И физик — парадоксов друг
Пять лет после окончания ленинградского политеха им. М.И.Калинина (специальность — "Атомные станции и установки") я работал в Гатчине, на первом корпусе филиала ЛФТИ им А. Ф. Иоффе, на критическом стенде, где прошел путь от старшего лаборанта до руководителя группы физического эксперимента. Это была отличная школа. Правда, с некоторыми особенностями. Считалось особым шиком, например, писать огрызками карандашей, "подкрашивая" черновики многочисленными правками и текстовыми вырезками, вклейками, пользоваться не совсем научным сленгом и регулярно участвовать в "мозговых штурмах", где особенно ценились как раз парадоксальность и неожиданность решений, то есть мы, молодые ученые-физики, подражали нашим великим учителям, а потому некоторая странность у нас считалась нормой.
В атомщики пошел под впечатлением от кинофильма "Девять дней одного года". Уж больно впечатляющие образы подарила кинокартина, да и самыми престижными, у всех на слуху тогда были профессии первопроходцев от науки: или Космонавт, или Атомщик — элита своего времени.
За время профессиональной деятельности мне посчастливилось работать с легендарными личностями отечественной атомной отрасли: заведующим теоретическим отделом ФТИ АН СССР Ю. В. Петровым, первым генеральным директором Концерна Росэнергоатом (далее — РЭА) Е. И. Игнатенко, первым и последующими директорами ЛАЭС В. П. Муравьевым, Н. Ф. Лукониным и А. П. Епериным, техническим директором РЭА Б. В. Антоновым, первым президентом РЭА Э. Н. Поздышевым, В. И. Паденком, Л. А. Беляниным, И. В. Евсениным, который работал с самим Курчатовым, Б. Г. Дубровским, В. М. Тишковым, Б. Н. Пойшем, директором ЛИЯФ К. А. Конополевым. И каждая из этих встреч достойна отдельной главы, а, может, и книги...
Парадокс-2, когда не всех брали в чернобыльцы
Вот и на ликвидацию последствий аварии попал, так сказать, не совсем обычным способом. Об аварии мы узнали одними из первых в Сосновом Бору. На пересменке, прямо на ЛАЭС. Мы уходили со смены, и у нас "арка", измеряющая радиоактивность молчала, а вот тех, кто пришел на смену, она встречала перезвоном. Ребята были явно загрязнены. То есть получался парадокс: с "грязной зоны" выходили чистыми, а с чистой — наоборот. Тогда грешили на коллег из Гатчины...Позднее поняли, что чернобыльский след пришёл из Украины, примерно через три дня после аварии. Вроде бы просто — любопытная деталь, а если вдуматься, вся наша жизнь соткана из запоминающихся нюансов и парадоксов. А прочее — сухие строчки автобиографии.
После трагических событий на Чернобыльской АЭС (далее — ЧАЭС) коллегам-атомщикам сразу было ясно -очень скоро понадобится замена персонала из-за превышения предельно допустимой дозы облучения, а время на подготовку на должность, например, начальника смены станции (НСС) занимает до восьми лет. Поэтому я подал заявление на имя тогда главного инженера ЛАЭС Михаила Пантелеевича Уманца "о готовности при необходимости заменить коллег на ЧАЭС".
Но время шло, а мое заявление оставалось без движения...И вот когда Уманца самого откомандировали директором на Чернобыль, он извлек из-под сукна мою бумагу и предложил поехать в его команде, обещал должность заместителя главного инженера по эксплуатации.
Парадокс-3 или хитросплетения карьеры
Продвижение по карьерной лестнице редко обходились без "нюансов", уж больно фамилия, так скажем — особенная...Почти пять лет был замом НСС, уже два года как сдал экзамены, всё ждал назначения. А продвинуться помог первый секретарь Ленинградского обкома партии Григорий Васильевич Романов в ходе своего визита на Ленинградскую АЭС в 1982 году.
Получилось так. В день приезда главы обкома на БЩУ-2 (сюда и сейчас традиционно приводят многочисленные делегации гостей атомной станции) буднично готовились к визиту, но НСС в этот день как-то слишком заробел и ...скрылся в самый ответственный момент, когда пришёл высокий гость. Что делать? Пришлось мне брать инициативу и ответственность на себя, отдавать положенный рапорт руководству, отвечать на разные вопросы под пристальным взглядом Григория Васильевича. Надо знать, что Романов был человеком непростым, резким, и его по-настоящему многие побаивались, но меня, воспитанного ленинградской улицей, трудно было запугать...
