Щенкова Изабелла Алексеевна

Несмотря ни на что, мы – выше!

Я роди­лась в Москве в 1936-ом году. На время войны меня увезли к бабушке во Вла­димир­скую область, а в 44-ом вернули, потому что пора было идти в школу. Хорошо помню Салют Победы. Мы жили у под­но­жия Воро­бье­вых гор, рядом с Андре­ев­ским мона­стырём. Слева Воробьёвы горы, если стоять лицом к реке, справа Нескуч­ный сад. Мы, дев­чонки и маль­чишки, смо­трели на салют с косо­гора. Там по весне росло какое-то вью­ще­еся рас­те­ние, которое цвело белыми коло­коль­чи­ками. Когда оно отцветало, полу­чались такие «поду­шечки», мы эти «поду­шечки» соби­рали и ели.

Река тогда была чистой, берег — песча­ный, причем песок был золоти­стый-золоти­стый, прямо золотой был песок. Много народу при­хо­дило на наш берег купаться: военные при параде, в кителях с меда­лями, в надра­ен­ных сапогах, дамы в креп­де­ши­но­вых платьях, с хими­че­ской завив­кой. Ходили, гуляли вдоль берега. Выше был забор, за ним — прави­тель­ствен­ные дачи. Туда не пускали.

В 1954-ом году я окон­чила школу, не прошла по кон­курсу в МИСИС и устро­и­лась в ЦНИ­ИТ­МАШ лабо­ран­т­кой. Посту­пила на вечер­ний, в метал­лур­ги­че­ский инсти­тут и оту­чи­лась там от звонка до звонка. У нас был полный учебный процесс, с 19-ти до 23-х. Насто­я­щие пары. Лабо­ра­тор­ные занятия. Защи­тила диплом, полу­чила гордое звание «инженер» и сто рублей зар­платы.

Наш отдел назы­вался «отдел жаро­проч­ных сталей». Лабо­ра­то­рия релак­са­ции. Заве­до­вала лабо­ра­то­рией Пет­ро­па­в­лов­ская Зинаида Нико­ла­евна. Она к тому времени была уже кан­ди­да­том тех­ни­че­ских наук. Очень большое вни­ма­ние уделяла (навер­ное, это такой особый талант) моло­дежи. Рабо­тала с нами, обучала, помо­гала осва­и­вать про­фес­сию, учила думать. Я была у нее аспи­ран­т­кой. Почти все, кого она опекала, защи­ти­лись — человек пят­на­дцать, не меньше. Потом Зинаида Нико­ла­евна стала док­то­ром тех­ни­че­ских наук, един­ствен­ной жен­щи­ной-док­то­ром наук в ЦНИ­ИТ­МАШе.

Под её руко­вод­ством я защи­тила дис­сер­та­цию по изыс­ка­нию стали с повы­шен­ными свойствами. И очень долго после этого ходила в младших научных сотруд­ни­ках — лет восемь, навер­ное, хотя вела само­сто­я­тель­ную работу. Потом дали стар­шего. В старших научных сотруд­ни­ках я про­хо­дила, навер­ное, пол­жизни, если не больше. Нор­маль­ная зар­плата, нор­маль­ная работа. Она мне нрави­лась.

Вот такая карьера: лабо­рант, техник, инженер, младший научный сотруд­ник, старший, ведущий, главный научный сотруд­ник. Теперь главный, да. Уже лет десять, навер­ное, когда никого уже не оста­лось. Всех пере­си­дела. С 1954-го по 2017-й, 63 года в одной лабо­ра­то­рии — можете себе пред­ставить? Пожалуй, я теперь самый старый ветеран в ЦНИ­ИТ­МАШе.

Давно пора уходить, но мы тут застряли, потому что в 90-е про­и­зо­шел отток людей, вся моло­дежь ушла в «челноки», и только недавно, лет десять назад, пришло попол­не­ние. Человек сорок приняли, во все отделы раздали. Нам дали пять человек, все хорошие молодые ребята. Мы их выра­стили, поду­чили, теперь можно уходить.

Хотя, сказать по правде — отды­хать я не умею. Не умею и не при­вы­кла.

