В газоцентрифужной технологии мы достигли совершенства
Я родом из Санкт-Петербурга и всю жизнь прожила в этом городе. Училась в Ленинградском политехническом институте имени М. И. Калинина по специальности «инженер-экономист машиностроительного производства». В институте у нас была серьезная техническая подготовка, преподавались не только финансово-экономические дисциплины: мы изучали и материаловедение, и химию, и электротехнику. Институт я окончила в 1975 году, в это время уже началось внедрение информационных технологий в промышленность, и на последнем курсе нам стали преподавать новые в то время дисциплины: мы писали программы, сами составляли блок-схемы, - в общем, занимались программированием. Некоторые из моих однокурсников в итоге так и ушли в ИТ, а я по распределению после вуза пошла работать в экономический отдел ВНИПИЭТ (тогда это еще был п/я А‑7631, потом ВНИПИЭТ, затем «Атомпроект»).
Я пришла инженером и дослужилась до должности первого заместителя генерального директора по проектированию. В то время специалистов по атомной промышленности было не очень много. Эпоха масштабирования АЭС в нашей стране началась в 1973 году, когда запустили первый блок Ленинградской станции. Именно тогда от оборонной тематики стали переходить к большой атомной энергетике. А еще все чаще стала подниматься тема экологии и окружающей среды. Когда я пришла на работу, мне в первый же день дали поручение: поехать в питерскую публичную библиотеку и подобрать литературу по экологии. Руководители мои были людьми в возрасте, не все даже знали, что такое экология. Поэтому я начинала читать документы: «Экология — это…».
На своем карьерном пути я занималась и атомными станциями, и заводами по обогащению, и радиоактивными отходами, и другими темами. Потом у меня произошел еще один виток в работе: появился проект «Прорыв». Директор обратился ко мне, и я три года была еще и руководителем центра ответственности по проекту «Прорыв». Утвердил меня на эту должность Евгений Олегович Адамов, который до сих пор руководит этим проектом. Я очень многому научилась у Юрия Всеволодовича Вербина. Два года назад ему исполнилось 90 лет, он меня приглашал на юбилей. Юрий Всеволодович к тому времени уже не работал, а через год ушел из жизни. Еще я очень благодарна Виктору Викторовичу Толстому, это расчетчик от бога. Он считал каскады: сколько надо поставить машин, чтобы получить заданное количество продукции. Но первым расчетчиком был Ю. В. Вербин, он стоял у истоков, а В. В. Толстой уже учился у него.
ВНИПИЭТ (тогда он назывался Специальное проектное бюро «Двигательстрой») был создан в 1933 году, после войны был переведен под юрисдикцию Первого главного управления при Совете народных комиссаров, затем Минсредмаша, позднее Минатома и Росатома. В 2014 году наш институт был объединен с санкт-петербургским «Атомэнергопроектом», так появился «Атомпроект». Во ВНИПИЭТ изначально были две тематики: ЯОК и атомная энергетика. Тогда в отрасли было четыре проектных института: это «ВНИПИпромтехнологии», который занимался проектами, связанными с добычей урана, ГСПИ с проектами по изготовлению топлива и экспериментальными стендами, «Атомэнергопроект», занимающийся атомными станциями, и ВНИПИЭТ. Работа всех институтов была тесно связана. Мы в своих проектах конверсионных заводов использовали разработки «ВНИПИпромтехнологии» по урану, затем наши проекты передавались в ГСПИ, где разрабатывались проекты, связанные с изготовлением топлива, а дальше, в свою очередь, это шло в проекты атомных станций. Также по нашим проектам ОЯТ поступало на переработку на радиохимические заводы.
Потом в Госкорпорации начала выстраиваться дивизиональная политика, были созданы дивизионы. Топливный дивизион создал свой проектный институт — ЦПТИ, и тематика по обогащению урана и получению гексафторида ушла туда. ВНИПИЭТ занимался и проектированием некоторых атомных станций — мы полностью проектировали Ленинградскую станцию, а для проектировщиков Смоленской, Курской АЭС и украинских станций были на подхвате. Еще мы работали над проектами Игналинской АЭС в Литве, АЭС с реактором БН-350 в городе Шевченко в Казахстане и БН‑800 на Белоярской АЭС. Сначала я в основном занималась проектированием радиохимических производств: заводы РТ‑1 и РТ‑2, а после 2000 года — опытно-демонстрационный центр (ОДЦ) по переработке отработавшего ядерного топлива под Красноярском. А когда стала начальником отделения № 1, в моей зоне ответственности появились и заводы по обогащению урана. В России четыре обогатительных предприятия: АЭХК под Иркутском, СХК под Томском, УЭХК в Новоуральске под Екатеринбургом и ЭХЗ в Зеленогорске под Красноярском. Создание всех этих предприятий курировал ВНИПИЭТ.
