Рябев Лев Дмитриевич

Главным было дело!

Когда нача­лась война, мне было восемь лет. Отец ушел на фронт. Все помыслы нас, маль­чи­шек, были связаны с фронтом. Поэтому есте­ственно, что после семи­летки я решил посту­пать в Артил­ле­рийское под­го­то­ви­тель­ное училище в Ленин­граде. Но не прошел по зрению, и военным я уже стать не мог. А тут ядерный взрыв в 1949 году, он и опре­де­лил мой выбор. Жил я в то время в Вологде, но куда посту­пать, чтобы делать ядерное оружие? В то время ничего не было известно, полный «мрак». Взял книгу «Куда пойти учиться?». Начал про­сма­т­ри­вать ее: если спе­ци­аль­ность не рас­ши­ф­ро­вы­ва­ется, то значит «спецфак», то есть то, что мне нужно. Так я приехал в МВТУ. Но на мед­ко­мис­сии напи­сали: «Годен. Кроме ИФ». Куда рвусь, не берут. ИФ — это инже­нерно-физи­че­ский факуль­тет. На кон­струк­тор­ский факуль­тет приема не было. И вдруг ребята говорят, что есть еще Меха­ни­че­ский инсти­тут: мол, там найду то, что ищу.

И посту­пил я на физико-меха­ни­че­ский факуль­тет. Учишься, но далее «темный лес», какая про­фес­сия — не очень ясно. Потом ока­за­лось, что я попал на спе­ци­аль­ность, свя­зан­ную с метал­ло­фи­зи­кой. То есть это кон­струк­ци­он­ные мате­ри­алы. После чет­вер­того курса нас, десять человек, вызвали к началь­ству и пред­ло­жили перейти на новую спе­ци­аль­ность — «физика взрыва» и после окон­ча­ния инсти­тута уехать на спе­ци­аль­ный «объект». Так нача­лась наша под­го­товка по спе­ци­аль­ным пред­метам уже в Инсти­туте хим­фи­зики. Нас принял тогда Николай Нико­ла­е­вич Семенов, очень тепло побе­се­до­вал с нами, а затем, после завер­ше­ния курса лекций, в 1956 году мы поехали на прак­тику в Арзамас-16.

Нас поса­дили в вагон, сказали, чтобы нигде не выхо­дили, пока не ока­жемся в тупике, а там вас, мол, встретят. Так и слу­чи­лось. И уже на объекте нача­лась совсем иная жизнь. Я попал к Алек­сан­дру Сер­ге­е­вичу Козы­реву и пона­чалу зани­мался взрыв­чат­кой. А затем Козырев начал иссле­до­вать про­блему «обжатия с помощью ВВ малых масс трития» — пытались полу­чить тер­мо­я­дер­ную реакцию без исполь­зо­ва­ния деля­щихся мате­ри­а­лов. Я ушел вместе с ним на это напра­в­ле­ние. Зани­мались отдель­ными ядер­ными заря­дами. Кстати, на днях я зави­зи­ро­вал проект Указа Пре­зи­дента о снятии с воо­ру­же­ния заряда, в раз­ра­ботке кото­рого я вместе со своими кол­ле­гами участ­во­вал. Когда-то, почти сорок лет назад, участ­во­вал в рожде­нии заряда, а сейчас поставил свою подпись, чтобы пре­кра­тить его про­из­вод­ство и снять с воо­ру­же­ния.

Как-то сразу скла­ды­вались нор­маль­ные отно­ше­ния с людьми. И с научным руко­во­ди­те­лем Юлием Бори­со­ви­чем Хари­то­ном, и с главным кон­струк­то­ром Евге­нием Арка­дье­ви­чем Негиным, и с главным кон­струк­то­ром Сам­ве­лом Гри­го­рье­ви­чем Коча­рян­цем. Для них и для меня главным было дело! А в этом случае проблем нет. Недавно меня один ака­демик пытал: были ли у меня какие-то стычки или раз­но­гла­сия с Хари­то­ном? Я думал, думал, но ничего наду­мать не мог. Шла обычная нор­маль­ная работа. Надо — и я еду к Хари­тону. Надо — и он при­ез­жает ко мне. Сообща решали многие про­блемы, а все осталь­ное уже вто­ро­сте­пен­ное. Я встре­чался и работал с выда­ю­щимися учеными и спе­ци­али­стами. Их имена пре­красно известны всем. Начну с таких имен, как Андрей Дмит­ри­е­вич Сахаров, Яков Бори­со­вич Зель­до­вич, Алек­сандр Ива­но­вич Пав­лов­ский. Каждый из них решал опре­де­лен­ные задачи. Зель­до­вич и Сахаров были тео­рети­ками, а Алек­сандр Ива­но­вич был экс­пе­ри­мен­та­то­ром. При соз­да­нии уско­ри­те­лей он был «богом», и эти три выда­ю­щихся ученых допол­няли друг друга.

