Саркисов Ашот Аракелович

«Нулевая точка»

Я могу сказать, что судьба пода­рила мне целых четыре жизни, потому что в 1989 году после 48 лет службы в рядах Военно-мор­ского флота я не удалился на покой, а вступил в новый актив­ный этап теперь уже гра­ждан­ской жизни, атмо­сфера, тра­ди­ции и нормы которой ока­зались совер­шенно непо­хо­жими на при­выч­ные для меня условия военной службы и потре­бо­вали вну­трен­него пре­о­до­ле­ния, чтобы ада­п­ти­ро­ваться к ним.

Но я мог бы и по-другому подойти к вопросу о числе про­жи­тых мною жизней. В июле 1952 г. в Под­мо­ско­вье в резуль­тате прямого удара молнии я в течение 10-15 минут нахо­дился в состо­я­нии кли­ни­че­ской смерти. При таком подходе к хро­ноло­гии полу­ча­ется, что я прожил две жизни. Иногда коллеги уди­в­ля­ются, что в мои почтен­ные годы я сохра­няю при­лич­ное здо­ро­вье и про­дол­жаю доста­точно активно тру­диться. На это я обычно в шутку отвечаю, что, не успев соста­риться, в каждой из пре­ды­ду­щих жизней, я пере­хо­дил в сле­ду­ю­щую, где все начи­на­лось сызнова. И сейчас в оче­ред­ной, новой для меня жизни я пережи­ваю лишь этап взро­с­ле­ния, так что ста­рость у меня еще впереди.

7 ноября 1941 года состо­я­лось два парада. Один — в Москве, второй — в Куйбы­шеве. В неко­то­ром смысле парад в Куйбы­шеве по своему статусу должен считаться главным военным парадом страны в ноя­брь­ские дни 1941 г., потому что на этом параде при­сут­ство­вало почти в полном составе прави­тель­ство страны во главе со «все­со­юзным» ста­ро­стой М. И. Кали­ни­ным, а также рас­поло­жив­шейся слева от трибуны весь дипло­ма­ти­че­ский корпус. При­ни­мал парад Маршал Совет­ского Союза Климент Ефре­мо­вич Воро­ши­лов, а коман­до­вал парадом генерал М. А. Пуркаев. На парад мы вышли в полном боевом сна­ря­же­нии, в морской форме, с боль­шими вещмеш­ками за спиной. Нака­нуне выпал большой снег, который не успели убрать даже с парад­ной площади, погода стояла на ред­кость для такого времени года морозная. Понятно, что это был не столько военный парад, со свойствен­ной ему тор­же­ствен­но­стью и стро­е­вым поряд­ком, сколько про­хо­жде­ние плохо орга­ни­зо­ван­ных групп воен­но­слу­жа­щих, в которых можно было лишь уга­ды­вать отдель­ные под­раз­де­ле­ния: взводы, роты и бата­льоны. Более четкий стро­е­вой порядок соблю­дался при про­хо­жде­нии военной техники. Я шел пра­во­флан­го­вым.

Меня назна­чили коман­ди­ром взвода 1-й мино­мет­ной роты 26-го стрел­ко­вого полка. Дивизия, вхо­див­шая в состав 31-го стрел­ко­вого корпуса, зани­мала позиции в межо­зер­ном дефиле (озера Нижнее и Верхнее Черное). Войскам корпуса проти­во­сто­яли части дивизии СС «Норд», опи­рав­ши­еся на силь­но­у­креп­лен­ную трех­эше­лон­ную оборону глу­би­ной около 12 км. Наш 26-й полк получил задачу в облег­чен­ной боевой выкладке скрытно совер­шить марш-бросок по непро­хо­ди­мым местам через топкие болота и зарос­шие лесом скали­стые гряды. 1-й бата­льон, в составе кото­рого была наша мино­мет­ная рота, шел голов­ным. Понятие «облег­чен­ная выкладка» озна­чало, что все необ­хо­ди­мое для боя солдаты несли на себе, сведя до мини­мума запас про­до­воль­ствия. Так, мино­мет­ная рота имела только один взвод 82-мм мино­метов, а два других (в том числе и мой) были загру­жены запасом мин.

