Передать опыт и знанаия
Родился я в 1943 году в Ставрополе, в эвакуации, а в 1944 году отец перевез нас в Москву. У отца дом родителей сожгли немцы, и мы жили у моей тётки вместе с матерью, младшим братом и двумя сестрами отца. Спустя пять лет отцу дали комнату в бараке на 2-й Владимирской улице. Уникальный был барак: там пол был ниже уровня земли. В 1960 году я поступил в МИФИ. Хотелось физикой заниматься. Физика и математика шли неплохо, в отличие от иностранного или русского языков. Кстати, математику у нас вёл студент МГУ, который закончил нашу же школу пару лет назад. Очень умный был парень. Учил нас математике и тем премудростям, которые в школе не давали. Говорил, что собирается написать учебник по математике для абитуриентов.
Я поступил с первого раза на физико-энергетический факультет. Попал в группу по специальности «Металловедение и металлофизика». Помню, после вступительных экзаменов стоим мы в очереди, чтобы узнать — кто поступил, а кто нет. Это было на Кировской улице возле Главпочтамта. Там был банкетный зал, стояли столы, и ты подходишь с зачеткой и спрашиваешь, поступил ли. Все волнуются, конечно. Моя очередь подошла, и мне объявляют, что я не поступил. Как обухом по голове! Отошёл я в сторону, постоял минут десять, в себя пришёл. Еще раз подошёл и смотрю — номер-то мой, а фамилия не моя: машинистка сместила немного строчку. Разобрались.
Очень сурово нас «гоняли» по математике. Преподавателя Татьяну Ивановну спрашивали: зачем, мол, так досконально всё учить? Мы же всё равно всё забудем! Она отвечала: зато подход останется.
Я попал в лабораторию Дружинина. Он меня встречал на проходной, расспрашивал, умею ли работать руками, знаком ли с вакуумной техникой, а мы-то в МИФИ чего ведь только не изучали! Работа на станках, слесарное мастерство, радиомонтажное, по вакуумной технике — всё, что нужно инженеру. И вот когда я получил «бегунок», он сказал, что я поступаю к нему в 32-ю лабораторию. А тогда только начинался период становления. Свою лабораторию Дружинин выбивал со скрипом и конфликтами. Все против него были критически настроены. Однако в итоге для нашей лаборатории дали три комнаты в корпусе В. Представьте себе, в одной комнате находились 16 работников всего на 25 квадратных метрах! А ещё там было три плазменные установки и слесарный верстак! Так что работать приходилось нам по очереди.
Я занимался центробежным распылением: надо было получать шарики из двуокиси урана, чтобы делать засыпные твэлы. Была тогда такая модная идея — виброуплотнительное топливо. И надо было получать сферические порошки. И мы тогда придумали, как подавать материал, дугой плавили, сделали тигель вольфрамовый, куда входит электрод полый, через этот полый электрод подается мелкодисперсная двуокись урана, дугой плавится, и расплав разбрызгивается.
В зависимости от скорости вращения получается нужный размер гранул. Было десяток различных вариантов, а вот опыта не было совсем. Поэтому долго всё тянулось и кровью давалось. Сделали мы опытный твэл, поставили в реактор, успешно прошли испытания. Вдруг принято решение, что засыпные твэлы не нужны — «таблетки» начались. Актуальность потерялась. И всё. Кто не успел — тот опоздал.
В 70-е годы создавалось циркониевое производство. А в любом новом производстве выявляются недостатки: пористость, неоднородность. И появляется повод поработать. Как устранить литейные дефекты в слитках, например? Мы семь лет этой технологией занимались. Сделали циркониевые трубы, провели реакторные испытания, выявили все преимущества и недостатки. Мы получили колоссальный опыт. И хотя дальше в этом направлении дело не пошло, зато пригодились наработки при производстве магнитов. И когда финансирование прекратилось, мы занялись магнитами и получили быстрозакалённые порошки одними из первых. В России таких нигде не делали, а мы смогли выпустить порядка 50 тонн таких порошков. Кстати, Автоваз тогда наши магнитики ставил в регулятор холостого хода.
Возникает идея — ты её самостоятельно воплощаешь. Тогда в МИФИ так готовили, чтобы сам всё мог сделать. Зато сейчас, чтобы купить бумаги и лампочки, надо семь кругов пройти. А тогда был склад, куда можно прийти и всё взять, поскольку институт проводил закупочные кампании раз в год. И никто не злоупотреблял. И всегда всё было. Можно ли сказать, что родина аддитивных технологий во ВНИИНМ? Можно, только далеко не всё пошло, поскольку работы были секретные. Зато сейчас все наработки востребованы. Сам процесс усовершенствован, и с помощью плазмы сейчас формируют изделия, и электронным лучом можно, и лазером. А тогда, для того чтобы сформировать изделие, возникали невероятные сложности.
Когда создавали «Кузькину мать», то там одна из деталей из урана была, такая огромная отливка. И вот когда её отлили, то образовались литейные дефекты — раковины. Как их устранить? Дружинину и Калачёву в Глазове поставили палатку. Прямо на улице. Они сделали урановые электроды и вручную, на свежем воздухе, в специальных костюмах заварили все эти раковины.
В нашем направлении сегодня сложнее работать, конечно. Бумаг стало больше. Тогда на лабораторию давали в год определенные деньги, а нам надо было лишь составить план и всё обосновать. Денег больше, чем положено на одного человека, получить невозможно. Но зато ты свободен от бумаг, можешь заниматься делом, возникла идея — можешь проверить. А не так написал сначала план, а если не получается, то ты от него отступить уже неможешь и не знаешь, что делать. Для науки подход должен быть свободный все-таки, я так считаю.
Я не критический носитель знаний. Мне удается передавать и опыт, и знания. А опыт, скажу я вам, колоссальный. Вот только будет ли он востребован? Что бы я изменил в своей жизни? Трудно сказать. Надо было меньше размениваться на мелочи. А в целом все было очень интересно, наверное, ещё и потому, что всё было очень непросто. Так что ничего менять я бы не хотел.