Решетников Евгений Александрович

Строить АЭС - это искусство!

Начать надо с того, что во времена, когда начи­на­лось раз­ви­тие атомной энер­гетики в Совет­ском Союзе, а о нем серьезно заго­во­рили в 1969 году, наша страна была к этому совер­шенно не готова. Не было спе­ци­али­стов, не было пред­при­ятий, спо­соб­ных про­из­во­дить обо­ру­до­ва­ние. В то время в Совет­ском Союзе стро­и­лась одна-един­ствен­ная атомная элек­тро­стан­ция — Ново­во­ро­неж­ская. Огромный опыт соо­ру­же­ния теп­ло­вых элек­тро­стан­ций не очень-то помогал, потому что между теп­ло­вой и атомной стан­цией огром­ная разница. При­шлось пере­у­чи­вать бри­га­ди­ров, учить масте­ров — начи­нали бук­вально «с нуля». И что же? Прошло несколько лет, и мы имели уже ста­биль­ные кол­лек­тивы, имели маши­но­стро­е­ние и начали строить АЭС — и у себя в стране, и за рубежом.

Леген­дар­ным мини­стром Сред­маша был Ефим Пав­ло­вич Слав­ский — человек с вели­ко­леп­ной инту­и­цией и фено­ме­наль­ной памятью. Стоило ему раз пооб­щаться с чело­ве­ком — и он на всю жизнь запо­ми­нал его. Под его началом были сотни ком­би­на­тов, руд­ни­ков, заводов, и он помнил каждого сотруд­ника — и не только руко­вод­ство. И помнил, что тот или иной руко­во­ди­тель говорил ему при послед­ней встрече. Сам Ефим Пав­ло­вич, соз­да­вая мини­стер­ство, не был атом­щи­ком. Он был химиком. Министр энер­гетики и элек­тро­фи­ка­ции П.С Непо­рож­ний был по про­фес­сии стро­и­тель-гид­ро­тех­ник. Но они при­над­ле­жали к той кате­го­рии мини­стров, которые не брали к себе на работу людей, которые просто кивают головой: «Правильно, товарищ министр! Правильно, товарищ министр!» Они брали людей, которые по-своему напра­в­ле­нию обла­дали наи­боль­шей ком­петен­цией и наи­боль­шим опытом работы. Да, послед­нее слово было за Ефимов Пав­ло­ви­чем, но, при­ни­мая решение, он очень вни­ма­тельно выслу­ши­вал всех, кто имел, что сказать. И выслу­шав всех, он находил решение, которое потом действи­тельно, ока­зы­ва­лось един­ственно правиль­ным. И все гово­рили: «Да, Ефим Пав­ло­вич был прав!». Хотя были споры. Это были и споры ученых с кон­струк­то­рами, это были споры стро­и­те­лей, но Ефим Пав­ло­вич никогда не давал ука­за­ние — сделай так и только так. Он говорил, напри­мер, так: «Усанов! Вот ленин­град­ская АЭС, такие-то у нас сроки. Ты мне рас­скажи, как ты это будешь делать, и, чем я могу тебе помочь?». Так и Непо­рож­ний говорил: «Решет­ни­ков! Чер­но­быль, Южно-Укра­ин­ская, Ровен­ская — это за тобой. Ты мне каждую неделю должен рас­ска­зы­вать, чем я тебе должен помочь. Или чем В.Н Буден­ный тебе будет помо­гать».

Поэтому когда выстра­и­ва­ешь в своей памяти всех этих мини­стров — смо­тришь на них — это были энту­зи­а­сты, люди, пре­дан­ные своему делу. И под стать себе они под­би­рали замов и помощ­ни­ков, руко­во­ди­те­лей пред­при­ятий. Никто же никого не заста­в­лял нас — стро­и­те­лей и мон­таж­ни­ков — сидеть сутками на станции, по 240 дней не выле­зать из коман­ди­ро­вок. В моей анкете есть все. И белые офицеры рас­стре­лян­ные, и репрес­си­ро­ван­ные род­ствен­ники, тетка на Солов­ках сидела — она Бес­ту­жев­ские курсы закон­чила. Мой дед — дирек­тор школы сделал заме­ча­ние учи­тель­нице по рус­скому языку, которая мар­к­сист­ские вопросы язы­ко­зна­ния пре­по­да­вала вместо лите­ра­туры. Она напи­сала донос — деду дали 25 лет. Но отсидел, правда, семь — помер Сталин. Но сказать, что и после Сталина было плохое время, что это был застой, я не могу. Застой был в Москве. На Старой площади. У тех, кто работал, застоя не было. Ефим Пав­ло­вич Гор­ба­чеву так и сказал: «Вам надо — вы и пере­стра­и­вайтесь. Нам пере­стра­и­ваться не надо!»

