Соловьёв Борис Сергеевич

Кем надо, тем и работаю, такая жизнь

Родился я 20 января 1939-го года в пожар­ной части города Истры. Так и пишите. Отец у меня воен­ный, служил во Ржеве, а вообще-то они с мате­рью были одно­сель­чане. Есть такое небольшое, но ста­рин­ное село Николо-Урюпино — непо­да­лёку от знаме­ни­того села Архангельское. Тем Юсуповы вла­дели, а у нас — то Долго­ру­кие, то Голи­цыны. Цер­ковь у нас кра­соты необык­но­вен­ной. Вот оттуда мои мать с отцом родом.

И мать моя, когда я уже был на под­ходе, поехала рожать меня из Ржева в род­ное село. Но не дое­хала. В Истре её сняли с поезда, донесли до ближайшей пожар­ной части непо­да­лёку от клад­бища, там я и родился. И запись у меня в архиве — про­черк, нигде не родился. Я ездил в архив крас­ногор­ский — про­черк. Но мама запи­сала меня, как будто я родился в нашем селе. Ходила к пред­се­да­телю совета, и всем нам — а нас у неё было трое — запи­сали местом рож­де­ния Николо-Урюпино. В сви­де­тельстве о рож­де­нии запись есть, а в архиве — нет.

Потом, перед самой вой­ной, отца из Ржева пере­вели в Бара­но­вичи. Там нас война и застала. В пер­вый же день Бара­но­вичи сильно бом­били. При­слали машину, чтобы вывезти семьи воен­но­служащих — а старшего моего брата, пяти­лет­него, нет нигде. Мама рас­ска­зы­вала: все на неё кри­чат «поле­зай в машину», а она: «Куда я поеду без сына?» Води­тель решил на дорожку схо­дить в нуж­ник, откры­вает его — а там Борька сидит, тря­сётся… Нас к тому времени было двое, два брата, а в ноябре роди­лась сестра — то есть мать беремен­ная была. Двое нас, два чемо­дана и пузо. Эше­лон несколько раз бом­били, чемо­даны про­пали, выхо­дит мать в Москве на Бело­рус­ском вок­зале — а в Москву с детьми не пус­кают. То есть выво­зить детей можно, а заво­зить нельзя. Но ей попут­чики помогли. Меня какой-то мужик под пальто спря­тал, Борьку в пустой чемо­дан поса­дили и про­несли. И мы вер­ну­лись в своё село.

Жили там у бабушки, а ещё там жила жена мами­ного брата со сво­ими детьми. В 43-м году бабушка Оля умерла, и мы пере­ехали к мами­ной сестре в Опа­лиху. Там и встре­тили конец войны. Отец вер­нулся майо­ром, с тремя орде­нами Крас­ной Звезды. Напра­вили его служить на цен­траль­ную воен­ную базу № 79, это на Симо­нов­ском валу. Здесь он служил, и здесь же ему дали ком­нату, 16 мет­ров. На пяте­рых это счи­та­лось нормально. Печка, керо­синка, туа­лет типа нуж­ник около пере­езда. Это отсюда рукой подать, трам­вай­ная оста­новка «Пере­езд» до сих пор сохра­ни­лась. Один нуж­ник на несколько бара­ков, а в бара­ках где под пять­де­сят, где под семь­де­сят чело­век. Веч­ная оче­редь, грязь, вонь… Короче, ходили в ведро, а туда выно­сили. Тогда это назы­ва­лось Симо­ново-Сло­бод­ский вал, а теперь про­сто Симо­нов­ский.

Воду тоже в ведре носили из колонки, нали­вали в рукомой­ник в кори­доре и мылись. Семь ком­нат в бараке, семь семей. Семьи тогда большие были, не то, что сей­час. Раз в две недели ездили на трам­вае в баню.

Вся наша окрест­ная Москва состо­яла сплошь из бара­ков. Там, где сей­час метро «Про­ле­тар­ская», был дро­вя­ной склад. На лошади ездили, дрова полу­чали. Был у нас один мужи­чок на лошади — на склад с ним съез­дим, дрова при­ве­зём, поко­лем, попи­лим, потом гру­зим в сарай… Всё как обычно. Так и жили.

