Саркисов Ашот Аракелович

«Нулевая точка»

Я могу ска­зать, что судьба пода­рила мне целых четыре жизни, потому что в 1989 году после 48 лет службы в рядах Военно-мор­ского флота я не уда­лился на покой, а вступил в новый актив­ный этап теперь уже граж­дан­ской жизни, атмо­сфера, тра­диции и нормы кото­рой ока­за­лись совершенно непо­хожими на при­выч­ные для меня усло­вия воен­ной службы и потре­бо­вали внут­рен­него пре­одо­ле­ния, чтобы адап­ти­ро­ваться к ним.

Но я мог бы и по-другому подойти к вопросу о числе про­жи­тых мною жиз­ней. В июле 1952 г. в Под­мос­ко­вье в результате прямого удара мол­нии я в тече­ние 10-15 минут нахо­дился в состо­я­нии кли­ни­че­ской смерти. При таком под­ходе к хро­но­логии полу­ча­ется, что я про­жил две жизни. Иногда кол­леги удив­ляются, что в мои почтен­ные годы я сохра­няю при­лич­ное здо­ро­вье и про­должаю доста­точно активно тру­диться. На это я обычно в шутку отве­чаю, что, не успев соста­риться, в каж­дой из преды­дущих жиз­ней, я пере­хо­дил в сле­дующую, где все начи­на­лось сыз­нова. И сей­час в оче­ред­ной, новой для меня жизни я пережи­ваю лишь этап взрос­ле­ния, так что ста­рость у меня еще впе­реди.

7 ноября 1941 года состо­я­лось два парада. Один — в Москве, вто­рой — в Куй­бышеве. В неко­то­ром смысле парад в Куй­бышеве по сво­ему ста­тусу должен счи­таться глав­ным воен­ным пара­дом страны в ноябрьские дни 1941 г., потому что на этом параде при­сут­ство­вало почти в пол­ном составе пра­ви­тельство страны во главе со «все­союз­ным» ста­ро­стой М. И. Кали­ни­ным, а также рас­по­ложившейся слева от три­буны весь дипло­ма­ти­че­ский корпус. При­нимал парад Маршал Совет­ского Союза Климент Ефремо­вич Вороши­лов, а коман­до­вал пара­дом гене­рал М. А. Пур­каев. На парад мы вышли в пол­ном бое­вом сна­ряже­нии, в мор­ской форме, с большими вещмеш­ками за спи­ной. Нака­нуне выпал большой снег, кото­рый не успели убрать даже с парад­ной площади, погода сто­яла на ред­кость для такого времени года мороз­ная. Понятно, что это был не столько воен­ный парад, со свойствен­ной ему торже­ствен­но­стью и стро­е­вым поряд­ком, сколько про­хож­де­ние плохо орга­ни­зо­ван­ных групп воен­но­служащих, в кото­рых можно было лишь уга­ды­вать отдель­ные под­раз­де­ле­ния: взводы, роты и бата­льоны. Более чет­кий стро­е­вой поря­док соблю­дался при про­хож­де­нии воен­ной тех­ники. Я шел пра­вофланго­вым.

Меня назна­чили коман­ди­ром взвода 1-й миномет­ной роты 26-го стрел­ко­вого полка. Диви­зия, вхо­дившая в состав 31-го стрел­ко­вого корпуса, занимала позиции в межо­зер­ном дефиле (озера Ниж­нее и Верх­нее Чер­ное). Вой­скам корпуса про­ти­во­сто­яли части диви­зии СС «Норд», опи­равши­еся на силь­но­укреп­лен­ную трехэше­лон­ную обо­рону глу­би­ной около 12 км. Наш 26-й полк полу­чил задачу в облег­чен­ной бое­вой выкладке скрытно совершить марш-бро­сок по непро­хо­димым местам через топ­кие болота и заросшие лесом ска­ли­стые гряды. 1-й бата­льон, в составе кото­рого была наша миномет­ная рота, шел голов­ным. Поня­тие «облег­чен­ная выкладка» озна­чало, что все необ­хо­димое для боя сол­даты несли на себе, сведя до минимума запас про­до­вольствия. Так, миномет­ная рота имела только один взвод 82-мм миноме­тов, а два других (в том числе и мой) были загружены запа­сом мин.