Когда я уехал после инсти­тута рабо­тать в Сибирь, то секретарь райкома за мной ходил два с поло­ви­ной года и убеждал, что я должен всту­пить в партию. А зар­плата у него была меньше, чем у меня, горного мастера. Но он был убежден в справед­ли­во­сти той партии, в которой он сам состоял. Вот когда начали идти в органы партии за куском хлеба, тут и выросла про­с­лойка, от которой в нашей стране все беды. Конечно, это отно­сится не ко всем. Я ничего плохого не могу сказать о нашем Отделе ЦК — тяжелой про­мыш­лен­но­сти и энер­гетики, воз­гла­в­ля­е­мый Вла­дими­ром Ива­но­ви­чем Долгих. Он привел в отдел про­фес­си­о­на­лов, людей, которые рабо­тали на атомных и теп­ло­вых стан­циях, тех, кто их строил, и с ними было просто решать любые вопросы.

Много сделал для зару­беж­ного стро­и­тель­ства Вла­димир Кон­стан­ти­но­вич Монахов. Это был талан­тли­вейший человек. В ВО «Атомэнер­го­экс­порт» он подо­брал людей, которые работая в атомной отрасли в разных долж­но­стях, полу­чили еще допол­ни­тель­ное эко­но­ми­че­ское и меж­ду­на­род­ное обра­зо­ва­ние, а кто не имел, закон­чили Ака­демию внешней тор­го­вли. И это поз­во­лило очень гибко и гра­мотно, работая с ино­стран­ными заказ­чи­ками, полу­чать подряды и умело про­во­дить всю эко­но­ми­че­скую поли­тику. Даже в тех случаях, когда мы в силу опре­де­лен­ных слож­но­стей и труд­но­стей по обо­ру­до­ва­нию, в част­но­сти, в Фин­лян­дии могли нарваться на большие штраф­ные санкции, Вла­димир Кон­стан­ти­но­вич имея большое личное влияние на зару­беж­ных заказ­чи­ков и под­дер­жку в ГКС, повлиял на ситу­а­цию, и мы не полу­чили штраф­ных санкций за рубежом. «Зару­бе­жа­томэнер­го­строй», который работал как под­ряд­чик у «Атомэнер­го­эк­порта» на всех стан­циях, не испы­ты­вал труд­но­стей по оплате своих работ. Монахов был уни­каль­ный человек, который точно так же, как Слав­ский, Непо­рож­ний, собирал вокруг себя гра­мот­ных, талан­тли­вых спе­ци­али­стов. И я должен поставить это в заслугу всей той плеяде совет­ских руко­во­ди­те­лей атомной отрасли тех лет. И когда Монахов ушел, он поставил вместо себя людей, про­дол­жив­ших его работу. Что бы там не гово­рили, но дело сохра­ни­лось, и сего­д­няш­ние резуль­таты начи­нались оттуда. С мон­таж­ного под­раз­де­ле­ния П.В Нев­ского, с М. С. Мали­нина, с Г. А. Шаша­рина, В.В.Козлова. Монахов же — это леген­дар­ная лич­ность, и я перед ним просто пре­кло­ня­юсь».