Помню Миркина Иосифа Льво­вича, ученого с мировым именем, автора извест­ных трудов по метал­ло­ве­де­нию. Он у нас какое-то время работал заве­ду­ю­щим отделом. Тоже был нацелен на обу­че­ние. Все время про­во­дил семи­нары. На семи­на­рах посто­янно срав­ни­вал наши дости­же­ния (или успехи) с зару­беж­ными. Миркин бывал на меж­ду­на­род­ных кон­фе­рен­циях и не хоронил это в себе: «Я знаю, и вы должны знать». Всегда рас­ска­зы­вал, чего в нашей отрасли дости­гли японцы, аме­ри­канцы, фран­цузы, как за рубежом решают инте­ре­су­ю­щие нас про­блемы.

В ЦНИ­ИТ­МАШе такой особый климат — в нём пре­красно растут кадры. Их охотно берут в другие сходные по профилю орга­ни­за­ции, потому что каче­ство здешней выра­ботки кадров обще­из­вестно. И сами люди, уходя, пони­мают, что и сколько они здесь полу­чили и что могут отдать другим. И, между прочим — часто воз­вра­ща­ются обратно.

А если не пере­да­вать опыт, с кем оста­нетесь? Тогда не будет кадров. Тогда не будет смены. Тогда не будет орга­ни­за­ции.

Это идёт изнутри, из основ­ных циви­ли­за­ци­он­ных уста­но­вок. Люди испокон веков друг друга учили. Это чело­ве­че­ская потреб­ность в раз­ви­тии, в про­дол­же­нии дела, тут ничего не изме­ни­лось.

Из того, что рас­ска­зы­вал Миркин, да и по соб­ствен­ному опыту знаю, что у наших кадров обра­зо­ва­ние, диа­па­зон инте­ре­сов и воз­мож­но­стей шире, чем у зару­беж­ни­ков. Там метал­ло­вед дос­ко­нально знает свою мат­часть и по сто­ро­нам не глядит. Сварщик — свою, гибщик — свою, термист — свою. А наши, зани­ма­ясь, допу­стим, метал­ло­ве­де­нием, всегда инте­ре­со­вались и частично сооб­ра­жали, как это будет сва­ри­ваться, как это будет гнуться, как это надо отпус­кать после сварки, как это надо нагре­вать при ковке. Но вот конеч­ный резуль­тат у них почему-то… Может, так неправильно сказать, что выше… Нет, я бы не сказала, что конеч­ный резуль­тат выше. По пара­мет­рам мы всё ещё впереди. Они до сих пор сидят на 545 гра­ду­сов (зару­беж­ники, Европа). А мы хотели взять 580, но не совсем взяли. Несколько лет рабо­тали на 580, потом опять перешли на 565.

Но все равно — выше.

В 1957-ом году я вышла замуж, родила первого маль­чика, потом второго. В 1961-ом полу­чила квар­тиру в Мала­ховке. Там ЦНИ­ИТ­МАШ построил два хилень­ких трех­этаж­ных домика из расчёта на два­дцать пять лет, так «хрущёвки» строили. Сколько же они про­сто­яли? Почти 60 лет. И никто не соби­ра­ется их сносить. Пока там живём.

А теперь пред­ставьте: у меня в Мала­ховке бегают два сорванца с ключом на шее, а нас, ученых, гонят на полит­за­нятия. И я вместо того, чтобы поехать их накор­мить, помыть, пости­рать, про­ве­рить уроки — вместо этого должна торчать на полит­за­нятиях. Это правильно? С моей точки зрения — неправильно.

Меня много раз звали в партию, но я вежливо, но твёрдо отка­зы­ва­лась. Я не была против поли­тики партии. Считала, что все правильно дела­ется, что у нас все­об­щее доступ­ное обра­зо­ва­ние, что у всех есть работа. Пусть мало­опла­чи­ва­е­мая, зато у всех. И нет без­ра­бот­ных. Другое дело, что если я являюсь членом чего-то (тем более — руко­во­дя­щей партии), я должна что-то делать. А меня, кроме детей и работы, больше ни на что не хватало. Я не согласна была ходить на парт­со­бра­ния, выпол­нять какую-то пар­тийную работу. Я тогда заброшу детей. Так что я не всту­пила в партию из-за детей. Это довольно высокое объ­яс­не­ние, но так было.