За ночь с большим тру­дом одо­лели 10-12 километ­ров. Не все выдержи­вали задан­ный темп, и наша колонна рас­тя­ну­лась километра на пол­тора. Наше появ­ле­ние в глу­бине обо­роны про­тив­ника было для него пол­ной неожи­дан­но­стью. В панике фаши­сты отступили. У немец­кого перед­него края наша небольшая группа (около 30 чело­век) вышла к укреп­лен­ной высотке. Един­ствен­ным офице­ром в группе на тот момент ока­зался я. Взяв на себя коман­до­ва­ние, решил ата­ко­вать огне­вые позиции врага с тыла, исполь­зуя фак­тор вне­зап­но­сти. Огнем из авто­ма­тов и гра­на­тами выбили небольшой гар­ни­зон из укреп­ле­ний. Заско­чив в остав­лен­ную нем­цами зем­лянку, я обна­ружил висящий на стене офицер­ский френч, а на столе — бритву и пома­зок со свежей мыль­ной пеной. Видимо, оби­та­тель зем­лянки был застиг­нут врас­плох и недобри­тым рва­нул вслед за сво­ими сол­да­тами. В кармане френча ока­за­лись лич­ные документы, кото­рые я забрал с собой. Мои ребята собрали тро­феи, вклю­чая сумку с про­дук­тами, и вся наша группа, благопо­лучно пре­одо­лев нейтралку, через пол­часа вышла в рас­по­ложе­ние полка.

Если бы меня спро­сили, какое глав­ное впе­чат­ле­ние я вынес из четырех­лет­него пре­бы­ва­ния на фронте, я бы отве­тил без каких-либо коле­ба­ний — это, пре­жде всего, тяже­лый труд. При этом бое­вые эпи­зоды, свя­зан­ные с риском для самой жизни, ухо­дят как бы на вто­рой план. Выпавшие на нашу долю физи­че­ские испыта­ния совершенно невозможно было выдержать при обыч­ных обсто­я­тельствах. Повсе­днев­ные труд­но­сти войны для нас усугуб­ля­лись еще и суро­выми усло­ви­ями Севера. Только исклю­чи­тель­ная моби­ли­за­ция духов­ных и физи­че­ских сил, кото­рая возможна лишь в стрес­со­вых усло­виях войны, и, конечно, моло­дость, помогали пре­одо­ле­вать пои­стине нече­ло­ве­че­ские испыта­ния.

Зна­чи­тель­ная часть моей военно-мор­ской службы свя­зана с Сева­стопольским высшим военно-мор­ским инже­нер­ным учи­лищем. Здесь я прошел все ступени вузов­ской воен­ной карьеры, после­до­ва­тельно занимая долж­но­сти препо­да­ва­теля, старшего препо­да­ва­теля, началь­ника кафедры, заме­сти­теля началь­ника учи­лища по науч­ной и учеб­ной работе и затем в тече­нии 12 лет возглав­лял это учеб­ное заве­де­ние. Сева­стополь должен был гото­вить воен­ных моря­ков для под­вод­ных лодок. Ни учеб­ни­ков, ни даже любых других открытых мате­ри­а­лов о реак­то­рах не было. Они появи­лись лишь после 1954 года. При­чем первую в мире АЭС пустили мы, а курс «Основы тео­рии ядер­ных реак­то­ров» — настоль­ную книгу наших препо­да­ва­те­лей — напи­сали аме­ри­канцы.