Всем нам при­шлось пере­у­чи­ваться, но что уди­ви­тельно — не было такой про­блемы, как кадры. Были инсти­туты, тех­ни­кумы, с теп­ло­вых станций брали спе­ци­али­стов и пере­у­чи­вали. Вот я — стро­и­тель. Строил теп­ло­вые станции, вось­ми­сотки строил, а это же котел какой — 120 м высотой! Там хреб­то­вая балка 6 м высотой, на которой котел 800 тонн под­ве­шен. То есть уже всему нау­чи­лись вроде бы, а тут атомная станция! Что это такое? Кто из нас понимал? Поэтому позвали из двух инсти­ту­тов пре­по­да­ва­те­лей, и они сорок дней читали нам лекции, причем мы зака­зали — «от и до». От теории ядра — до кон­струк­тива станции. И мы сами полу­чили лицен­зии, атте­статы, и заставили Упра­в­ле­ние стро­и­тель­ства ввести обя­за­тель­ное тре­бо­ва­ние: бри­га­дир должен быть атте­сто­ван. Он не должен в таком объеме знать, как, напри­мер, я, главный инженер треста, но он должен знать, что такое атомная станция, что бетон должен быть ради­а­ци­онно-стойкий, а значит с щебнем, с добав­ками свинца. Для рабо­чего тоже была своя наука, который тоже должен был знать технику безо­пас­но­сти. И когда нача­лось мас­со­вое стро­и­тель­ство и с объек­тов Сред­маша тоже пришли люди — в основ­ном из Томска, из Крас­но­яр­ска, Челя­бин­ска. Молодые. Они уже знали, что к чему. Они дослу­жи­лись до зам. глав­ного инже­нера — и их позвали на атомную станцию. Они при­хо­дили, как правило, на упра­в­ля­ю­щие долж­но­сти — дирек­тор станции, главный инженер, его заме­сти­тель. Были и спе­ци­али­зи­ро­ван­ные ВУЗы. В Одес­ском инсти­туте было два факуль­тета, которые гото­вили спе­ци­али­стов для атомных станций. И стро­и­те­лей АЭС гото­вили. Были спе­ци­аль­ные факуль­теты элек­три­ков для АЭС, которые изучали именно спе­ци­фику атомной станции. Вроде бы кабель и там и там, ан, нет, своя спе­ци­фика для атомной станции. Была большая про­грамма под­го­товки, и самое основ­ное тогда были тресты (объе­ди­не­ния их назы­вали) по стро­и­тель­ству теп­ло­вой энер­гетики. Они везде были. Тресты пред­ста­в­ляли собой инже­нер­ное ядро, имеющее под­раз­де­ле­ния на разных стройках. Смысл его был в чем. Тресты обла­дали рас­по­ря­ди­тель­ными фун­к­ци­ями — инжи­ни­рин­го­выми, как мы сейчас говорим. У них были под­раз­де­ле­ния по меха­ни­за­ции (экс­ка­ва­торы, авто­мо­били), заводы по ремонту техники, заводы по выпуску желе­зо­бетона, заводы по выпуску опа­лубки. И когда начи­на­лось новая стройка, то просто выса­жи­вался десант. Сейчас этого нет. А когда трест орга­ни­зо­вы­вал стро­и­тель­ство, то он всей своей мощ­но­стью туда при­хо­дил. Он сразу давал воз­мож­ность упра­в­ле­нию стро­и­тель­ства обрести струк­туру. Начи­на­лась, к примеру, Курская станция. Звонок из Москвы: «Поезжай туда, посмо­три, мы тебе хотим дать объемы». Я еду, мне говорят, вот тебе — станция пере­качки, вот тебе — свето­вой двор, и вот тебе задача — в два года уло­житься. А твое дело рабочую силу под­би­рать. И под­би­рали людей, фор­ми­ро­вали бригады. Трест был орга­ни­зу­ю­щим началом.

Самым сложным был вопрос: хватит ли у про­мыш­лен­но­сти мощ­но­сти для того, чтобы воп­лотить планы по мас­штаб­ному атом­ному стро­и­тель­ству. Когда в семи­де­ся­тые начали строить не только у себя, но и за рубежом, «Атоммаш» должен был про­из­во­дить 5 ком­плек­тов в год, потому что Ижора могла про­из­во­дить полтора ком­плекта, потом два. Но с 1969 года прошло две с поло­ви­ной пяти­летки, 13 лет, прежде чем мы вышли на 3 блока в год. Нужно было под­тя­ги­вать стро­и­тель­ную инду­стрию, маши­но­стро­е­ние под­тя­ги­вать. Не хватало маши­но­стро­е­ния, в основ­ном, элек­тро­тех­ники. Она опаз­ды­вала.

Но, вообще, я так скажу, работы легкой не бывает. Работа у кого легкая? У тех, кто зани­ма­ется пар­тий­ной дея­тель­но­стью. Или тот, кто пишет этому пар­тий­ному деятелю отчеты. Вся иде­оло­ги­че­ская часть ЦК — это были высшего класса без­дель­ники. Причем, я знал людей, которые со мной учились в школе, и они себе взяли в голову, что зачем рабо­тать, я пойду в пионеры, ком­со­мол, в партию, и это даст воз­мож­ность жить спо­койно и припе­ва­ючи. Такие люди в даль­нейшем при­зы­вали всех ехать на БАМ, на целину, но сами оста­вались в гор­ко­мах, обкомах и дора­с­тали до отделов ЦК. Но были и другие. Мой при­я­тель был нач. цеха на метал­лур­ги­че­ском заводе, зам. глав­ного инже­нера, потом стал секрета­рем горкома, потом оту­чился и попал в отдел ЦК, но это совсем другой человек. А те шли, чтобы не рабо­тать, а иметь эту пайку. И то же самое было в селах. Ерунда, что у него зар­плата неболь­шая, он знал, что в любой магазин придет и ему при­не­сут, что он скажет. Из-за этих при­дур­ков и про­ис­хо­дили все беды в опре­де­лен­ный момент. И тот же Чер­но­быль.

Но Чер­но­быль­ская авария не только не подвела черту под раз­ви­тием ядерной энер­гетики, а под­тол­к­нуло ее вперед: были про­ве­дены мас­штаб­ные работы по повы­ше­нию надеж­но­сти и безо­пас­но­сти АЭС, и это открыло новые пер­спек­тивы. Да, закон­чился «пио­нер­ский» этап реак­то­ро­стро­е­ния — этап быстрого роста и опре­де­лен­ного, не буду скры­вать, роман­тизма. Начался новый — трудный, с пере­о­цен­ками, бес­ко­неч­ными анали­зами и упорной работой над ошибками.