Андрей Дмит­ри­е­вич Сахаров — неза­у­ряд­ная лич­ность во всех отно­ше­ниях. Я говорю не только в научном плане, но и о нрав­ствен­но­сти. Пожалуй, его первым бы я назвал демо­кра­том без кавычек. Можно раз­де­лять или не раз­де­лять его позиции и взгляды, это уже вто­рично, но нельзя не уважать его за нрав­ствен­ные поступки. Поэтому я не помню ни одного случая, чтобы у нас в Арза­масе-16 были какие-то кри­ти­че­ские заме­ча­ния по отно­ше­нию к Саха­рову во время тех печально зна­ме­ни­тых кам­па­ний против него. Ну а по научной его работе мы всегда давали ему поло­жи­тель­ные отзывы.

Одни из лучших лет моей жизни — года, когда я воз­гла­в­лял ВНИИЭФ. Это был «боевой» период — время, когда надо было раз­ра­ба­ты­вать новые системы воо­ру­же­ний, осна­щать ракеты раз­де­ля­ю­щимися бое­голов­ками, причем наши системы не должны были усту­пать тем, что были в США. И поэтому работа была очень инте­рес­ная, напря­жен­ная и, что греха таить, при­но­ся­щая удо­вле­тво­ре­ние, потому что мы доби­лись непло­хих резуль­та­тов. Тот паритет между СССР и США, что сло­жился к нашему времени, в зна­чи­тель­ной мере был заложен именно в те годы. И если вы посмо­трите на число испы­та­ний, то пики их при­шлись как раз на эти годы. Мы делали все, чтобы идеи наших ученых были реали­зо­ваны. Первый пик испы­та­ний был в начале шести­де­ся­тых годов. То были воз­душ­ные испы­та­ния, а мы про­во­дили подземные. Они отли­ча­ются кар­ди­наль­ным образом, и прежде всего по тру­до­ем­ко­сти, тру­до­за­тра­там, да и по другим пара­мет­рам. По тру­до­ем­ко­сти один экс­пе­ри­мент под землей равен несколь­ким воз­душ­ным.

Судьба меня увела от участия в воз­душ­ных взрывах. А полу­чи­лось это так. В начале 58-го года меня вызвали и сказали, что мне надо гото­виться к поездке на испы­та­ния. Меня направили в Инсти­тут хим­фи­зики для зна­ком­ства с новой аппа­ра­ту­рой. Мы при­е­хали в Москву, нам дали тео­рети­че­ский лек­ци­он­ный курс, а потом отправили на прак­тику на завод, где изго­то­в­лялся опти­че­ский хро­но­граф. Но в это время Хрущев сделал ряд поли­ти­че­ских зая­в­ле­ний и объявил мора­то­рий. Так на воз­душ­ные взрывы я тогда не попал. А потом я пере­клю­чился совсем на другие дела, и необ­хо­ди­мо­сти участ­во­вать в испы­та­ниях не было. С конца 1978 года и до 84-го был заве­ду­ю­щим сек­то­ром сред­него маши­но­стро­е­ния Обо­рон­ного отдела ЦК. А руко­во­дил им Сербин, который работал в аппа­рате ЦК еще с 42-го года. Стиль работы у него был жестким, очень тре­бо­ва­тель­ным. И у него было несколько прин­ци­пов. Первое: когда бы он ни позво­нил, ты должен быть на месте. Второе: с каким бы вопро­сом он к тебе не обра­тился, ты должен дать немед­лен­ный ответ. Я обязан был знать все про­блемы, которые каса­ются дея­тель­но­сти Сред­маша. Мне и самому было инте­ресно дос­ко­нально изучить мини­стер­ство, ну а Сербин стал допол­ни­тель­ным сти­му­лом. И все годы в ЦК шла деталь­ная про­ра­ботка всех проблем с утра и до вечера: мы вызы­вали людей, тре­бо­вали и запра­ши­вали отчеты, изучали все виды дея­тель­но­сти Сред­маша.