Конечно, если бы я целила на какие-нибудь руко­во­дя­щие долж­но­сти… У нас, правда, Пет­ро­па­в­лов­ская не была членом партии. И Римма Васи­льевна Васи­льева — две заве­ду­ю­щие лабо­ра­то­ри­ями, обе бес­пар­тийные. Это, конечно, исклю­чи­тель­ные случаи. Женщины исклю­чи­тель­ные и случаи исклю­чи­тель­ные. Для карьер­ного роста обя­за­тельно нужно было быть членом партии. А меня устра­и­вала моя работа. Мне она нрави­лась. Других амбиций у меня не было.

Жизнь в совет­ские времена была далеко не столь одно­значна, как пре­под­но­сят сейчас. Только пред­ставьте — будучи бес­пар­тий­ной, я пре­с­по­койно ездила в зару­беж­ные коман­ди­ровки. Когда пошли ВВЭРы-«тысяч­ники», мы стали обучать поляков и чехов изго­то­в­ле­нию обо­ру­до­ва­ния на их заводах из наших мате­ри­а­лов. Ездила в Польшу, Чехо­сло­ва­кию, а в сере­дине 80-х в составе деле­га­ции побы­вала даже во Франции.

В Париже мы читали доклады, рас­ска­зы­вали о свои дости­же­ниях. Нас возили на трубный завод ком­па­нии Vallourec, это где-то на границе с Бель­гией. Помню, что меня тогда пора­зило: они про­кат­ное обо­ру­до­ва­ние с одного размера на другой меняли за два­дцать минут. Все в спе­ц­о­де­жде, в ком­би­не­зо­нах. Все сла­женно. Катают один размер трубы — допу­стим, 60 на 80. Отка­тали. Сле­ду­ю­щая пойдет 240 или 130. Два­дцать минут — все про­кат­ные узлы заме­нены.

У них уже тогда в цехах были пульты, элек­трон­ное обо­ру­до­ва­ние. А я помню, как на «Серпе» катали сутунку. Мы стояли высоко над про­кат­ным станом, мне аж плохо стало… Из клети на бешеной ско­ро­сти вылетает сутунка, а внизу, на под­хвате, стоит мужик (ну, не назовёшь же его про­кат­чи­ком!), он хватает эту рас­ка­лен­ную сутунку клещами и заводит в сле­ду­ю­щую клеть. И не знаешь, на что это похоже — не то про­из­вод­ство, не то забава моло­дец­кая, борьба с огнен­ным змием…

Атомная тема­тика нача­лась на ЦНИ­ИТ­МАШе в начале 70-х, при Зореве Николае Нико­ла­е­виче. Первый ново­во­ро­неж­ский блок стро­ился из наших, «цни­ит­ма­шев­ских» мате­ри­а­лов на основ­ном обо­ру­до­ва­нии — на реак­торе, на паро­ге­не­ра­торе. И, поскольку наша про­мыш­лен­ность не могла делать трубы ДУ-850, они были закуп­лены в Японии. Однако, согласно нашему зако­но­да­тель­ству, надо было про­ве­сти их атте­ста­цию, дать оценку каче­ству и рабо­то­с­по­соб­но­сти. Эту работу по япон­ским трубам вела я.

Трубы были хорошие. Наши тех­нологи, Астафьев с коман­дой, напи­сали хим­со­став металла. Я не знаю, может, они его несколько лет раз­ра­ба­ты­вали, обычно это дли­тель­ный процесс. Раз­ра­бо­тали состав, который всем меха­ни­че­ским харак­те­ри­сти­кам соот­вет­ство­вал. На Ижор­ском заводе сделали листы для паро­ге­не­ра­тора. Трубы тоже хотели делать сами, но не очень полу­ча­лось. Японцы по нашим тех­ни­че­ским зада­ниям сделали трубы с ТК-0 -50. Если наша «ижора» могла сварить в лучшем случае -10, то японцы выдали -50. Потом на Ижоре эти трубы начали гнуть. Согнули и полу­чили ТК-0 +20. На одной тех­ноло­гии поте­ряли 70 гра­ду­сов.

Тут был такой гибщик — Хро­машко Николай Ива­но­вич. Мы с ним решали этот вопрос. Ездили, нашли ошибки в тех­ноло­гии, сделали поправки. Они их пере­гре­вали, если кон­кретно. Нагре­вали трубы до 1200 гра­ду­сов. Там выра­с­тало большое зерно, при большом зерне полу­ча­лось падение ударной вяз­ко­сти. Это зако­но­мер­ный процесс. Мы сокра­тили интер­валы нагрева, интер­валы выдер­жки. Изна­чаль­ные -50 не полу­чили, но доби­лись сначала -10, потом -20.