Про­грамма раз­ви­тия атомной энер­гетики в России принята, и она будет выпол­нена. Что такое несколько лет затишья на рынке стро­и­тель­ства АЭС? Да ничего. Мы не стояли на месте, в течение этого времени наши ученые, про­ек­ти­ров­щики и кон­струк­торы про­дол­жали рабо­тать над повы­ше­нием уровня безо­пас­но­сти, надеж­но­сти и эко­но­мич­но­сти станций. Найдены новые решения, раз­ра­бо­таны новые тех­ноло­гии. И главное — у нас есть база, огромный опыт стро­и­тель­ства АЭС, мощный научный и про­мыш­лен­ный потен­циал.

Мы только на три блока АЭС за рубежом заказы полу­чили, а какое дыхание нача­лось! Ижора, Элек­тро­сила, Подоль­ский завод, Уралмаш завод,— все зады­шали, заказы стали давать своим смеж­ни­кам. А с ядерным топ­ли­вом в десятки раз больший по объему бизнес, загру­жа­ю­щий реаль­ный сектор.

Функции руко­во­ди­теля такой стройки — как у дири­жера сим­фо­ни­че­ского орке­стра, который знает тон­ко­сти пар­ти­туры, слышит каждый инстру­мент, опре­де­ляет музы­каль­ный строй. Таковы же задачи и у руко­во­ди­те­лей строек. Мы в России тра­ди­ци­онно выра­щи­ваем спе­ци­али­стов для отрасли, в том числе — упра­в­лен­цев строек. Человек, который при­хо­дит в нашу сферу, должен быть еще и спорт­сме­ном по духу — рабо­тать, не покла­дая рук, стре­мясь к чем­пи­он­ской планке. Упра­в­ле­ние стройкой — дело абсо­лютно твор­че­ское, пред­по­ла­гает еже­д­нев­ное опе­ра­тив­ное решение неор­ди­нар­ных задач. График — вещь услов­ная, поскольку все время воз­ни­кают новые, часто нео­жи­дан­ные обсто­я­тель­ства. Скажем, опаз­ды­вает обо­ру­до­ва­ние, и ты должен точно решить, как посту­пить: оста­в­лять проем, оста­на­в­ли­вать стройку или искать еще какой-то другой выход. Надо сооб­ра­жать! И еще одна осо­бен­ность атомной стройки: здесь не обойдешься без спо­соб­ных инже­не­ров, квали­фи­ци­ро­ван­ных рабочих, сюда не набе­решь людей с улицы. Это под­твер­ждает весь мировой опыт. И дело руко­во­ди­теля подо­брать соот­вет­ству­ю­щие кадры.

Стро­и­тель — инте­рес­ная про­фес­сия, она не дает чело­веку воз­мож­но­сти оста­но­виться, требует раз­ви­тия, посто­ян­ной нара­ботки нового опыта. Про­фес­си­о­нал — тот, кто уже все умеет и про­дол­жает учиться. Чем больше про­фес­си­о­на­лов рабо­тает на пло­щадке, тем лучше идут дела. Это, как правило.

Но стро­и­тель­ство стро­и­тель­ству рознь. Для стро­и­те­лей атомных станций — стро­и­тель­ство дома в Москве, даже если это башни Феде­ра­ций — просто смех. Это типовые проекты. Атомная станция — совсем другое дело. Там другие тре­бо­ва­ния к бетону, к кон­струк­циям, я уже не говорю о юве­лир­ном монтаже реак­тора — зазор между кор­пу­сом реак­тора весом 320 тонн и шахтой — 1 мил­ли­метр.

Я всю жизнь про­ра­бо­тал в элек­тро­энер­гетике, строил шахты и заводы, и могу с уве­рен­но­стью сказать: такого сосре­до­то­че­ния мысли, тех­ноло­ги­че­ских решений, идей, как на АЭС, нет больше нигде, ни в одном про­из­вод­стве. До 20 тысяч тонн обо­ру­до­ва­ния раз­ме­ща­ется на пло­щадке всего лишь 200 на 200 или чуть больше метров — столько места зани­мает один энер­го­блок, ядерный остров. Уровень ответ­ствен­но­сти не сопо­ставим ни с чем. Конечно, мон­таж­ные и пуско-нала­доч­ные работы должны осу­ще­ст­влять высо­ко­клас­с­ные спе­ци­али­сты. Что каса­ется чисто стро­и­тель­ных работ, то здесь все проще. Хотя, конечно, стро­и­тели должны осо­зна­вать, что они строят и зачем.

Соо­ру­же­ние атомных станций — это искус­ство. Уровень про­фес­си­о­нализма людей при соо­ру­же­нии АЭС играет пер­во­сте­пен­ную роль. Мировая прак­тика соо­ру­же­ния АЭС дока­зы­вает, что станции строят, как правило, одни и те же про­фес­си­о­наль­ные кол­лек­тивы, у которых есть опыт, и к ним предъ­я­в­ля­ются очень высокие тре­бо­ва­ния. Поэтому пока мы не поймем, что стро­и­тель­ство АЭС — это искус­ство, станции будут стро­иться мед­ленно, плохо.