Ситу­ация начала меняться после спуска на воду пер­вой атом­ной под­вод­ной лодки у нас в 1958 году. Не могу обойти одно курьез­ное обсто­я­тельство тех лет, свя­зан­ное с режимом сек­рет­но­сти. В про­ект­ных докумен­тах и иссле­до­ва­тельских отче­тах, отно­сящихся к ядер­ной энерге­ти­че­ской уста­новке атом­ных под­вод­ных лодок, даже при нали­чии грифа «совершенно сек­ретно», нейтрон назы­вался «нуле­вой точ­кой», ядер­ный реак­тор — «кри­стал­ли­за­то­ром», а уран мас­ки­ро­вался под назва­нием «сви­нец». Так запу­ты­вали супо­стата. По проше­ствии 1,5-2 лет и мы были допущены к мате­ри­а­лам по ядер­ным уста­нов­кам и атом­ным под­вод­ным лод­кам в пол­ном объеме. Даль­нейшее совершен­ство­ва­ние нашей прак­ти­че­ской подго­товки было свя­зано со стажи­ров­ками в учеб­ном цен­тре ВМФ в г. Обнин­ске, непо­сред­ственно на атом­ных под­вод­ных лод­ках, а также с уча­стием в госу­дар­ствен­ных комис­сиях по при­емке новых под­вод­ных атомо­хо­дов. Постепенно в Сева­стополе появи­лись уни­каль­ные уста­новки и стенды, кото­рые помогали кур­сан­там лучше «осва­и­вать атом». А корен­ной пере­лом наступил, когда в учи­лище появи­лись иссле­до­ва­тельский реак­тор ИР-100 и энерге­ти­че­ская уста­новка «Борт-70».

Выступая в конце 70-х годов на все­армейском совеща­нии руко­во­ди­те­лей высших воен­ных учеб­ных заве­де­ний, я, в част­но­сти, ска­зал: «У нас в стране далеко не каж­дая рес­пуб­лика имеет иссле­до­ва­тельские реак­торы. Ими, кроме Рос­сийской Феде­рации, обла­дают Укра­ина и Узбе­ки­стан. А вот в одном высшем воен­ном учеб­ном заве­де­нии, а именно в Сева­стопольском высшем военно-мор­ском инже­нер­ном учи­лище, уже в тече­ние ряда лет в инте­ре­сах учеб­ного процесса и науки успешно экс­плу­а­ти­ру­ется иссле­до­ва­тельский реак­тор ИР100 — един­ствен­ный подоб­ный преце­дент не только среди воен­ных учеб­ных заве­де­ний, но и среди граж­дан­ских вузов энерге­ти­че­ского профиля». Помню, какое силь­ное впе­чат­ле­ние эти слова ока­зали на при­сут­ствующих в зале офице­ров, адми­ра­лов и гене­ра­лов. Можно без пре­уве­ли­че­ния ска­зать, что созда­ние лабо­ра­тор­ного комплекса с реак­то­ром ИР-100 в высшем воен­ном учеб­ном заве­де­нии яви­лось уни­каль­ным и по-сво­ему исто­ри­че­ским событием, ана­логов кото­рому нет ни в нашей стране, ни за рубежом.

У меня никогда даже в помыс­лах не воз­ни­кало жела­ние попытаться выста­вить свою кан­ди­да­туру на выборы в Ака­демию наук. При­чина этого мне осо­бенно понятна теперь, с опытом моего более чем чет­вертьве­ко­вого пре­бы­ва­ния в рядах этой почтен­ной орга­ни­за­ции. И кро­ется эта при­чина в осо­бен­но­стях про­винци­аль­ного мен­та­ли­тета. Для тех уче­ных, кото­рые рабо­тают далеко от Москвы, Ленинграда или других круп­ных науч­ных цен­тров, Ака­демия наук пред­став­ля­ется чем-то пре­уве­ли­ченно воз­вышен­ным и недо­ступ­ным. Изда­лека Ака­демия наук ассоци­и­ру­ется с име­нами наи­бо­лее выдающихся и широко извест­ных ее чле­нов. В наше время это были ака­демики П. Л. Капица, Л. Д. Лан­дау, Н. Н. Семе­нов, Н. Г. Басов, А. П. Алек­сан­дров, Л. А. Арци­мо­вич, М. А. Про­хо­ров, И. В. Кур­ча­тов, Я. Б. Зель­до­вич и другие зна­ко­вые фигуры.

