево выглядело как трезубец. Это была высохшая, желтая сосна. Под ней нашли кости, черепа. Мы спросили у местных жителей, что там было. Они сказали: "Видите крючья на дереве? На них то немцы вешали партизан, то партизаны немцев. Это дерево находилось в зоне боевых действий". Военные округа, участвовавшие в ликвидации последствий аварии, огородили эту сосну как кладбище и сделали маленькие обелиски. На сосне повесили табличку, на которой было написано: «И ты, идущий по весне, остановись, и поклонись ей низко, сосне, вот этой вот сосне, что стала обелиском». Но в 1990 году эту сосну спилили, якобы положили ее на хранение, и после этого все следы этой сосны были потеряны. Так что обелиск не состоялся. Но эта сосна попала на икону. Икона называется «Чернобыльский Спас». Уникальность этой иконы в том, что церковь показала на ней живых людей, тогда как обычно на иконах изображают только святых. Патриархи сказали, что это люди, пострадавшие безвинно, поэтому их можно изображать. На иконе изображены участники ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. С этой иконой мы ходим на все мероприятия, посвященные чернобыльским датам.
До 1991 года не говорили вслух о Чернобыле: может, намеревались вообще забыть об этих событиях. А в 1991 году вышло постановление правительства, признавшее существование такой категории людей, как ликвидаторы последствий аварии на Чернобыльской АЭС, о льготах для чернобыльцев, о необходимости их защиты и оказания помощи. Мы создали организацию ветеранов-чернобыльцев. Направленность работы была подсказана жизнью. Было необходимо защищать чернобыльцев, в том числе в судах, по жилищным вопросам, по вопросам медицинского обеспечения, лечения. Все это мы исполняли и продолжаем исполнять. Я рад, что моя жизнь сложилась именно так. Были трудные моменты, но жизнь показала, что я проживаю ее не напрасно!