Тепкян Геннадий Оникович

За атомной энергией будущее!

В атомную отрасль я попал по рас­пре­де­ле­нию по рас­пре­де­ле­нию. В 1973 году закон­чил Ере­ван­ский Поли­тех­ни­че­ский инсти­тут. Пре­по­да­ва­тель­ский состав был молодой, кафедра очень инте­рес­ная — «Авто­ма­ти­за­ция теп­ло­энер­гети­че­ских про­цес­сов». Новое напра­в­ле­ние, новая аппа­ра­тура. А с чет­вер­того курса часть нашей группы начала зани­маться атомными стан­ци­ями и атомными про­бле­мами, и диплом писали тоже по этой теме. Я, как ста­ро­ста группы, имел право выбора куда идти, и выбрал стро­я­щу­юся атомную станцию. Так я попал на Ере­ван­скую АЭС.

Само время было очень инте­рес­ное. Уже рабо­тали блоки Ново­во­ро­неж­ской АЭС, только пустили первый блок Коль­ской АЭС, а третьей пошла Армян­ская АЭС, и было очень инте­ресно. Был отдел капиталь­ного стро­и­тель­ства и отдел обо­ру­до­ва­ния, а про­фес­си­о­на­лов атом­щи­ков не было, потом начали наби­рать. Был, как сейчас помню, Приказ №10. И вот мы, наша команда, — выпуск из Ере­ван­ского Поли­теха и Одес­ского, были там первыми моло­дыми спе­ци­али­стами-атом­щи­ками в Армении. Нас кинули на под­го­товку пуска блока резерв­ной котель­ной. Мы пустили его, и нас направили на учебу в Поляр­ные Зори. Пол года мы про­хо­дили прак­тику на Коль­ской АЭС. Был жесткий график обу­че­ния. Я, лично, начинал от дежур­ного элек­тро­с­ле­саря. Ста­жи­ру­ешься, потом сдаешь экзамен, полу­ча­ешь допуск, потом опять ста­жи­ровка, и опять экзамен, и одно­вре­менно ходишь на смену как стажер. Мало того, что по сменам рабо­та­ешь, так еще и поляр­ная ночь! В поселке магазин открыт — значит, день, магазин закрыт — значит ночь. Но моло­до­сть есть моло­до­сть. Быстро при­вы­кли. Особое впе­ча­т­ле­ние оставило поляр­ное сияние. В конеч­ном итоге, я досрочно сдал все экза­мены, и меня назна­чили дежур­ным инже­не­ром смены. Получал хорошие деньги: поляр­ные, преми­аль­ные — в два или три раза больше оклада. Сдал экза­мены на началь­ника смены ТАИ, вер­нулся в Армению и уже активно вклю­чился в соо­ру­же­ние, стро­и­тель­ство и пуск первого блока. Месяцев через пять меня назна­чили началь­ни­ком Лабо­ра­то­рии систем упра­в­ле­ния защиты реак­тора, и в этой долж­но­сти я пускал первый блок. А под­го­тов­кой пуска второго блока я зани­мался уже в долж­но­сти заме­сти­теля началь­ника цеха по пуску блока.

Я был очень молод, года не прошло после окон­ча­ния инсти­тута, а долж­ность началь­ника «Лабо­ра­то­рии систем защиты реак­тора» нала­гала огромную ответ­ствен­ность. Все было отдано этой работе. А самое яркое впе­ча­т­ле­ние — когда детек­тор нейтрон­ных потоков уловил первые щелчки. Я прак­ти­че­ски три месяца сидел на станции, дневал и ночевал там. И резуль­та­том был этот первый нейтрон­ный поток. Это было нечто! Столько сил, энергии был отдано, и вот физпуск про­и­зо­шел.

Пуску армян­ской станции помо­гали, что назы­ва­ется, «всем миром». Тогда все просто было. При­е­хали на пуск спе­ци­али­сты с Коль­ской АЭС, с Ново­во­ро­неж­ской АЭС, много было про­фес­си­о­на­лов энер­гети­ков, которые, как и мы, прошли обу­че­ние на Коль­ской. И с нашей уже Армян­ской станции многие опытные спе­ци­али­сты поехали пускать укра­ин­ские станции, новые рос­сийские.