Отец на базе не пола­дил с мест­ным начальством, обо­звал их тыло­выми кры­сами. Его пере­вели в Арза­мас, закрытый город. Он там жил, а мы здесь. Мама боя­лась, что, если мы всей семьёй уедем в Арза­мас, то поте­ряем Москву навсе­гда. Она не рабо­тала, воспи­ты­вала троих детей. Денег, зара­ба­ты­ва­емых отцом, на жизнь хва­тало. Потом его пере­вели в Крас­ково, там тоже была какая-то воен­ная база. Одна­жды послали в Горький на гру­зо­вой машине, трех­тонке. У трех­тонки этой, если вы в кино видели, посе­ре­дине лобо­вого стекла идёт метал­ли­че­ская перего­родка. На обрат­ном пути они попали в ава­рию, и эта перего­родка вошла отцу в горло. Это слу­чи­лось 2-го ноября 1953-го года. Отцу было сорок четыре года. Всего год оста­вался служить, он соби­рался подать в отставку. И — всё. Мы оста­лись одни. Нера­бо­тающая мать с тремя детьми. Совсем другая жизнь нача­лась.

Брат пошёл в учи­лище. Было такое подго­то­ви­тель­ное воен­ное учи­лище воен­ное, он там отучился с 8-го по 10-й классы, потом поступил в военно-команд­ное учи­лище в Ленинграде. Служил в Герма­нии, потом поступил сюда, в ака­демию. После ака­демии рабо­тал воен­пре­дом. Тоже его в живых уже нет.

А я окон­чил восемь клас­сов мест­ной 623-й школы… Она тут же, рядыш­ком, четырехэтаж­ное такое зда­ние — там после школы инсти­тут был какой-то, а теперь банк; так вот, окон­чил восемь клас­сов, потом пошел в тех­ни­че­ское учи­лище при заводе имени това­рища Ста­лина на Авто­за­вод­ской. Народ там подо­брался раз­ный, неко­то­рые даже после армии были — полу­чали рабо­чие спе­ци­аль­но­сти. Препо­да­вали с запа­сом — и исто­рию, и чер­че­ние, и геомет­рию, и физику. Ничего — при­го­ди­лось. Окон­чил элек­три­ком и до сих пор чис­люсь элек­три­ком, хотя рабо­тать при­хо­дится и тока­рем, и сле­са­рем, и пека­рем-много­ста­ноч­ни­ком. Кем надо, тем и рабо­таю, такая жизнь. После учи­лища напра­вили на воен­ный завод «Звезда», это за Бело­рус­ским вок­за­лом. И зачем меня только мама про­несла через этот вок­зал в начале войны?.. Завод был авиаци­он­ный, воен­ный. Обещали бронь. Два года отра­бо­тал, и на тебе — забрали в армию. Мне уже было 20 лет с хво­сти­ком. А тогда под­би­рали всех, рож­да­емо­сти не было во время войны — вот и про­вал в вой­сках. Всех под гре­бёнку брали.

Отпра­вили на Даль­ний Восток. Четыре с поло­ви­ной года служил во флоте. Часть у нас была сплошь офицер­ская — сек­рет­ная база под­вод­ных лодок. Даже, когда коман­дующий фло­том при­езжал, его води­тель не имел права к нам заезжать: пере­сажи­вали коман­дующего на наши машины и везли на базу.

Демо­би­ли­зо­вался в 1965-ом году, воз­вращаюсь в Москву, а что делать — ника­кого поня­тия… Брат мой тогда учился в ака­демии Дзержин­ского на Солянке. Устроил туда же, в ака­демию, элек­три­ком. Про­ра­бо­тал там года пол­тора, навер­ное, потом один това­рищ ска­зал, что зачем на Солянку ездить, когда тут же, под боком, есть для элек­трика работа. Вот так в апреле 1967-го года я при­шёл в ЦНИ­ИТМАШ. В этом году пять­де­сят лет испол­ни­лось моей работе в ОФХИМе — отделе физико-хими­че­ских иссле­до­ва­ний метал­лов.

Рабо­тало в отделе 120 чело­век. Меня, как элек­трика, про­сто рвали на части: тут плиты хими­че­ские сго­рали, там печки муфель­ные, там розетки искрят, там в ван­ную дай посто­ян­ный ток… Работа кипела. Тут же в основ­ном женщины, а ты мужик, зна­чит — и груз­чик, и погруз­чик, и сле­сарь, и токарь… Без бал­ло­нов мы не можем: кис­ло­род, аце­ти­лен, аргон при­во­зят в бал­ло­нах, выгружают во дворе, весь двор заста­вили, а ты тас­кай их по лест­нице вер­хом на тре­тий этаж, ты же мужик! А теперь хорошо: поста­вили лифт, можно по одному бал­лону возить. Да и годы уже не те, чтоб ска­кать по лест­ни­цам.