Это 1976-ой год. Стро­и­тель­ство 5-го блока Ново­во­ро­неж­ской АЭС на кон­троле в ЦК. Сюда из мини­стер­ства ездили посто­янно, прямо из рук рвали данные: «Что полу­чили? Можно запус­кать? Нельзя запус­кать?» Сварным про­цес­сом заве­до­вали наши свар­щики: зав­ла­бо­ра­то­рией Зуб­ченко Алек­сандр Сте­па­но­вич, Носов Ста­ни­слав Ива­но­вич — они сва­ри­вали эту сталь. Это биметал­ли­че­ские трубы, двух­слойные. Тех­ноло­гия наша, «цнит­ма­шев­ская». Сварили трубы, согнули, тех­ноло­гию под­правили, все нор­мально. Сейчас наш завод в Кра­ма­тор­ске — Энер­го­маш­спец­сталь — про­из­во­дит такие трубы само­сто­я­тельно. Из нашей стали. Причём там довольно при­хот­ли­вая коо­пе­ра­ция: ЭМСС делает основ­ную трубу, Пет­ро­за­водск ее напла­в­ляет, Атоммаш делает гибы.

В той же ВВЭР-1200 еще есть размер труб ДУ-350 и ДУ-450. В проекте они есть. Там при­мерно 80 тонн на один блок таких труб должно быть. Это система ава­рий­ной защиты и ком­пен­са­торы объема, биметал­ли­че­ские тру­бо­про­воды. Их про­из­вод­ство всё еще не освоено в России. В прин­ципе, мы делаем трубы такого размера, но одно­слойные, моно, а биметал­ли­че­ские с наплав­кой пока еще поку­паем. И это тоже наша «поляна». Если дело каса­ется Ростов­ской АЭС или какой-нибудь другой АЭС, мы там участ­вуем: даём рас­чёт­ные реко­мен­да­ции, ездим на приемку.

В нашем отделе жаро­проч­ных сталей рабо­тало около 170-ти человек. Кон­кретно в нашей лабо­ра­то­рии релак­са­ции — 14. Потом отдел реор­га­ни­зо­вали, пере­и­ме­но­вали в отдел кот­ло­тур­бин­ных мате­ри­а­лов, соот­вет­ственно, мы стали лабо­ра­то­рией котель­ных, трубных, эко­номно-леги­ро­ван­ных сталей. Назва­ния в отделе всё время меня­лись в зави­си­мо­сти от фронта работ. Были лабо­ра­то­рии пер­лит­ных, аусте­нит­ных, нике­ле­вых сталей, жаро­проч­ных испы­та­ний. Были трубные лабо­ра­то­рии. Делили по классам сталей, по объек­то­вому при­знаку: трубная лабо­ра­то­рия, лопа­точ­ная, тур­бин­ная. Как только не делили, но люди в них рабо­тали те же самые.

Диа­па­зон работ был широким. Напра­в­ляли их Цен­траль­ный кот­ло­тур­бин­ный инсти­тут в Ленин­граде и «Гид­ро­пресс». Оттуда нам спус­кали задания на новые типы котлов с улуч­шен­ными пара­мет­рами за счёт новых мате­ри­а­лов, которые должны обла­дать такими-то и такими свойствами. Выпол­не­ние этих заданий кон­тро­ли­ро­вали и мини­стер­ство, и пар­тийные органы. Следили, чтобы мы это обя­за­тельно выпол­нили, обя­за­тельно полу­чили поло­жи­тель­ный резуль­тат, жела­тельно в запла­ни­ро­ван­ные сроки. Так что темп работ был доста­точно напря­жен­ным.

