Контракт, спасший отрасль
Я старый «уранщик», начинал работу в 1962 году на уранодобывающем «Висмуте» в ГДР. Поэтому я был одним из немногих руководителей «Техснабэкспорта», кто знал, где расположены уранодобывающие предприятия. Ведь сотрудники Техcнабэкспорта и других фирм не имели право посещать обогатительные предприятия, никто даже не знал, где они находятся. Даже был такой смешной казус. Приехали американцы к Евгению Волчкову (в 1973–1980 гг. — председатель ВО «Техснабэкспорт» Министерства внешней торговли СССР), а у него в кабинете висела большая карта Советского Союза. Американцы спрашивают: «Скажите, господин Волчков, а где вы уран добываете? В каких республиках?». Он отвечает: «А вон страна-то какая большая — везде добываем». Американцы в ответ: «А давайте мы сейчас пометим на карте!». И точно указали все месторождения: Казахстан, Украина, Таджикистан, Кыргызстан... Оказывается, со спутника все это видно. Волчков, конечно, уверил их, что данные американских спутников неточные, а на самом деле он сам не был ни на одном предприятии и не знал, где они находятся, хотя был руководителем Техснабэкспорта. Вот такой был железный порядок.
Когда Техснабэкспорт решили передать из Минвнешторга в Минсредмаш, гендиректор Изотопа (промежуточное звено между Минвнешторгом и Минсредмашем) Николай Демьянович Будько, которого прочили в руководители нового Техснаба, пригласил меня на разговор. Он сказал: "В коммерции мало кто понимает, приходи ко мне, мы с тобой вместе сварганим новое объединение, будешь коммерческим директором». Я тогда не придал этому значения, так как вскоре собирался уехать в Германию директором фирмы «Интернекско», которую создавал практически под себя. А через неделю меня вызывают к руководителю Минсредмаша Льву Дмитриевичу Рябеву. Прихожу к нему. Голос у него поставленный, красивый: «Ну что? Собираетесь уезжать?». «Собираюсь», — говорю. Он в ответ: «Предлагаю вам возглавить Техснабэкспорт, но пока в качестве и.о. генерального». «Да мне все равно, — отвечаю я. — И.о. так и.о. Бизнес этот я хорошо знаю». — «Ну ладно, так и решим, с завтрашнего дня вы и.о. руководителя Техснабэкспорта». Я набрался смелости и предложил: «Лев Дмитриевич, а нельзя ли, чтоб Техснабэкспорт напрямую подчинялся именно вам, а не заместителю министра? Всегда лучше подчиняться главному руководителю». Он резко: «Об этом и речи быть не может, у меня есть зам Тычков, он из Новосибирска, директор крупного предприятия, он и будет вашим куратором, идите к нему сейчас же». Иду к нему и вижу два каменных лица — Будько и Тычков. Тычков говорит: "Раз уж Рябев решил — так тому и быть, но при одном условии — Будько будет вашим заместителем". А Будько старше меня лет на 10. Поэтому позже я его отдельно пригласил, посидели, кофе попили, я говорю: «Николай Демьянович, мы делаем с вами новое внешнеторговое объединение из трех частей: костяк людей берем из старого Техснаба, вторую часть — от Изотопа и третью — из Минсредмаша». Он согласился, и мы стали вместе работать, забыв эту историю с моим неожиданным назначением. Задача оказалась не из легких. Ведь нам порой предлагали людей, которых считали ненужными и готовились сократить. Мы, не зная этого, их брали. И только потом, когда мы создали сплоченный коллектив единомышленников и сбалансировали руководящий состав, многие поняли, что сделали глупость, когда спихнули нам ненужный «балласт». Этот «балласт» стал зарабатывать в 5 раз больше, чем на старом месте, а главное, нашел себя в новом качестве. Я не люблю долго сидеть на одном месте, люблю трудиться, переезжать. И даже сейчас с трудом себе представляю «достойную старость» в должности какого-нибудь «почетного президента». Но мой переезд в Интернекско не состоялся, хотя это было мое любимое детище, и начались трудовые будни в новом Техснабэкспорте.