Изначально ВНИПИЭТ проектировал заводы по диффузионной технологии, потом, в конце 1950‑х годов, переориентировался на центрифуги — тогда эта технология стала преобладающей. В то время, когда я пришла работать в институт, серийными были центрифуги пятого поколения, шестое было на подходе к серии. А сейчас в разработке уже десятое поколение! Конечно, мы не создавали само оборудование, этим занимались конструкторы в конструкторских бюро. А нам нужно было для разработанных ими установок спроектировать заводы: расставить оборудование, посчитать мощности. Производство по обогащению урана энергоемкое, электричества надо много, так что работа довольно сложная. Нужно было создавать еще и достаточно серьезную инфраструктуру по охлаждению машин, по обеспечению всеми ресурсами и по автоматизации производства. Мы выставляли оборудование в линию и проектировали домики. Я всегда говорила, что в проектном институте главное — нарисовать домик. Но я первое время не понимала, что сначала надо нарисовать технологию, а потом ее «одеть» в бетон, в железо, в стекло. Я думала так: вот сейчас нарисуем домик, а потом — что поместится. Но на самом деле сначала нужно нарисовать технологические схемы, а потом уже габариты. Естественно, с инфраструктурой, со вспомогательными и обслуживающими системами.
Несмотря на то, что первые заводы запускались в 1950‑е годы и ни о каких информационных технологиях и цифровизации речи не шло, уровень автоматизации производства был очень высокий, проводились серьезные расчеты, которым отводилась львиная доля работы. Кстати, большой плюс производства по обогащению урана — это модульность и типовое исполнение. Многие другие производства, такие, как радиохимический завод РТ‑1, завод по производству МОКС-топлива, конверсионный завод по получению гексафторида урана у нас в единственном экземпляре. А обогатительных предприятий четыре, поэтому важно, чтобы проект был модульным и мог быстро масштабироваться. Это очень сложная и ответственная работа. У нас в институте многие не приживались. Я руководила отделением из 500 человек. И постоянно говорила: если человек продержался у меня год-полтора и не ушел, то его надо повышать в должности, потому что он выжил. Очень многие уходили буквально через три-пять месяцев, потому что в атомной отрасли высочайший уровень ответственности, очень много норм и правил, касающихся безопасности. Одно дело — спроектировать комфортное жилое здание, и совсем другое — создать такое сложное промышленное производство.
Я проработала во ВНИПИЭТ 43 года, и все это время мы в области атомной энергетики сотрудничали со многими странами. Один из важнейших проектов, связанных с газоцентрифужной технологией, был с Китаем, с которым у нашей страны был заключен договор о взаимном сотрудничестве. В конце прошлого века китайцы стали ориентироваться на полномасштабную атомную энергетику, им нужны были заводы по производству обогащенного урана — эти заводы проектировали мы. Всего по проектам ВНИПИЭТ в Китае созданы три завода по обогащению урана по газоцентрифужной технологии. Первым был завод в Ланьчжоу, но я в этом проекте еще не участвовала. А вот в строительстве четвертой очереди завода в городе Ханьчжун (причем там уже располагались первая, вторая и третья очереди предприятия) я была активно задействована. Контракт включал в себя поставку всего основного и вспомогательного оборудования, техническое содействие в проектировании, монтаже, пусконаладке, а также обучение китайских специалистов. В то время я уже работала в должности заместителя гендиректора. Мы заключили договор, и всего за три года завод был и запроектирован, и построен — это феноменальные сроки.
Помню одного из руководителей атомной отрасли Китая по имени Хау, он говорил на трех языках: на русском, английском и китайском. И у нас практически никогда не было переводчика, он сам все переводил. Каждый раз он приезжал и говорил: «Шафрова, давай немножко досрочно». И вот в результате мы на год быстрее установленных контрактных сроков спроектировали завод и выполнили контракт. Проект для Китая был, конечно, типовой. Главный вопрос был, какую машину наша страна им будет поставлять, — своей центрифуги у них тогда не было. У китайской стороны было требование, чтобы машина была референтная, то есть где-то уже работала, а у нас было наше внутреннее требование, чтобы эта машина не стояла у нас в производстве. Поэтому была выбрана центрифуга шестого поколения, которая у нас с производства снималась, потому что уже была готова машина следующего поколения. ГЦ‑6 и ГЦ‑7 отличались производительностью и энергопотреблением. Поэтому совершенно спокойно в Китай была поставлена та машина, которая у нас эффективно показала свою работоспособность. Её даже чуть модернизировали — технико-экономические параметры делали немного получше. Больше никаких особых требований ни к материалам, ни к проекту не было. Единственное — китайцы очень внимательно смотрели проект и оптимизировали каждый квадратный метр помещения, каждый кубический метр объема, чтобы ничего лишнего не было. Особенность китайцев в том, что они сначала сотрудничают, а потом совершенствуют полученные технологии, пытаются сами не просто скопировать, но сделать еще лучше. И свою центрифугу они тоже создали. Она у них не такая, как наша, она усовершенствована, доработана. Когда мы приезжали сдавать четвертую очередь завода, у них за забором строилась пятая очередь, но уже своя, без нашей помощи и без наших центрифуг. Китайский завод — наша огромная победа. Помню, мы летали в Китай на экспертизу проекта, а когда вернулись, в вестибюле ВНИПИЭТ висел огромный плакат с поздравлением нашей команде с успешной защитой проекта перед китайской комиссией. И когда объект сдали в эксплуатацию, коллеги тоже поздравили нас огромным плакатом.