И мате­ри­алы нака­п­ли­вались, изу­чались — ведь Обо­рон­ный отдел ЦК был крупным анали­ти­че­ским центром, здесь про­ра­ба­ты­ва­лась стра­те­гия раз­ви­тия. И не только по соз­да­нию новых ядерных бое­при­па­сов, кон­струк­ций и тех­ноло­гий, но и по раз­ви­тию всего ком­плекса науки — от стро­и­тель­ства уско­ри­те­лей до тер­мо­я­дер­ных иссле­до­ва­ний. Все самые прин­ци­пи­аль­ные вопросы обсу­ждались в Обо­рон­ном отделе, мате­ри­алы про­хо­дили через наш сектор, и при­хо­ди­лось отста­и­вать, защи­щать многое, в том числе и атомную энер­гетику. И прак­ти­че­ски все крупные иссле­до­ва­тель­ские уста­новки про­хо­дили через Отдел обо­рон­ной про­мыш­лен­но­сти, хотя они пред­на­зна­чались сугубо для фун­да­мен­таль­ных иссле­до­ва­ний, но их стро­и­тель­ство и осна­ще­ние тре­бо­вало участия обо­рон­ных пред­при­ятий, и в первую очередь сред­ма­шев­ских. Харак­тер у Сербина был тяжелый и жесткий, навер­ное, что-то он взял от Сталина. Нельзя сказать, что Сербин и Слав­ский были дру­зьями, но Сербин с большим ува­же­нием отно­сился к Ефиму Пав­ло­вичу. Это также помо­гало делу. Конечно, авто­ри­тет Слав­ского в этих кругах был очень высоким, совсем не тот, что был у него при Гор­ба­чеве.

Каждый период раз­ви­тия имеет свои осо­бен­но­сти, и очень важно опре­де­лять главное. Сего­д­няш­ний период кар­ди­нально отли­ча­ется от того времени. Я вспо­ми­наю свои годы работы в Арза­масе-16. Тогда шла гонка ядерных воо­ру­же­ний, и над нами висела сверх­за­дача: не отстать! Мы должны были нахо­дить тех­ни­че­ские решения, чтобы как минимум сделать то, что есть у аме­ри­кан­цев, и поставить соот­вет­ству­ю­щую кон­струк­цию на воо­ру­же­ние. Это была главная задача того периода. Надо было создать паритет с Аме­ри­кой и сохра­нить его. Если бы этого пари­тета не суще­ство­вало, то не было бы и ядер­ного разо­ру­же­ния. В гонке ядерных воо­ру­же­ний мы должны были дойти до какого-то предела, когда всем станет ясно, что на этом напра­в­ле­нии пре­и­му­ще­ств не будет, так как СССР выдер­жи­вает это сорев­но­ва­ние. И понятно, что дальше воо­ру­жаться бес­смы­сленно. Это пони­ма­ние про­ни­кло в сферы нашего и аме­ри­кан­ского руко­вод­ства. Насту­пал этап ядер­ного разо­ру­же­ния.

Реструк­ту­ри­за­ция отрасли нача­лась еще при Ефиме Пав­ло­виче Слав­ском. Он увлечен был, конечно, раз­ви­тием ура­но­до­бы­ва­ю­щей про­мыш­лен­но­сти. Я уже говорил вам, что в ЦК у нас уже были все балансы: по тритию, по плу­то­нию, по ору­жей­ному урану и прочее. И анализ этих мате­ри­а­лов пока­зы­вал, куда надо дви­гаться. Довольно четко пред­ста­в­ля­лась и картина буду­щего. А начали дви­же­ние к нему при Ефиме Пав­ло­виче, когда ставили задачи и авто­ма­ти­за­ции про­цес­сов, и про­из­вод­ства особо чистых мате­ри­а­лов, и ком­плекс­ной пере­ра­ботки руд. Конечно, очень трудно было убе­ждать, что нужно сокра­щать коли­че­ство бое­при­па­сов — дескать, не тре­бу­ется их столько! Это тоже была тяжелая пси­холо­ги­че­ская пере­стройка. Она про­дол­жа­ется и сегодня.