Льва Рябева, ушедшего в правительство, в 1989 году на посту министра сменил Виталий Федорович Коновалов. Он так же, как и Рябев, уделял огромное внимание деятельности Техснабэкспорта, который обеспечивал основной объем валютных поступлений в отрасль. К концу перестройки гособоронзаказ резко сократился, бюджетное финансирование отрасли тоже упало, и экспорт урановой продукции стал основным источником жизни для предприятий отрасли. Наступили тяжелые времена. Руководство Минсредмаша пыталось сохранить единство отрасли, не допустить потери управления предприятиями в будущих независимых республиках. Я по поручению Коновалова ездил по республикам и пытался координировать работу по экспорту урана, но с распадом СССР в 1991 году все наши усилия сошли на нет. Новые республики — Украина, Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан — могли в любой момент начать самостоятельный экспорт со складов. Коновалов оказался в аховом положении, нужно было опередить республики и срочно законтрактовать весь уран. Несмотря на развал Советского Союза, Коновалов до последнего пытался сохранить отрасль. В первую очередь речь шла о предприятиях Казахстана, Узбекистана и Украины. Решить эту задачу, к сожалению, не удалось. Поэтому на первый план вышла задача застолбить урановый рынок за собой: молниеносно продать очень большое количество урана, чтобы республики сами не начали продавать, пока страна разваливалась на части. Коновалов сказал мне: «Альберт, продавай куда хочешь и по любой приемлемой цене. Потом заключим договора между предприятиями отдельных республик и будем работать как единая корпорация. Сейчас главное — подписать контракты».
Сначала появился Бентон, с которым мы познакомились еще в 1986 году по рекомендации российского посольства. Орен Бентон — мультимиллионер, владелец заводов, пароходов, шахт с драгоценными металлами, владелец бейсбольной команды. Все у него в жизни складывалось хорошо, его бизнес процветал, при этом он был сам себе хозяин и не входил ни в одну крупную американскую промышленную группу. Мы решили продать уран через него. Можно было перевести уран на склады, но это дополнительные затраты. Если мы берем уран, допустим, в Киргизии, и перевозим его в Россию, то надо было в тот же день рассчитаться с киргизами, плюс платить за хранение, а денег-то не было совсем! И Бентон говорит мне: «Я не понимаю русских, вы же пилите сук, на котором сидите. Вы можете представить, что будет? Рынок же рухнет, и будете продавать свой уран по 50 центов вместо 14 долларов за фунт!». Я сделал три попытки переубедить Коновалова. Говорил, что после начала продаж цены неизбежно упадут, будет обвинение в демпинге, и нас выгонят отовсюду: и из Америки, и из Европы. Но Коновалов был непреклонен. Говорил, что ему нужна валюта сейчас, он не может допустить забастовок и остановки предприятий. Остановить этот процесс не удалось, но я попытался смягчить его последствия. Договорился с фирмачами продавать уран относительно небольшими порциями. Мы расписали график продажи по годам, договорившись придерживаться рыночных цен, чтобы не нарваться на обвинения в демпинге. Чтобы переубедить Коновалова, я заручился поддержкой его зама, Петра Михайловича Верховых. Я ему все объяснил про возможный обвал рынка, неизбежные обвинения в демпинге, и он сам пошел к Коновалову. Вернулся весь красный и говорит: «И мне досталось, Альберт». Оказывается, Коновалов заявил: "Если Техснаб не хочет продавать, то я сейчас же найду другую компанию, у нас есть Атомэнергоэкспорт и Зарубежатомэнергострой. Я им скомандую, и они за два дня все продадут, пока Шишкин телится».