В 1982 году про­и­зошёл пожар на ААЭС. Аппа­ра­тура была вся отклю­чена, и опе­ра­тор терял кон­троль над состо­я­нием реак­тора. С мано­мет­ром сидели и пере­да­вали по связи опе­ра­тору, какое дав­ле­ние, какая тем­пе­ра­тура. Но справи­лись и нор­мально вышли из этой экс­тре­маль­ной ситу­а­ции. Пожар поту­шили, а потом долго рабо­тали над вос­ста­но­в­ле­нием всего кабель­ного хозяйства. Быстро прилети из Москвы и с других станций к нам на помощь. А так серьезных ЧП не было.

Я был началь­ни­ком лабо­ра­то­рии пуска, когда к нам приехал ака­демик Ана­то­лий Алек­сан­дров. И, конечно, очень большое впе­ча­т­ле­ние оставил. И как человек, и как ученый. Мне пору­чили пока­зать ему поме­ще­ние и обо­ру­до­ва­ние СУС, и рас­ска­зать, как оно рабо­тает. Потому что ААЭС была уни­каль­ной, ее постро­или в зоне высокой сейсми­че­ской актив­но­сти, и там впервые при­ме­ня­лись гид­ро­а­мор­ти­за­торы, рас­креп­ле­ние панелей. Нам при­хо­ди­лось с нуля это при­ду­мы­вать, как это все сделать. Было много ошибок, испра­в­ле­ний, дора­бо­ток и т.д. И вот это все мне надо было рас­ска­зы­вать Алек­сан­дрову. Светилу науки. Я сильно тогда раз­вол­но­вался, мне было 25-26 лет. И вот он мне говорит: «Сынок, ты успо­койся, рас­ска­зы­вай спо­койно, ничего страш­ного».

Дово­ди­лось рабо­тать и с Фадеем Сар­ки­ся­ном. Он был дирек­то­ром ЕрНИ­ИММа (Ере­ван­ского научно-иссле­до­ва­тель­ского инсти­тута мате­ма­ти­че­ских машин), главным кон­струк­то­ром спе­ци­аль­ных больших авто­ма­ти­зи­ро­ван­ных систем упра­в­ле­ния, и одно­вре­менно — вице-пре­зи­ден­том Ака­демии наук Армении. К одной научной работе он привлек нашу группу с атомной станции. И тоже очень большое впе­ча­т­ле­ние оставил. Он показал, напри­мер, фото­гра­фию 46 года. Они тогда создали элек­тро­вер­то­лет, сфо­то­гра­фи­ро­вались под ним, а фото­гра­фию ото­слали Сталину. Сталин что-то написал на фото­гра­фии (не помню) и вернул им. Или Сар­ки­сян как-то спра­ши­вает: «Урав­не­ние момен­тов помните, ребята?» Мы тогда напряг­лись, а в каби­нете была доска, во всю длину каби­нета, метров семь, и он начал выво­дить эти формулы, всю доску исписал. А было ему 82 года… На память все жало­вал­ся… Великие были люди!