Помимо прочего, я довольно долго зани­ма­лась раз­ра­бот­кой особой марки стали — с повы­шен­ной жаро­проч­но­стью. Не одна, конечно, а в кол­лек­тиве. Она хорошо гнётся. Из этой стали не так давно постро­или тру­бо­про­вод на Хара­нор­ской станции под Читой. Ждали мы этого события лет два­дцать, навер­ное. Это как в шутке про Нобе­лев­скую премию: «Главное — не изо­б­ре­сти, а дождаться при­зна­ния». Ну, вот — дождались…

Сейчас идет проект БРЕСТ, свин­цо­вый безо­пас­ный реактор. Его раз­ра­ба­ты­вает НИКИЭТ. Нас они выбрали в каче­стве голов­ной орга­ни­за­ции по металлу. Мы пред­ло­жили свои мате­ри­алы, про­ве­рен­ные на реак­ци­он­ную стой­кость (правда, не в жидком теп­ло­но­си­теле, а в среде водяных реак­то­ров, в натри­е­вых). Резуль­таты хорошие.

Задел, соз­дан­ный в совет­ские времена, рабо­тает до сих пор. Дли­тель­ное отсут­ствие молодых кадров — это, конечно, большой урон, но работы по соз­да­нию новых, более эко­но­мич­ных уста­но­вок с более высо­кими пара­мет­рами не оста­но­ви­лись. Рабо­таем с натри­е­вым реак­то­ром на повы­ше­ние пара­мет­ров. После БН-600 делаем с «Про­метеем» БН-800, БН-1200.

Запас был сделан такой, что его хватило на много лет.

За период после распада СССР наи­боль­шие подвижки в нашей работе связаны с тех­ноло­ги­че­ским про­грес­сом в метал­лур­гии: вве­де­нием вне­печ­ной тер­мо­об­ра­ботки, осна­ще­нием обо­ру­до­ва­ния спе­ци­аль­ными уста­нов­ками, ковшами, ваку­у­ми­ро­ва­нием и так далее. Пере­о­с­на­ще­ние метал­лур­ги­че­ских заводов открыло нам новый ресурс повы­ше­ния каче­ства сталей. Мы почти исчер­пали запас, который можно достиг­нуть с помощью доба­в­ле­ния одного, другого, тре­тьего леги­ру­ю­щего эле­мента. И раньше знали, что большой резерв в обес­пе­че­нии конеч­ного резуль­тата, уровня свойств и каче­ства мате­ри­ала зависит от чистоты про­цесса выплавки стаи, от исполь­зо­ва­ния шиф­то­вых мате­ри­а­лов, от их загряз­нен­но­сти. Раньше меньше обра­щали вни­ма­ния, сколько там олова, сурьмы — лег­ко­плав­ких эле­мен­тов, содер­жа­ние которых сейчас лими­ти­ру­ется. Обра­ботка металла идет в ковше. Там улуч­шен­ные способы обра­ботки: ваку­у­ми­ро­ва­ние, чистота металла, рас­ки­сле­ние. Не только по при­ме­сям, по хими­че­ским эле­мен­там, а по зашла­ко­ван­но­сти, по газам, по содер­жа­нию. Это тех­ноло­ги­че­ский прорыв, и он даёт хороший резуль­тат: до 30-ти про­цен­тов, я бы сказала, повы­ше­ния в уровне свойств и качеств. Улуч­ша­ется каче­ство металла. Даже старых сталей, извест­ных раньше.

В каче­стве примера можно при­ве­сти опыт про­из­вод­ства труб ДУ-850 из стали 10ГН2МФА на ЭМСС. Только за счет тех­ноло­ги­че­ских приемов сопроти­в­ле­ние хруп­кому раз­ру­ше­нию уве­ли­чи­лось вдвое.

Есть дости­же­ния в области соз­да­ния новых мате­ри­а­лов на повы­шен­ные пара­метры. В инсти­туте мате­ри­а­ло­ве­де­ния раз­ра­бо­таны новые жаро­проч­ные стали для работы при тем­пе­ра­ту­рах до 650°С и дав­ле­нием до 30 МПа.

Это наш задел и вклад в соз­да­ние пер­спек­тив­ных энер­го­у­ста­но­вок с супер­сверх­кри­ти­че­скими пара­мет­рами.

Новые мате­ри­алы есть. Мы их раз­ра­ба­ты­ваем, мы всё время идём впереди. Но пока нет про­ек­тов. Нет проекта и нет средств. Не хватает средств, чтобы про­ве­сти опытные работы, сделать какой-нибудь пилот­ный проект, какой-то образец. Пока все на бумаге. Мате­ри­алы в железе, а котлы и турбины пока в проекте.