В целом с зарубежными коллегами мы общались довольно открыто, рассказывали, как мы подходим к проектированию, слушали про их опыт. Это было очень полезно. Например, прежде чем запроектировать завод по производству МОКС-топлива, мы слетали в командировку в США, посмотрели на их стройку. Помню, я была в командировке в Швеции, но по другому проекту, и мне позвонил Иван Михайлович Каменских. Говорит: «Через неделю вылетаем в Саванна-Ривер, надо посмотреть, как они строят там завод МОКС-топлива». Как сейчас помню: 30 октября я еще была в Швеции, а 7 ноября мы уже полетели в Саванна-Ривер. Американцы тогда уже вовсю строили производство МОКС-топлива и много нам рассказали. А по возвращении у меня была задача сравнить наш проект и проект американцев. Голову пришлось поломать, конечно. Потому что невозможно сравнивать рубли и доллары напрямую. Пришлось придумывать другой способ — через трудозатраты. Нужно взять среднюю заработную плату американцев, какие-то экономические показатели по стройке, получить стоимость одного часа и т. д. То есть курс получался не коммерческий, а ресурсный. Так и сравнили. По результатам этой поездки было принято окончательное решение о строительстве данного производства.
Возможно, скоро придет время других технологий, которые заменят газовые центрифуги. Например, одно время у нас активно велась работа по созданию технологии лазерного разделения изотопов. Тогда не получилось ее развить, но, возможно, к ней вернутся через несколько лет, потому что все меняется. Конечно, все будет зависеть от развития атомной энергетики: начинали мы с реакторов РБМК, сейчас уже идут ВВЭР, и теперь мы смотрим еще дальше — это реакторы БН, это проект «Прорыв» и замыкание топливного цикла. Быстрые реакторы — это уже другая технология, для уран-плутониевого топлива не нужен центрифужный завод. А проектировщик, как я уже говорила, просто привязывает оборудование в домике. Но за словом «просто» стоит огромный труд: сделать все компактно и эффективно, осуществить передачу всех продуктов с соблюдением требований ядерной и радиационной безопасности и многого другого.
Сегодня можно говорить, что в газоцентрифужной технологии мы уже достигли совершенства. Поэтому четырех разделительных заводов нам становится много — у современных центрифуг очень высокая производительность, и для получения той же EPP их нужно меньше; когда машины выходят из эксплуатации, новые уже можно не ставить. При этом действующие на заводах центрифуги сейчас обеспечивают все потребности атомной отрасли. Если смотреть вдаль, то в соответствии со стратегией развития двухкомпонентной ядерной энергетики в нашей стране после 2030 года планируется увеличение количества реакторов на быстрых нейтронах, постепенное движение к замыканию ядерного топливного цикла. Уже сейчас разрабатывается и внедряется новое топливо: МОКС — для быстрых реакторов, РЕМИКС — для тепловых. Предполагается, что когда-то должен появиться практически вечный двигатель: выгрузили топливо, получили продукты переработки, опять сделали сборки и поставили в реактор. Когда этого удастся достичь, обогащенный уран может быть нужен только на запуск реактора и на подпитку, но это произойдет еще не скоро.
Когда я работала во ВНИПИЭТ, мы помимо прочих задач работали над программами развития атомной энергетики. Считали все эти балансы: сколько мы выгружаем топлива, сколько выделяем из отработавшего топлива урана и плутония, что отправляем на БН, а что из БН возвращаем, перерабатываем. Тогда всех охватила гигантомания, планировали выйти на 120 ГВт установленной мощности. Сегодня, к слову, у нас только около 30 ГВт. Если когда-нибудь будет 100 ГВт, значит, построим еще один завод по обогащению урана, все математические модели у нас есть. Мы даже в свое время сделали математическую модель модульного завода на миллион ЕРР. Причем тогда еще и речи не было о цифровизации, мы сделали математическую модель, посчитали, сколько надо различных ресурсов: трудовых, энергетических, материальных. И все это заложили в элементарные математические формулы. Потом эту модель в «ТВЭЛ» уже довели до совершенства, и теперь она работает, можно сказать, автоматически.