Как я уже говорил, Армян­ская АЭС была уни­каль­ной стан­цией и на сего­д­няш­ний день, это первая наша атомная станция, которая рас­по­ла­га­ется в зоне высокой сейсмич­но­сти. Когда в 1988 году про­и­зо­шло зем­ле­т­ря­се­ние, я работал главным инже­не­ром ПО «Кав­ка­за­томэнер­го­на­ладка» (создано в 1986), и как незави­си­мый эксперт воз­главил комис­сию по про­верке состо­я­ния станции. Бук­вально всю станцию обша­рили и напи­сали отчет. Пред­ста­в­ля­ете, прак­ти­че­ски не было ни одной трещины. Все обо­ру­до­ва­ние отра­бо­тало по штатной схеме, блок не отклю­чился, потому что не достиг порога сра­ба­ты­ва­ния защиты. Целые города были стерты с лица земли, а атомная станция про­дол­жала рабо­тать. Я считаю, что это про­рыв­ная тех­ноло­гия, которой мы до сих пор гор­димся. И всегда мы гово­рили, что мы постро­или атомную станцию в зоне высокой сейсмич­но­сти. Тогда мы впервые и при­ме­нили гид­ро­а­мар­ти­за­торы, нам их послали из Японии и еще аме­ри­кан­ские сейсмо­графы. Но все это при­хо­дило без соот­вет­ству­ю­щей доку­мен­та­ции, и нам при­хо­ди­лось вникать во все это. Методом проб и ошибок нала­жи­вали, вклю­чали это обо­ру­до­ва­ние, и оно рабо­тало. Не обхо­ди­лось без курье­зов. Аме­ри­кан­ский сейсмо­граф с фун­к­цией записи коле­ба­ний долго нахо­дился на складе, и то ли мыши, то ли крысы съели микро­схемы, а чер­те­жей не было. Полу­чить эти чертежи от аме­ри­кан­цев тогда невоз­можно было. Обо­ру­до­ва­ние заво­зи­лось через третьи страны. Но мы все-таки запро­сили аме­ри­кан­ского спе­ци­али­ста, потому что второй блок нужно было пускать. Он и так запус­кался с задер­ж­кой. От Америки, разу­ме­ется, никто не приехал, но мы сели, разо­брались, нашли аналоги. У нас тогда не было таких микро­схем, и мы поставили тран­зи­сторы. Но все-таки приехал спе­ци­алист, кто-то из Европы, и когда он увидел, что сейсмо­граф рабо­тает с гро­мад­ными тран­зи­сто­рами, он был поражен. «Как вы смогли?» Также впервые на Армян­ской АЭС мы при­ме­нили опытную систему вну­три­ре­ак­тор­ного кон­троля, впервые при­ме­нили новые датчики кон­троля нейтрон­ного излу­че­ния. Много чего мы там при­ме­нили впервые.

Мы создали на Армян­ской АЭС авто­клуб, устро­или несколько рал­лийных сорев­но­ва­ний в поселке при АЭС. Было очень инте­ресно, но не было у нас хороших машин в авто­клубе, каждый на своей личной, а машины у всех были — «копейки». Но, по большей части, все время уходило на работу. Мне даже при­шлось из-за работы бросить аспи­ран­туру. Так я и не защи­тился, а потом уже и не хоте­лось. Тогда же и условий, таких, как сегодня, не было. Были у нас, правда, на атомной станции группы аль­пи­ни­стов, гор то много в Армении, вот они и поко­ряли какие-то вершины. Но это особое увле­че­ние.

Моя семья хорошо отно­сится к моей работе. Были опа­се­ния на счет излу­че­ния, но я их быстро пере­у­бе­дил. В Армении, вообще, к атомной энер­гетике отно­сятся хорошо. Всегда отно­си­лись очень хорошо, и до сих пор отно­сятся очень хорошо. Ведь у нас своих при­род­ных энер­гети­че­ских ресур­сов нет. И после извест­ного зем­ле­т­ря­се­ния, когда блоки оста­но­вили, нача­лась нехватка элек­тро­энер­гии. Желез­но­до­рож­ного сооб­ще­ния с Россией нет до сих пор, един­ствен­ным источ­ни­ком энергии стал газ, который шел по тру­бо­про­воду, но когда нача­лась Кара­бах­ская война, газо­про­вод начали взры­вать. Не успе­вали нака­п­ли­вать резерв топлива. Элек­тро­энер­гию давали в день на час-два, зимой в Армении морозы бывают суровы, доходит до -20 -25, а в целом дер­жится до минус 10. И так дере­вьев мало в Армении, а при­шлось выру­бать послед­ние леса. И, после того, как в 94 или 95 вос­ста­но­вили экс­плу­а­та­цию второго блока, нахо­див­ше­гося в закон­сер­ви­ро­ван­ном виде шесть с поло­ви­ной лет, народ понял, что без АЭС уже не прожить. Сейчас Роса­том­сер­вис рабо­тает над про­д­ле­нием ресур­сов второго блока, и есть пер­спек­тив­ные планы по соо­ру­же­нию нового блока.