Тянь­вань — это больше, чем жизнь! Когда я приехал на пло­щадку, на месте АЭС «Тянь­вань» воз­вы­шались четыре холма высотой при­мерно в 250 метров. При­шлось взо­рвать 6 мил­ли­о­нов кубо­мет­ров скаль­ных пород — это делали китайские спе­ци­али­сты. Место для раз­ме­ще­ния станции выби­ра­лось тща­тельно. Мак­си­маль­ная сила воз­мож­ного зем­ле­т­ря­се­ния в этом районе не должна пре­вы­шать 8 баллов, не должно быть раз­ло­мов, и обя­за­тель­ное условие — бли­зо­сть воды. Эти тре­бо­ва­ния неу­клонно соблю­да­ются при выборе пло­щадки стро­и­тель­ства всех атомных элек­тро­стан­ций, учи­ты­ва­ется и еще огром­ное коли­че­ство нюансов. В Китае, напри­мер, горами пожерт­во­вали в пользу сель­ско­хо­зяйствен­ных угодий на побе­ре­жье.

В 1994 года парал­лельно с выбором пло­щадки китайцы начали поя­в­ляться у нас. У нас было полное запу­сте­ние. Они докла­ды­вали, есте­ственно, что труба дело. В 1995 году, когда уже была выбрана новая пло­щадка, мы при­е­хали на Ижору с Ли Пэном, пре­мье­ром Гос­со­вета КНР — он хотел посмо­треть, где будет соз­да­ваться реак­тор­ное обо­ру­до­ва­ние. Мы шли по пустому цеху, в оглу­ша­ю­щей тишине, а впереди нас бежали два здо­ро­вых черных кота и над голо­вами летами галки. А когда Ли Пэн увидел, что еще и все стекла разбиты, он очень рас­стро­ился. Но все-таки он тогда сказал так: «Ну, поду­ма­ешь, стекла! Ну, вставите. Но ты, смотри, нас не подведи!» «Не под­ве­дем!» — говорю. И Ли Пэн поверил, что про­из­вод­ствен­ный потен­циал будет вос­ста­но­в­лен и все будет сделано на лучшем уровне. Он знал нашу страну, наш язык, наш харак­тер и оценил тот горячий энту­зи­азм, с которым мы гото­ви­лись к стройке. Ну, и не подвели. Лицом в грязь мы не ударили!

Я бы не сказал, что рабо­тать с китай­цами тяжело. Нор­мально. Для китайской стороны харак­те­рен очень скру­пулёзный подход к делу. Так, в состав комис­сии китайского Атом­над­зора, при­ни­мав­шего решение о выдаче раз­ре­ше­ния на начало загрузки ядер­ного топлива в актив­ную зону реак­тора на «Тянь­ване-1», входило порядка 250 человек.

Но в тре­бо­ва­ниях китайского заказ­чика никогда не было ничего сверх­ъе­сте­ствен­ного. Это были справед­ли­вые тре­бо­ва­ния. Слож­ность была, скорее, в том, чтобы пере­у­чить самих себя. Ока­зы­ва­ется, посло­вица «Что напи­сано пером, то не выру­бишь топором», — это «китайская» посло­вица. Китайцы, в отличие от нас просто не пони­мают по-другому. И вот здесь нам бывало сложно пере­бо­роть себя пси­холо­ги­че­ски. Ведь это у нас главный кон­струк­тор может при­е­хать на станцию и дать раз­ре­ше­ние на какое-то отступ­ле­ние от нормы, которое, по его мнению, не пов­ли­яет на кон­струк­тив. Для китай­цев это — нонсенс. По всем их писан­ным и непи­сан­ным законам, если ты отсту­пил от нормы, то ты должен обо­с­но­вать, почему ты отсту­пил, пре­до­ставить расчеты, как это пов­ли­яет на работу этого узла и всей системы в целом. Только после того, как пре­до­ста­в­лен­ные расчеты пройдут их над­зор­ные органы, они дают зеленый свет. И если их над­зор­ным органам нужно, допу­стим, сорок дней на утвер­жде­ние, то раньше они ответ тебе не дадут — хоть ты прыгай и кричи, что Мао под­ни­мется!

Основ­ной принцип у китай­цев был таким — ничего лежа­щего не берем. По всей цепочке от металла до выплавки должны стоять их люди. Везде будет наш надзор, говорят, который должен видеть, что вы нам не под­со­вы­ва­ете ничего. Един­ствен­ное, в чем мы их смогли убедить, и то чуть было не пого­рели на этом, это исполь­зо­вать на ЛМЗ ротора, которые были отко­ваны давно. Два­дцать заго­то­вок было. И они лежали на завод­ском дворе. И когда начали брать первый ротор, китайцы закри­чали: «Вы нас обма­ны­ва­ете!» Это был момент не кри­ти­че­ский, но довольно непри­ят­ный. При­шлось Чен Чжаобо убе­ждать, что смысла нет делать новые ротора, если лежат заго­товки: про­во­дим пов­тор­ный УЗК и тща­тель­ный кон­троль при изго­то­в­ле­нии. Неделю потра­тили на нер­во­трепку, но убедили.