Совсем по-другому видится Ака­демия наук, напри­мер, для уче­ных сто­лич­ных ака­деми­че­ских инсти­ту­тов или, скажем, Мос­ков­ского госу­дар­ствен­ного уни­вер­си­тета, в кото­рых число ака­деми­ков и член-кор­ре­спон­ден­тов исчис­ля­ется десят­ками и с кото­рыми эти уче­ные повсе­дневно обращаются и рабо­тают. При этом с близ­кой дистанции им хорошо видится доста­точно пест­рый и неров­ный состав Ака­демии. Для этих уче­ных члены Ака­демии в общей массе уже не пред­став­ляются небожи­те­лями, а пер­спек­тива самим попытаться быть избран­ными не кажется без­на­деж­ной затеей.

Не без внут­рен­него сопро­тив­ле­ния и сомне­ний в отноше­нии обос­но­ван­но­сти и пер­спек­тив­но­сти такого пред­ложе­ния я все же напи­сал тре­бу­емую справку и с ближайшей ока­зией отпра­вил ее в Москву. С пер­вого раза я не был избран — не хва­тило всего нескольких голо­сов. Чле­ном-кор­ре­спон­ден­том Ака­демии наук СССР стал через два года в 1981 году, а конце 1989 года поки­нул ряды Вооружен­ных сил, про­служив в армии 48 лет.

В начале апреля 1988 года позво­нил ака­демик В. А. Лега­сов и ска­зал, что он хотел бы встре­титься. В. А. Лега­сов рас­ска­зал мне о том, что в соот­вет­ствии с уже при­ня­тым реше­нием начата подго­товка к созда­нию нового инсти­тута, кратко изложил свое понима­ние его основ­ных задач и роли. По его мне­нию, созда­ва­емый инсти­тут должен был заниматься не только граж­дан­скими потенци­ально опас­ными объек­тами, но также и объек­тами обо­рон­ного зна­че­ния. В этой связи он и пред­ложил мне занять долж­ность заме­сти­теля дирек­тора созда­ва­емого в рам­ках Ака­демии наук СССР нового инсти­тута. Во время этой встречи с В. А. Лега­со­вым я обра­тил внима­ние на его оза­бо­чен­ность чем-то и явно подав­лен­ное состо­я­ние. Это, впро­чем, не мешало ему вести разго­вор в очень чет­ком и кон­струк­тив­ном русле. Через несколько дней после этой моей пер­вой и, к сожа­ле­нию, ока­завшейся послед­ней встречи с В. А. Лега­со­вым при­шло печаль­ное сообще­ние о его само­убийстве. Не вда­ва­ясь в обсуж­де­ние при­чин и пово­дов, кото­рые при­вели к этому траги­че­скому финалу, я могу лишь выра­зить свое глу­бо­кое сожа­ле­ние, что преж­де­временно обо­рва­лась жизнь очень яркого, талант­ли­вого и пер­спек­тив­ного уче­ного.

Инсти­тут суще­ствует более 20 лет. Я счи­таю большой уда­чей для себя, что с самого начала ака­деми­че­ского этапа работы свя­зал свою судьбу с этим инсти­ту­том. В составе отно­си­тельно небольшого спло­чен­ного кол­лек­тива тру­дится немало ярких талант­ли­вых уче­ных. Общая твор­че­ская обста­новка невольно стиму­ли­рует и мою актив­ную работу, кото­рая из года в год ста­но­вится все более интен­сив­ной. Окружен­ный моло­дыми спо­соб­ными кол­легами, я начи­сто забыл о своем почтен­ном пен­си­он­ном воз­расте и тружусь прак­ти­че­ски наравне со всеми, что вызы­вает нередко кри­ти­че­ские заме­ча­ния со сто­роны неко­то­рых дру­зей-ака­деми­ков, предпо­чи­тающих более щадящий режим работы.