За ночь с большим трудом одолели 10-12 кило­мет­ров. Не все выдер­жи­вали задан­ный темп, и наша колонна рас­тя­ну­лась кило­метра на полтора. Наше поя­в­ле­ние в глубине обороны против­ника было для него полной нео­жи­дан­но­стью. В панике фашисты отсту­пили. У немец­кого перед­него края наша неболь­шая группа (около 30 человек) вышла к укреп­лен­ной высотке. Един­ствен­ным офи­це­ром в группе на тот момент ока­зался я. Взяв на себя коман­до­ва­ние, решил ата­ко­вать огневые позиции врага с тыла, исполь­зуя фактор вне­за­п­но­сти. Огнем из авто­ма­тов и гра­на­тами выбили неболь­шой гар­ни­зон из укреп­ле­ний. Зас­ко­чив в оста­в­лен­ную немцами зем­лянку, я обна­ру­жил висящий на стене офи­цер­ский френч, а на столе — бритву и помазок со свежей мыльной пеной. Видимо, обита­тель зем­лянки был застиг­нут врас­плох и недо­бри­тым рванул вслед за своими сол­да­тами. В кармане френча ока­зались личные доку­менты, которые я забрал с собой. Мои ребята собрали трофеи, включая сумку с про­дук­тами, и вся наша группа, бла­го­по­лучно пре­о­до­лев нейтралку, через полчаса вышла в рас­поло­же­ние полка.

Если бы меня спро­сили, какое главное впе­ча­т­ле­ние я вынес из четы­рех­лет­него пре­бы­ва­ния на фронте, я бы ответил без каких-либо коле­ба­ний — это, прежде всего, тяжелый труд. При этом боевые эпизоды, свя­зан­ные с риском для самой жизни, уходят как бы на второй план. Выпав­шие на нашу долю физи­че­ские испы­та­ния совер­шенно невоз­можно было выдер­жать при обычных обсто­я­тель­ствах. Пов­се­д­нев­ные труд­но­сти войны для нас усу­гу­б­ля­лись еще и суро­выми усло­ви­ями Севера. Только исклю­чи­тель­ная моби­ли­за­ция духов­ных и физи­че­ских сил, которая воз­можна лишь в стрес­со­вых усло­виях войны, и, конечно, моло­до­сть, помо­гали пре­о­до­ле­вать пои­с­тине нече­ло­ве­че­ские испы­та­ния.

Зна­чи­тель­ная часть моей военно-морской службы связана с Сева­сто­поль­ским высшим военно-морским инже­нер­ным учи­ли­щем. Здесь я прошел все ступени вузов­ской военной карьеры, после­до­ва­тельно занимая долж­но­сти пре­по­да­ва­теля, стар­шего пре­по­да­ва­теля, началь­ника кафедры, заме­сти­теля началь­ника училища по научной и учебной работе и затем в течении 12 лет воз­гла­в­лял это учебное заве­де­ние. Сева­сто­поль должен был гото­вить военных моряков для под­вод­ных лодок. Ни учеб­ни­ков, ни даже любых других откры­тых мате­ри­а­лов о реак­то­рах не было. Они поя­ви­лись лишь после 1954 года. Причем первую в мире АЭС пустили мы, а курс «Основы теории ядерных реак­то­ров» — настоль­ную книгу наших пре­по­да­ва­те­лей — напи­сали аме­ри­канцы.