Для нашей энер­гети­че­ской про­мыш­лен­но­сти не прошел даром 10-летний перерыв в стро­и­тель­стве АЭС, и при реали­за­ции Тянь­вань­ского проекта ком­па­нии при­шлось стол­к­нуться с опре­де­лен­ными труд­но­стями. Это и брак в поста­в­лен­ном обо­ру­до­ва­нии, и большое коли­че­ство про­ек­т­ных ошибок и недо­ра­бо­ток, это и большое число изме­не­ний и разъ­яс­не­ний проекта. Недо­ста­точ­ным был уровень рефе­рен­т­но­сти в широком спектре вопро­сов — от обще­блоч­ных про­ек­т­ных решений, до кон­струк­тив­ных испол­не­ний отдель­ных деталей обо­ру­до­ва­ния. Снижен был общий уровень каче­ства про­ек­ти­ро­ва­ния и кон­стру­и­ро­ва­ния обо­ру­до­ва­ния для АЭС. Большую непри­ят­ность доставили и нео­б­о­с­но­ван­ные изме­не­ния отра­сле­вых стан­дар­тов в пост­со­вет­ское время, что не преми­нуло ска­заться на каче­стве выпус­ка­е­мых изделий.

В СССР стро­и­тель­ство атомных станций было довольно сво­е­об­разным про­цес­сом. В стране просто не суще­ство­вало двух совер­шенно иден­тич­ных реак­то­ров. В один и тот же проект, по ходу его реали­за­ции, вно­си­лись какие-то изме­не­ния, свя­зан­ные либо с улуч­ше­нием кон­струк­ции, либо с про­из­вод­ствен­ными потреб­но­стями. Изме­не­ния утвер­ждались уже задним числом. Мы к этому при­вы­кли и считали само собой разу­ме­ю­щимся. На Тянь­ване заказ­чик потре­бо­вал абсо­лют­ного соот­вет­ствия проекту и сумел насто­ять на своем. Каждая из десят­ков тысяч деталей была сделана строго по проекту и на каждую была раз­ра­бо­тана доку­мен­та­ция. Это замед­лило ход стро­и­тель­ства, но впервые за послед­ние 30 лет (Ловииза) мы соо­ру­жали объект в соот­вет­ствии с запад­ными стан­дар­тами каче­ства. Заодно были прак­ти­че­ски пол­но­стью отвер­г­нуты совет­ские системы упра­в­ле­ния реак­то­ром, и в итоге на Тянь­ване уста­но­в­лено «симен­сов­ское» обо­ру­до­ва­ние. В общем, роль уче­ни­ков с широко рас­кры­тыми от вос­хи­ще­ния ртами никто играть не соби­рался. Обес­пе­чи­вать тре­бо­ва­ния заказ­чика в период пост­со­вет­ского кризиса и нару­ше­ния коо­пе­ра­ции внутри России было, мягко говоря, непро­сто. Но, в конце концов, справи­лись, хотя далось это неде­шево во всех смыслах. Одно­вре­менно китайцы стреми­лись обучить на АЭС мак­си­мально воз­мож­ное коли­че­ство своих спе­ци­али­стов. Нас­колько многому они нау­чи­лись, можно судить по сле­ду­ю­щему примеру. Если на стро­и­тель­ство первой очереди при­вле­ка­лось до двух тыс. спе­ци­али­стов из России, то на стро­и­тель­ство второй — на порядок меньше. Осталь­ное хозяева станции уже умеют делать сами.

Яркий пример непро­стых вза­и­мо­от­но­ше­ний с китайским заказ­чи­ком — ситу­а­ция с испра­в­ле­нием незна­чи­тель­ного дефекта рабо­чего колеса ГЦН. Дефект не вызывал опа­се­ний у рос­сийской стороны, так как главный кон­струк­тор гаран­ти­ро­вал безо­пас­ную экс­плу­а­та­цию насосов. Однако китайские атом­щики потре­бо­вали про­ве­де­ния тща­тель­ного анализа и про­ве­де­ния соот­вет­ству­ю­щих рас­чётов, затя­нув­шихся на семь месяцев. И все же на фоне общих меж­ду­на­род­ных стан­дар­тов безо­пас­но­сти у китай­цев есть свои нюансы — они мно­го­кратно стра­хуют сами себя. Китайские спе­ци­али­сты очень педан­тичны и порой находят такие про­блемы, которые, как потом выяс­ня­ется, в реаль­но­сти не суще­ствуют. Когда рос­си­я­нам и китай­цам удалось, наконец, нала­дить нор­маль­ные связи, работа пошла намного быстрее, что и пока­зало стро­и­тель­ство второго блока.