Однако приказ министра пришлось выполнять мне. Как я и предсказывал, мы быстро увязли в неплатежах. Мне зачастую приходилось буквально выпрашивать у Бентона деньги, чтобы рассчитаться за уран с предприятиями в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане... С украинцами я, к счастью, договор не подписал, хотя Николай Алексеевич Ганза, директор горнорудного комбината в Желтых Водах, приезжал ко мне несколько раз. Предприятия сами просили «избавить» их от запасов, ведь денег не было ни у кого. Однажды случился казус. Приезжает ко мне Ларин, директор комбината из Таджикистана, просит скорее оплатить проданный уран. На переговорах рядом сидит Петерсон, заместитель Бентона, и вот Ларин ему говорит: «Если вы мне завтра не переведете деньги, таджикские рабочие вам уши отрежут. Они одной крови с моджахедами!». Петерсон, услышав слово «моджахеды», выскочил из кабинета как ошпаренный и стал звонить Бентону. И в итоге Ларин получил-таки от Бентона «добро» на оплату. На следующий день деньги поступили на счет комбината. Весь уран мы продали за два года. А по графику, который Коновалов не согласовал, планировали на 6 лет. Увы, события пошли по худшему сценарию, через 3 месяца мы получили ожидаемое обвинение в демпинге. Профсоюзы работников химической и атомной промышленности США обратились в Министерство торговли США с требованием «обвинить российскую компанию Техснабэкспорт в демпинге в связи с тем, что продажа урана проходит ниже себестоимости». На следующий день я к Коновалову бегом: "Виталий Федорович, не дай бог, Евроатом объявит то же самое, и тогда нам полный конец!". Но в Европе, к счастью, обошлось без антидемпинговых мер, хотя тоже сложно. Они защитили свой рынок иначе: в 1994 году приняли так называемую Декларацию Корфу, в соответствии с которой для неевропейских поставщиков, то есть для нас, была установлена квота в 20% от объема рынка.
Бентон увяз в кредитах и обанкротился. Разорившийся Бентон не заплатил кредиторам около 50 миллионов долларов. Кроме Техснабэкспорта, у него были и другие кредиторы; в итоге был создан специальный международный совет кредиторов, в который вошли все пострадавшие. И сделали график распродажи имущества Бентона: рудники в Австралии, в Ботсване, в Южной Африке, бейсбольная команда и др. Ежегодно мы получали от продаж этого имущества около 1,5 миллиона долларов. И столько же тратили на юристов. Мы неоднократно писали главе правительства Черномырдину, как можно было бы вернуть эти деньги. Приводили в пример Швейцарию и другие страны, которые замораживают имущество должника за рубежом. Но нас сразу отбросили и сказали, что такой вариант в отношении США не проходит: у нас особые отношения с американцами. С Америкой-де ради ваших хозяйственных дел отношения портить не будем.
Вот отсюда и начинается ВОУ-НОУ. В августе 1991 года практически все министры, включая Коновалова, были отправлены в отставку, а в марте 1992 года министром был назначен Виктор Михайлов. Открывалась новая страница в истории Минсредмаша — Минатома. Виктор Никитич Михайлов, почитаемый мною человек, друг, отец и учитель, академик, который никогда не занимался торговлей, а всю свою жизнь посвятил атомному оружию, 40 лет не вылезал с полигонов. Он начинал в Сарове ученым в группе Зельдовича, один из немногих, кто сдал десять теоретических экзаменов Ландау. Он был талантливейший физик, ученый, ядерщик, занимался взрывными устройствами. Я несколько раз приезжал к Михайлову, когда он был министром, домой в третий Павловский проезд. Пятый этаж, без лифта, 32 метра, смежные комнаты. Там он с любимой женой Людмилой Сергеевной жил вдвоем. Сколько его уговаривали получить новое жилье, а он все отказывался. И только в предпоследний год, когда он был министром, получил более-менее приличную квартиру на улице Виноградова. И то вместо "трешки" взял "двушку". Но самым любимым его местом были шесть соток на реке Рожайке. В свой двухэтажный домик он ездил только в субботу или в воскресенье, чтобы подышать воздухом и покормить беспризорных собак. И его — ученого — бросают в «пекло»! Работа Михайлова выпала, пожалуй, на самый трудный период в истории отрасли. Михайлов пришел к разбитому корыту: обескровленное министерство, денег ни копейки, к тому времени государство финансировало отрасль всего процентов на 10 от потребностей. И продать нечего, и зарплату платить нечем. Начинались пресловутые «гайдаровские реформы». На многих