Ситу­а­ция начала меняться после спуска на воду первой атомной под­вод­ной лодки у нас в 1958 году. Не могу обойти одно курьез­ное обсто­я­тель­ство тех лет, свя­зан­ное с режимом секрет­но­сти. В про­ек­т­ных доку­мен­тах и иссле­до­ва­тель­ских отчетах, отно­ся­щихся к ядерной энер­гети­че­ской уста­новке атомных под­вод­ных лодок, даже при наличии грифа «совер­шенно секретно», нейтрон назы­вался «нулевой точкой», ядерный реактор — «кри­стал­ли­за­то­ром», а уран мас­ки­ро­вался под назва­нием «свинец». Так запу­ты­вали супо­стата. По про­ше­ствии 1,5-2 лет и мы были допу­щены к мате­ри­а­лам по ядерным уста­нов­кам и атомным под­вод­ным лодкам в полном объеме. Даль­нейшее совер­шен­ство­ва­ние нашей прак­ти­че­ской под­го­товки было связано со ста­жи­ров­ками в учебном центре ВМФ в г. Обнин­ске, непо­сред­ственно на атомных под­вод­ных лодках, а также с уча­стием в госу­дар­ствен­ных комис­сиях по приемке новых под­вод­ных ато­мо­хо­дов. Посте­пенно в Сева­сто­поле поя­ви­лись уни­каль­ные уста­новки и стенды, которые помо­гали кур­сан­там лучше «осва­и­вать атом». А корен­ной перелом насту­пил, когда в училище поя­ви­лись иссле­до­ва­тель­ский реактор ИР-100 и энер­гети­че­ская уста­новка «Борт-70».

Высту­пая в конце 70-х годов на все­ар­мейском сове­ща­нии руко­во­ди­те­лей высших военных учебных заве­де­ний, я, в част­но­сти, сказал: «У нас в стране далеко не каждая рес­пу­б­лика имеет иссле­до­ва­тель­ские реак­торы. Ими, кроме Рос­сийской Феде­ра­ции, обла­дают Украина и Узбе­ки­стан. А вот в одном высшем военном учебном заве­де­нии, а именно в Сева­сто­поль­ском высшем военно-морском инже­нер­ном училище, уже в течение ряда лет в инте­ре­сах учеб­ного про­цесса и науки успешно экс­плу­а­ти­ру­ется иссле­до­ва­тель­ский реактор ИР100 — един­ствен­ный подоб­ный пре­це­дент не только среди военных учебных заве­де­ний, но и среди гра­ждан­ских вузов энер­гети­че­ского профиля». Помню, какое сильное впе­ча­т­ле­ние эти слова оказали на при­сут­ству­ю­щих в зале офи­це­ров, адми­ра­лов и гене­ра­лов. Можно без пре­у­ве­ли­че­ния сказать, что соз­да­ние лабо­ра­тор­ного ком­плекса с реак­то­ром ИР-100 в высшем военном учебном заве­де­нии явилось уни­каль­ным и по-своему исто­ри­че­ским собы­тием, ана­ло­гов кото­рому нет ни в нашей стране, ни за рубежом.

У меня никогда даже в помы­слах не воз­ни­кало желание попы­таться выставить свою кан­ди­да­туру на выборы в Ака­демию наук. Причина этого мне осо­бенно понятна теперь, с опытом моего более чем чет­верть­ве­ко­вого пре­бы­ва­ния в рядах этой почтен­ной орга­ни­за­ции. И кроется эта причина в осо­бен­но­стях про­вин­ци­аль­ного мен­тали­тета. Для тех ученых, которые рабо­тают далеко от Москвы, Ленин­града или других крупных научных центров, Ака­демия наук пред­ста­в­ля­ется чем-то пре­у­ве­ли­ченно воз­вы­шен­ным и недо­ступ­ным. Изда­лека Ака­демия наук ассо­ци­и­ру­ется с именами наи­бо­лее выда­ю­щихся и широко извест­ных ее членов. В наше время это были ака­демики П. Л. Капица, Л. Д. Ландау, Н. Н. Семенов, Н. Г. Басов, А. П. Алек­сан­дров, Л. А. Арци­мо­вич, М. А. Про­хо­ров, И. В. Кур­ча­тов, Я. Б. Зель­до­вич и другие зна­ко­вые фигуры.