Я при­ни­мал участие на пере­го­во­рах в Женеве. Общий настрой всех стран был на пре­кра­ще­ние ядерных испы­та­ний, чтобы оста­но­вить гонку каче­ствен­ного совер­шен­ство­ва­ния ядер­ного оружия. Есте­ственно, мы не могли не учи­ты­вать эту ситу­а­цию. Оппо­ненты утвер­ждают, что испы­та­ния необ­хо­димы для под­дер­жа­ния надеж­но­сти бое­при­па­сов, для их модер­ни­за­ции и так далее. Причем эта точка зрения горячо отста­и­ва­ется в ядерных центрах. Конечно, с испы­та­ни­ями чув­ству­ешь себя уве­рен­нее, но я убежден, что и без испы­та­ний мы сможем под­дер­жи­вать наш ядерный бое­за­пас, но необ­хо­димы опре­де­лен­ные новые тех­ни­че­ские решения и соот­вет­ству­ю­щая база. Так что это опять-таки пси­холо­гия, которая бази­ру­ется на жиз­нен­ных инте­ре­сах, опыте, квали­фи­ка­ции; наконец, при­выч­ках.

При ста­но­в­ле­нии нашей атомной про­мыш­лен­но­сти, к сожа­ле­нию, наряду с круп­ными дости­же­ни­ями и откры­ти­ями были и невер­ные шаги. В част­но­сти, были не очень ясные решения при полу­че­нии плу­то­ния для первой бомбы. Или еще одна крупная ошибка, та, что привела к Чер­но­былю. Суще­ствует один момент с Чер­но­бы­лем, который мне непо­ня­тен. Мне часто при­хо­ди­лось бесе­до­вать с ака­деми­ком Дол­ле­жа­лем, главным кон­струк­то­ром реак­тора. При всем моем пре­кло­не­нии перед Нико­лаем Анто­но­ви­чем я так и не смог добиться ответа на вопрос: что же про­и­зо­шло с реак­то­ром? Мне кажется, он и сам это не до конца понял. Много на эту тему мне при­шлось гово­рить и с Ана­то­лием Пет­ро­ви­чем Алек­сан­дро­вым. И он тоже не смог до конца про­яс­нить причины тра­ги­че­ских про­счетов науки и кон­струк­то­ров. Да и сейчас есть неяс­но­сти. Недавно я получил отчет из инсти­тута с анали­зом всех работ, про­ве­ден­ных после аварии, и опять неко­то­рый крен дела­ется на ошибки пер­со­нала. Да, это все верно. Но мне вспо­ми­на­ется беседа с Зай­ко­вым — был такой секретарь ЦК. Он был далек от атомных дел, но сказал тогда абсо­лютно правиль­ную фразу: «Но все-таки реактор не должен был взры­ваться».

Когда делаешь такое опасное дело — будь это оружие или атомная станция, все время должен быть на самого себя взгляд со стороны. Это очень важно — кри­ти­че­ская оценка самого себя, каждого своего шага. Причем это должно быть непре­рывно, на про­тя­же­нии всей жизни. Обя­за­тельно должен быть «второй Я», который тебя оце­ни­вает кри­ти­че­ски. Нет четкой грани, когда уве­рен­ность пре­вра­ща­ется в само­у­ве­рен­ность, и вот здесь надо быть пре­дельно осто­рож­ным.

В два­дцать первом веке пер­спек­тивы у атомной энер­гетики есть, и, вне всякого сомне­ния, есть решение тех тех­ни­че­ских проблем и труд­но­стей, которые сегодня у нее еще суще­ствуют. И с другой стороны: не так уж велик выбор энер­го­и­с­точ­ни­ков. Пер­спек­тивы были опре­де­лены еще несколько десяти­летий назад, когда было дока­зано, что ядерный энер­го­и­с­точ­ник в мил­ли­оны раз мощнее орга­ни­че­ского. Но как в любом деле, решая поло­жи­тельно одни про­блемы, тут же полу­ча­ешь иные, уже небла­го­при­ят­ные. Поя­в­ля­ется отри­ца­тель­ная соста­в­ля­ю­щая, и ее нужно нейтрали­зо­вать. Пока все экс­перт­ные оценки сви­детель­ствуют, что и в два­дцать первом веке, и дальше чело­ве­че­ство будет исполь­зо­вать атомную энер­гетику.