предприятиях Минатома месяцами не выплачивалась зарплата! Экспорт урана был чуть ли не единственным твердым источником дохода для всей отрасли. Я с Михайловым встречался по три раза на дню. Со Старомонетки на Ордынку бегал, потом уже ездил на машине. Ну, когда министр звонит: «Слушай! Немедленно ко мне!», ему и в голову не приходит, что я не в соседнем кабинете, а на другой улице. Ну быстрей, так быстрей. Так и бегал. Михайлову действительно приходилось сложно в это время. Восстаний, конечно, среди атомщиков не было, но демонстрации были. Атомщики и к Белому дому ходили «касками стучать». Михайлов — молодец. Он тогда и заводам денег находил, и институтам на науку, несмотря на бедственное положение отрасли. Деньги, принадлежащие министерству, были на счетах Техснабэкспорта. Это был спецсчет министерства, я за эти деньги отвечал головой, они шли по указанию министра на заводы, в институты и на конверсию, в рамках которой производились и молоко, и зубная паста, и холодильники, чего там только не было… Кирпичный завод в Калужской области, завод по сборке аудио- и видеокассет. Делалось все возможное, чтобы поддержать людей. Вот это я бы назвал главным в деятельности Техснабэкспорта того периода. Без этого резерва пришлось бы совсем туго. А как иначе? Ведь если остановился завод — всё, уйдут специалисты, потом не восстановишь. Неплатежи были жуткие. АЭС энергию дает, а денег вовремя не получает. А заводы по обогащению урана — это вообще непрерывный цикл работы, их остановить нельзя! И тогда родилась идея продажи избыточного урана. Михайлов с академиком Осиповым поехали к Ельцину обсуждать вариант финансовой поддержки Минатома за счет продажи части запасов высокообогащенного урана. Они убеждали президента, что оружейного урана у нас больше, чем нужно для целей обороны, к тому же есть договор о сокращении ядерных вооружений, и уран из боеголовок все равно надо утилизировать. Ельцин в технические детали не вдавался, у него была единственная цель — помочь спасти министерство, поэтому идею он поддержал. Специальным актом американского конгресса эти количества урана были выведены из-под антидемпингового расследования. Можно было продавать только этот уран, и это было главным источником, за счет чего отрасль жила.
Считается, что идею продажи извлеченного из боеголовок урана первым озвучил Том Нефф, профессор Массачусетского технологического института. Он написал об этом статью в газете «Нью-Йорк Таймс». Идею оценили по достоинству в Госдепартаменте и Министерстве энергетики США. К ее проработке подключились американские дипломаты. Я присутствовал при беседе Виктора Михайлова с президентом РАН Юрием Сергеевичем Осиповым, американским послом по особым случаям Максом Кампельманом и молодым американским бизнесменом российского происхождения Алексом Шустеровичем. Они принесли эту статью как идею. Уже потом Михайлов и Осипов поехали к Ельцину за разрешением начать переговоры с американцами. Переговоры сами по себе были сложными, но еще сложнее было убедить в целесообразности сделки многих влиятельных чиновников, депутатов и общественных деятелей в Москве, доказать им, что мы не распродаем по дешевке национальное достояние и не подрываем обороноспособность страны. Но мы сумели это сделать, хотя и сейчас находятся деятели, считающие, что сжигать в реакторах разбавленный оружейный уран — все равно что топить печку антикварной мебелью. А я по-прежнему убежден, что деньги по контракту ВОУ-НОУ спасли отрасль от распада.
Это может показаться парадоксальным, но один из минусов контракта состоит в его долгосрочности. Невозможно предусмотреть все изменения рынка на 20 лет вперед. Зафиксированные в контракте цены на природную составляющую, которые в момент подписания выглядели вполне адекватными, в дальнейшем стали сильно отставать от рыночных. Выгоду от этого получили в основном западные компании, которые выкупали две трети природной компоненты. Второй недостаток проистекает из политической природы контракта, в основе которого лежит обязательное для исполнения межправительственное соглашение. Это не позволяло вести переговоры на обычных коммерческих условиях. В результате цена нашего урана и наших ЕРР в рамках ВОУ-НОУ всегда была несколько меньше рыночной. Но в те годы не до жиру было. Из девяти оборонных министерств, которые входили в единственное министерство, меньше всего пострадал именно Минатом. Все развалилось, а Минатом удалось сохранить!