Совсем по-другому видится Ака­демия наук, напри­мер, для ученых сто­лич­ных ака­деми­че­ских инсти­ту­тов или, скажем, Москов­ского госу­дар­ствен­ного уни­вер­си­тета, в которых число ака­деми­ков и член-кор­ре­с­пон­ден­тов исчи­с­ля­ется десят­ками и с кото­рыми эти ученые пов­се­д­невно обра­ща­ются и рабо­тают. При этом с близкой дистан­ции им хорошо видится доста­точно пестрый и неров­ный состав Ака­демии. Для этих ученых члены Ака­демии в общей массе уже не пред­ста­в­ля­ются небо­жи­те­лями, а пер­спек­тива самим попы­таться быть избран­ными не кажется без­на­деж­ной затеей.

Не без вну­трен­него сопроти­в­ле­ния и сомне­ний в отно­ше­нии обо­с­но­ван­но­сти и пер­спек­тив­но­сти такого пред­ло­же­ния я все же написал тре­бу­е­мую справку и с бли­жайшей оказией отправил ее в Москву. С первого раза я не был избран — не хватило всего несколь­ких голосов. Членом-кор­ре­с­пон­ден­том Ака­демии наук СССР стал через два года в 1981 году, а конце 1989 года покинул ряды Воо­ру­жен­ных сил, про­с­лу­жив в армии 48 лет.

В начале апреля 1988 года позво­нил ака­демик В. А. Легасов и сказал, что он хотел бы встретиться. В. А. Легасов рас­ска­зал мне о том, что в соот­вет­ствии с уже при­ня­тым реше­нием начата под­го­товка к соз­да­нию нового инсти­тута, кратко изложил свое пони­ма­ние его основ­ных задач и роли. По его мнению, соз­да­ва­е­мый инсти­тут должен был зани­маться не только гра­ждан­скими потен­ци­ально опас­ными объек­тами, но также и объек­тами обо­рон­ного зна­че­ния. В этой связи он и пред­ло­жил мне занять долж­ность заме­сти­теля дирек­тора соз­да­ва­е­мого в рамках Ака­демии наук СССР нового инсти­тута. Во время этой встречи с В. А. Лега­со­вым я обратил вни­ма­ние на его оза­бо­чен­ность чем-то и явно пода­в­лен­ное состо­я­ние. Это, впрочем, не мешало ему вести раз­го­вор в очень четком и кон­струк­тив­ном русле. Через несколько дней после этой моей первой и, к сожа­ле­нию, ока­зав­шейся послед­ней встречи с В. А. Лега­со­вым пришло печаль­ное сооб­ще­ние о его само­у­бийстве. Не вда­ва­ясь в обсу­жде­ние причин и поводов, которые привели к этому тра­ги­че­скому финалу, я могу лишь выра­зить свое глу­бо­кое сожа­ле­ние, что пре­ж­де­вре­менно обо­рва­лась жизнь очень яркого, талан­тли­вого и пер­спек­тив­ного ученого.

Инсти­тут суще­ствует более 20 лет. Я считаю большой удачей для себя, что с самого начала ака­деми­че­ского этапа работы связал свою судьбу с этим инсти­ту­том. В составе отно­си­тельно неболь­шого спло­чен­ного кол­лек­тива тру­дится немало ярких талан­тли­вых ученых. Общая твор­че­ская обста­новка невольно сти­му­ли­рует и мою актив­ную работу, которая из года в год ста­но­вится все более интен­сив­ной. Окру­жен­ный моло­дыми спо­соб­ными кол­ле­гами, я начисто забыл о своем почтен­ном пен­си­он­ном воз­ра­сте и тружусь прак­ти­че­ски наравне со всеми, что вызы­вает нередко кри­ти­че­ские заме­ча­ния со стороны неко­то­рых друзей-ака­деми­ков, пред­по­чита­ю­щих более щадящий режим работы.