Сын пошел по моим стопам, закон­чил Москов­ский Энер­гети­че­ский инсти­тут по спе­ци­аль­но­сти «Атомные элек­тро­стан­ции» и сразу уехал в группе налад­чи­ков на пуск 1, 2 блока Тянь­вань­ской АЭС. Вер­нулся, работал в АСЭ, зани­мался постав­кой обо­ру­до­ва­ния. Потом закон­чил Ака­демию внешней тор­го­вли, работал в Москов­ском АЭПе. Сейчас рабо­тает в Атомэнер­го­маше. Дочка закон­чила Ака­демию МИДа, и ее отправили в Бол­га­рию, потому что я там долго работал, семья жила в Софии, и дочка, помимо английского, сво­бодно владеет бол­гар­ским языком. И она туда поехала, а когда вышла замуж, за армя­нина, ей сказали, что ты не можешь уже рабо­тать как дипло­мат. Но в Бол­га­рии ей очень нравится, они остались там жить. И вот она сейчас рабо­тает в Роса­том­сер­висе. Так что дочка тоже, я считаю, атомщик.

Вы знаете, если бы я не верил в безо­пас­ность и пер­спек­тивы атомных тех­ноло­гий, я бы не уго­во­рил сына пойти по моим стопам в атомную энер­гетику. Мы сделали очень большой скачок. Сегодня наши энер­го­блоки на Ново­во­ро­неж­ской — это первое поко­ле­ние 3+, потом Ленин­град­ские блоки будут, потом Бело­рус­ские. Это все поко­ле­ние 3+. На сего­д­няш­ний день это един­ствен­ные блоки, на мой взгляд, и я совер­шенно искренне это говорю, един­ствен­ные блоки, которые действи­тельно отве­чают всем совре­мен­ным тре­бо­ва­ниям безо­пас­но­сти, учи­ты­вают все те тре­бо­ва­ния, которые стали обя­за­тель­ными после событий на Фуку­симе. Я думаю, что пер­спек­ти­вой для чело­ве­че­ства будет именно атомная энер­гетика. Эколо­ги­че­ская про­блема — это одна из серьез­нейших. Един­ствен­ное, что может ее решить — это атомные станции. Мы не загряз­няем. Даже на ААЭС — станция прак­ти­че­ски первого поко­ле­ния — мы соби­рали, так как у нас были хорошие элек­трон­щики, само­дель­ные детек­торы нейтрон­ного потока. А так как мои род­ствен­ники гово­рили «Хватит, рабо­та­ешь на атомной станции, облу­че­ние и т.д. и т.п», я им устроил демон­стра­цию. Включал датчик около атомной станции. А там щел­кун­чик стоит и щелкает поти­хоньку. Потом я повез их в другой город, один из крупных городов в Армении, где большой хим­ком­би­нат. И когда датчик просто затре­щал, они все были пора­жены. Спе­ци­ально я это сделал, потому что их по-другому не воз­можно было успо­ко­ить. А выбросы, которые про­ис­хо­дили с этого хим­ком­би­ната! Это были сума­с­шедшие выбросы и именно ради­о­ак­тив­ные, я не говорю про осталь­ную гадость, которая там выбра­сы­ва­лась в воздух. Конечно, никто не ожидал, что после Чер­но­быля про­и­зойдет такая ката­строфа, как Фуку­сима. Но это особый случай. Во-первых, старые блоки второго поко­ле­ния, которые не прошли никакой серьез­ной модер­ни­за­ции. Во-вторых, у нас сам подход к орга­ни­за­ции и экс­плу­а­та­ции несколько отли­ча­ется от япон­ского. Они все-таки пре­вра­щают своих спе­ци­али­стов в роботов. А мы готовим спе­ци­али­стов совер­шенно по-другому, как дума­ю­щих людей. Но, главное, бла­го­даря пас­сив­ным систе­мам безо­пас­но­сти, которые осно­ваны только на законах физики, когда в кри­ти­че­ской ситу­а­ции бло­ки­ру­ется действие, и пол­но­стью исклю­ча­ется чело­ве­че­ский фактор, т.е. ты уже не можешь воз­действо­вать на работу систем защиты, при всем «желании» ничем не можешь повре­дить, потому что рабо­тают законы физики и пре­дот­вра­щают серьез­ную аварию. Сегодня отличие наших про­ек­тов, напри­мер, в том, мы можем удер­жать расплав актив­ной зоны и не допу­стить его рас­те­ка­ния и выброса наружу. Это я считаю очень серьезным дости­же­нием. И сейчас многие зару­беж­ные ком­па­нии рабо­тают над этим, они тоже хотят такое устройство сделать — ловушку рас­плава актив­ной зоны. А у нас это уже есть. И я сыну поэтому и сказал: «Ты пойми, будущее за атомной энер­гети­кой». Будущее обя­за­тельно будет за мирным атомом, если даже насту­пит новый малый лед­ни­ко­вый период или, нао­бо­рот, реки пере­сох­нут и т.п. А атомная энер­гетика будет рабо­тать, и рабо­тать. И самое главное, когда отра­бо­тан­ное ядерное топливо не явля­ется отхо­дами. Это же не какие-то отвалы угля, которые набра­сы­вают целые горы. Это источ­ник будущей энергии, и со вре­ме­нем наука нау­чится эффек­тивно его исполь­зо­вать. Поэтому я считаю, будущее за атомной энер­гети­кой.