Тем не менее, с неко­то­рыми вещами нашему мен­тали­тету просто невоз­можно свыкнуться, так что ли. В атомной энер­гетике у китай­цев действуют жесточайшие правила, и про­хо­жде­ние любого объекта, малейшего изме­не­ния, вно­си­мого в проект, имеет свой неиз­мен­ный ритуал. Они тща­тель­нейшим образом иссле­дуют все мелочи — засе­дают мно­го­крат­ные экс­перт­ные комис­сии, доку­мен­та­ция рас­сы­ла­ется в разные научно-иссле­до­ва­тель­ские инсти­туты. А на послед­ней инстан­ции, когда «соби­ра­ются мудрецы» (цвет ученых), их решение вызре­вает не менее 70 дней. С нашей точки зрения, это — бюро­кра­тия. В их пони­ма­нии это — норма. Впрочем, я лично считаю китайский подход справед­ли­вым, поскольку речь идет о надеж­но­сти и безо­пас­но­сти. Атомная энергия — не шутка. Китайцы всегда ставят цель создать объект, без­у­преч­ный во всех отно­ше­ниях. «Тянь­вань» как раз и есть такой объект. Процесс, конечно, затя­нулся, но дело в том, что они не тре­бо­вали ничего лишнего, а просто въед­ливо соблю­дали «букву проекта»: что запи­сано, то, будьте любезны, и сде­лайте.

Другое дело, что сроки ото­дви­гаться и по объек­тив­ным при­чи­нам. Не надо забы­вать и о том, что проект ТАЭС был, как у нас говорят — голов­ной. Это особая ответ­ствен­ность, и во всем мире при стро­и­тель­стве голов­ных про­ек­тов могут воз­ни­кать (и воз­ни­кают!) непред­ви­ден­ные слож­но­сти и задер­жки. Есть старая русская пого­ворка: поспе­шишь — людей насме­шишь. И если мы поспе­шили — было бы не до смеха. Для нас главное каче­ство, надеж­ность и безо­пас­ность.

Ведь что такое стройка атомной станции? Если посмо­треть на опыт стро­и­тель­ства в Совет­ском Союзе, когда мы в пик раз­ви­тия вводили по три блока мил­ли­он­ника в год, то в стро­и­тельно-мон­таж­ных под­раз­де­ле­ниях, в общей слож­но­сти было занято до 80 тысяч стро­и­те­лей и мон­таж­ни­ков. Это поз­во­ляло укла­ды­ваться в опре­де­лен­ные рамки по темпам воз­ве­де­ния: у нас были и длинные сроки стро­и­тель­ства и при­ем­ле­мые. Укра­ин­ская укла­ды­ва­лась в сроки стро­и­тель­ства до 70 месяцев с начала первого бетона. Запо­рож­ская тоже укла­ды­ва­лась в первые четыре блока. Бала­ков­ская хорошо стро­и­лась, Ровен­ская, Чер­но­быль хорошо стро­ился. Тянь­вань же — это голов­ной блок.

И большая заслуга ГК «Роста­том» и ЗАО АСЭ в том, что, несмо­тря на выход из глу­бо­кого кризиса, мы опо­з­дали с вводом первой очереди Тянь­вань­ской АЭС всего на полтора года, и в основ­ном это про­и­зо­шло из-за проблем обо­ру­до­ва­ния. Дора­ботку обо­ру­до­ва­ния при­хо­ди­лось про­из­во­дить прямо на стро­и­тель­ной пло­щадке. И это не типич­ные огрехи, которые слу­ча­ются на каждой большой стройке. Это резуль­тат того, что поте­ряна опре­де­лен­ная квали­фи­ка­ция на наших пред­при­ятиях.

Китайцы, кстати, и не без нашей помощи, очень сильно выросли за послед­ние годы как про­фес­си­о­налы. Постро­или АЭС с энер­го­бло­ками соб­ствен­ной кон­струк­ции. У китай­цев есть свое атомное оружие, они запус­кают людей в космос. Они объ­я­вили, что 2020 году Китай должен стать первым в ИТР. По всем пока­за­те­лям. А Индусы пять лет назад объ­я­вили, что в 2025 году они должны быть лучше, чем Китай — по всем пока­за­те­лям. И поэтому прямого воз­душ­ного сооб­ще­ния между Индией и Китаем нет. У них вечное сопер­ни­че­ство.