Моя семья жила на пересечении Литейного и Кирочной, что напротив Дома офицеров, на пятом мансардном этаже в трехкомнатной квартире с печным отоплением, где на первом этаже булькала прачечная, а двор вечно был заставлен дровяными поленницами. Район считался престижным, и поэтому в школе и в доме каждая третья, а, может, и вторая семья остались без отцов, которые сгинули в сталинские времена по послевоенному "ленинградскому делу". Какие у нас были развлечения? Ходили кататься на лифте в соседний дом, а ещё пацаны частенько устраивали заварухи по принципу "двор на двор" или "улица на улицу", но не менее дружно летом играли в волейбол, баскетбол, занимались гимнастикой, лыжами, коньками или велосипедными гонками в спортивных секциях, которых вокруг было множество. Все занятия тогда были бесплатными, а тренеры ходили по школам и отбирали на их взгляд наиболее перспективных ребятишек.
Парадокс-4, о Министерстве энтузиастов
После вынужденной "отлежки под сукном" с начала 1987 года я три месяца проработал в командировке в Чернобыле, а в марте меня перевели на должность старшего начальника смены станции, где и трудился до октября 1987 года. Итого — около 9 месяцев непростой и самоотверженной работы, как говорится, "в самом пекле". Заместителем главного инженера по эксплуатации на Чернобыльской АЭС тогда работал Паденок Валерий Иванович. Паденок — бывший кадровый морской офицер: прямой, преданный делу, грамотный, честный, с огромным авторитетом у персонала. И первая встреча с ним была "весьма радушной", он напрямую, в лоб спросил: "Ну, что, прибыл по мою душу?". Неловко как-то получалось, но расстановкой персонала на ЧАЭС в то время занимался Филимонцев Юрий Николаевич, представитель правительственной комиссии и заместитель директора ВНИПИЭТ по науке. В общем, он мне и предложил должность старшего НСС. И я согласился, так как приехал помогать коллегам, а не для карьеры. В первый же день нарвался на проверку. Предложили проверить и завизировать программу по химической промывке. Я собрал схемы, инструкции химического цеха, технологический регламент и за одну ночь нашел 15 замечаний в программе, за что позже был премирован по ходатайству цехового руководства. А ведь это была чистейшей воды проверка. Как видно, ожидали, что не справлюсь. Ведь по образованию и по роду своей деятельности я физик-атомщик. Но прогадали "проверяльщики" и подивились работоспособности вновь приехавших.
Стоит пояснить, что "дружеские встречи" новеньких — дело привычное не только у атомщиков. А ликвидаторов с Ленинградской АЭС местные толи в шутку, толи всерьез величали "ленинградской мафией". Но постепенно, по наработкам и результатам, авторитет еперинской школы РБМК завоевал признание и уважение у коллег и персонала Чернобыльской атомной станции. Ведь опыт "ленинградки", где эксплуатировались первые реакторы этого типа, постоянно тиражировался на позднее построенных атомных станциях.
Жил, как и большинство командировочных, в общежитии в самом Чернобыле, в одной комнате с Киселевым Виктором Андреевичем, начальником реакторного цеха станции. Часто приходилось по делам оставаться на работе сутками. Занимался подготовкой к пуску третьего энергоблока, у которого вспомогательные системы реакторного отделения были общими с 4-м, взорвавшимся блоком.
В мои задачи входило: разводка офицеров химической разведки по помещениям, необходимым для дезактивации, прием после ремонта помещений и блоков, после перемонтажа систем и оборудования (реакторный, турбинный, электрический, химический и цех тепловой автоматики и измерений), написание программ и сменных заданий на БЩУ, прием экзаменов, подготовка и проведение противоаварийных тренировок.
Была ещё одна очень важная, но не публичная задача: страховал и старался не допустить дальнейшего облучения своего непосредственного руководителя Валерия Паденка, который к тому времени уже чувствовал себя не совсем хорошо. В зону мы ходили, оставляя в АБК-2 (административно-бытовой корпус № 2) кассеты, потому что, если бы этого не делали, то слишком скоротечной получалась бы наша командировка, а работать было надо. И надо знать этих "хитроватых атомщиков", которые порой рисковали своим здоровьем во имя общего и великого дела, торопясь ликвидировать последствия аварии на Чернобыльской АЭС. И таких тут собралось очень много. Это были особые люди, способные не просто самоотверженно работать, но и готовые к самопожертвованию, к настоящему подвигу. Это были средмашевцы, люди из особого министерства, главка ЭНТУЗИАСТОВ. Их ещё с дружеским похлопыванием по плечу в минуты короткого перекура и сейчас называют ФАНАТИКАМИ или ТРУДОГОЛИКАМИ. Другое было время, иные люди: они не могли иначе...