Да они все старые станции закрыли, новые пока не будут строить. Но уже сейчас им при­дется платить за выбросы. Россия сейчас, нао­бо­рот, продает чистый воздух, мы эко­но­мим, у нас выбро­сов нет, и свои квоты мы можем продать другим странам. А Гер­ма­ния уже на пределе, раньше она была чистая по выбро­сам, а сейчас нет. Многие евро­пейские страны скоро ока­жутся перед этой угрозой. Но, главное, если этот процесс затя­нется, старые спе­ци­али­сты уйдут, а новых спе­ци­али­стов некому будет учить. А у них очень хорошие спе­ци­али­сты, клас­с­ные спе­ци­али­сты, и, кстати, они были пора­жены, когда мы Бушер пустили. Они не верили, что он будет пущен. А мы запу­стили, и станция рабо­тает. И немцы были пора­жены. Я тогда с ними много общался по Бол­гар­скому проекту.

Каких-то серьезных пре­пят­ствий раз­ви­тия отрасли я не вижу. Внутри России строим новые блоки и за рубежом, кто еще это делает? Какая ком­па­ния в мире? То, что Росатом сегодня делает, никто в мире больше не делает. Я не вижу каких-то серьезных пре­пят­ствий, которые бы, действи­тельно, тор­мо­зили, мешали раз­ви­тию отрасли. Маши­но­стро­е­ние рабо­тает, блоки строим, пускаем. За рубежом к нам — очень высокое доверие. Я же говорю, Бушер пустили! Так что я думаю, каких-то суще­ствен­ных пре­пят­ствий, которые могли бы затор­мо­зить раз­ви­тие нашей отрасли, нет. Нао­бо­рот, по-моему, очень сильный скачок дела­ется. Плохо, что спе­ци­али­стов не хватает. Про­фес­си­о­на­лов зна­чи­тельно меньше стало, ска­зы­ва­ется тот пере­ход­ный период после Совет­ского Союза. Из сокур­с­ни­ков сына где-то треть пошла по спе­ци­аль­но­сти. Да и то, все прак­ти­че­ски — дети атом­щи­ков. Сын мне рас­ска­зы­вал, что когда он с Тянь­вань­ской АЭС вер­нулся, они группой собрались. И сын говорит, нас всех при­я­тель по группе угостил, говорит «вы бедные инже­нера, у вас денег нет». И многие до сих пор, получив такое серьез­ное обра­зо­ва­ние, уходят в бизнес, в другие высо­ко­опла­чи­ва­е­мые области. Я думаю, это и будет главной про­бле­мой раз­ви­тия отрасли.