Была у нас при отделе своя мастер­ская. Сле­сарь, элек­трик, токарь — все в одной мастер­ской. Со време­нем я все смеж­ные про­фес­сии освоил и теперь кру­чусь-справ­ляюсь в основ­ном один, потому что народу и работы уба­ви­лось, трёх рабо­чих спе­ци­а­ли­стов держать не с руки, в осо­бен­но­сти, когда один на все руки мастер. Теперь у нас тут всё по науке, даже деньги научи­лись счи­тать.

Понятно, что про науку я вам ничего рас­ска­зать не смогу, разве что про себя. Моё дело маленькое: чтобы всё рабо­тало и кру­ти­лось на пользу науке. Если там на станциях какая-нибудь ава­рия или что, нам при­но­сят обра­зец металла. Я иду на свер­лиль­ный ста­нок, сверлю, стружку беру, отдаю уче­ным — это моя работа. А они уже экс­пе­римен­ти­руют, иссле­дуют эту стружку. В мен­зурки свои раз­ли­вают, капают на неё, в печки суют и про­ве­ряют на серо­угле­род — сколько серы, сколько угле­рода. Раньше всё вруч­ную, а теперь аппа­ра­тура япон­ская, её вообще чинить не надо, сама рабо­тает.

Чтобы был свет, тепло — это я. Бал­лоны с газами — тоже я. Сей­час вот дистил­ли­ро­ван­ную воду гоню — тоже для чего-то нужна. И так все пять­де­сят лет.

Если бы пен­сия была нормаль­ная, давно бы ушёл. А может, и нет. На пен­сии скучно, а тут каж­дый день какое-нибудь про­ис­ше­ствие. А пен­сия так себе. Хорошо, что дач­ный уча­сток есть — тоже от ЦНИ­ИТМАШа, между про­чим — целых десять соток. Без участка было бы хуже.

Я, когда при­шёл, полу­чал 120 руб­лей. Потом, с повыше­нием раз­ряда, под­нялся до 160-ти. А уче­ным и за кан­ди­дат­скую, и за док­тор­скую шли при­бавки. Док­тор наук у нас полу­чал в сред­нем руб­лей 500. Это, зна­ете, по тем време­нам выше крыши. Очень хорошо у нас содержали науку, пока не зате­яли пере­стройку. Но тут я, навер­ное, лучше промолчу.

А с квар­ти­рой такие дела. Когда я при­шел в ЦНИ­ИТМАШ, тут у нас на валу всё ломать стали, ломать да стро­ить. Бараки снесли, дали нам на Кре­стьянке, на Кре­стьян­ской заставе, ком­нату в пятиэтажке. Нас к тому времени трое оста­лось — мать, сестра да я. А брат при ака­демии жил. Вот в этой комму­налке и юти­лись. Раньше впя­те­ром, а теперь втроём, да ещё с газом, отоп­ле­нием, ван­ной — прогресс, можно ска­зать, налицо.

А у нас же стро­и­лись цветмашев­ские дома. Был свой стройцех, кото­рый строил дома и на Коломен­ской, и на Про­ле­тар­ской, и в Мала­ховке даже стро­или. Вот здесь, на месте наших бывших бара­ков, целый квар­тал постро­или. И был тут у нас один заме­сти­тель началь­ника, руко­во­дил всем этим. Я к нему несколько раз при­хо­дил, объяс­нял своё положе­ние, а он мне всё «подо­жди» да «подо­жди». Потом вызы­вает и гово­рит: «Ну, что, Боря, давай займёмся тобой». Тут всё и накры­лось. У меня к этому времени и мама умерла, и сестра замуж вышла. Да и сам я успел жениться. У жены была ком­ната на «Аэропорте», мы их обме­няли на отдель­ную двух­ком­нат­ную. Вырас­тили сына. Сын закон­чил авиаци­он­ный инсти­тут, женился, живёт отдельно. И жены уже шестой год как нет. Так что я один остался в двух­ком­нат­ной квар­тире на ста­ро­сти лет. Что мне там делать, одному в двух­ком­нат­ной? Уж лучше рабо­тать…