И это все про­ис­хо­дило на наших глазах! Ляньюнь­ган когда-то был рыбац­ким город­ком, вытя­ну­тым на 30 кило­мет­ров вдоль побе­ре­жья Желтого моря. Рядом — остров с трех­кил­ло­мет­ро­вой дамбой. На острове был военный сана­то­рий — закры­тая зона. Мы пона­чалу жили гости­нице для ино­стран­ных спе­ци­али­стов, которые строили порт там. Мы при­е­хали первый раз в 1997 году на 7 ноября. Они нам встречу устро­или, пока­зали порт. От него начи­на­ется железная дорога, по которой можно, не снимая кон­тейнер, доехать до Гол­лан­дии. Если срав­нить фото­гра­фии этого порта 1997 год и 2009 — то его не узнать. Они и тогда гово­рили, что это будет порт, из кото­рого мы пере­хва­тим все кон­тейнер­ный пере­возки, потому что у вас грабят кон­тейнеры. И они пере­хва­тили.

И вот за эти годы грязный поселок пре­вра­тился в пре­крас­ный мно­го­этаж­ный город. Они сильно развили ипотеку — пере­хва­тили нашу идею, как квар­ти­рами при­вле­кать пер­со­нал АЭС. Когда для наших людей начи­нали строить жилье, я говорил Чен Джаобо, пред­се­да­телю пра­в­ле­ния Цзян­сус­ской кор­по­ра­ции по ядерной энергии: «Слушай, товарищ Чен, зачем ты на двух человек строишь квар­тиру?» А для Китая это были очень богатые квар­тиры: двух­ком­нат­ные — это значит две спальни (кухня и гости­ная не счита­лась). Причем, они сделали по нашему насто­я­нию отоп­ле­ние, которое не поло­жено в этой кли­ма­ти­че­ской зоне. А он мне и говорит: «Решет­ни­ков, вы через десять лет уйдете, а это все нам доста­нется». Так вот, после того, как для нас постро­или поселок, в округе начали строить такие же дома и уже тогда — 1999 год — в Китае была уста­но­в­лена норма 19 кв. метров на чело­века, у нас — 9. То есть они смо­трели далеко вперед. А квар­тиры — по 100 кв. метров, а семьи были молодые, без детей, и они сделали так — хочешь 100 метров, будет тебе 100 метров. 38% получи бес­платно, а за осталь­ное ты платишь. Но каким образом? Кредит ему давали от пред­при­ятия, не от банка, и у нас такой порядок был и в Бала­ково, и Курске: пред­при­ятие имело право дать деньги на 20 лет рас­срочку. Было зафик­си­ро­вано, что кв м. стоит 1 руб 20 коп, и по рубль два­дцать он платит. Через пять лет, если ты рабо­та­ешь нор­мально, не про­гу­ли­ва­ешь, не пьешь, 5 лет про­ра­бо­тал, 30% пред­при­ятие тебе ско­стило. 8 лет про­ра­бо­тал — 60% ско­стило. 12 лет — все, до сви­да­ния. Все ско­стило. И кадры дер­жались. И китайцы спе­ци­али­стам такие условия дают. Кто с Харбина, кто откуда. Пришли, согла­си­лись рабо­тать, и им дали жилье. Так и Рим возник — откры­тый город. И Америка. Дальше — больше. Прошло 4-5 лет, они начали «душить» Чен Джабо: «Ты нам кот­те­джи построй, мы хотим жить в кот­те­джах». Им сказали, мол, хорошо, мы будем строить вам кот­те­джи, но как только ты коттедж полу­чишь, ты квар­тиру нам отдаешь, мы ее продаем в счет твоего кот­те­джа, и опять по такой же схеме разницу ты будешь нам допла­чи­вать. Так они посте­пенно бога­тели, и не только наши китайцы, не только на станции.

В 1990 году китайцы попро­сили нас посмо­треть их заводы, они у себя тоже соби­рались про­во­дить кон­вер­сию, при­ва­ти­зи­ро­вать пред­при­ятия. Михайлов мне сказал: «Давай, возьми, кого надо — помо­гите». Мы взяли с Гид­ро­пресса, с Ижор­ского завода спе­ци­али­стов, при­е­хали сначала в Харбин, на маши­но­стро­и­тель­ный завод. Посмо­трели и говорим: «Ребята, вам ничего под­ска­зы­вать не надо, вы здесь запро­сто сможете выпус­кать обо­ру­до­ва­ние для АЭС». Поехали затем на Шан­хайский завод — огром­ное пред­при­ятие, как у нас «Урал­ва­гон», где дела­ются танки. Стали им рас­ска­зы­вать, как пере­про­фи­ли­ро­вать завод под про­из­вод­ство атом­ного маши­но­стро­е­ния. Они под­считали и сделали вывод, что им это не выгодно. «Мы не сможем столько блоков делать, говорят, а надо как минимум четыре». Китайцы очень умно провели при­ва­ти­за­цию. Госу­дар­ство не выпус­кает на волю пред­при­ятие до тех пор, пока оно не начнет выпус­кать кон­ку­рен­то­с­по­соб­ную про­дук­цию, помо­гает пере­о­с­на­щать заводы, фабрики. Во-первых, при­ва­ти­зи­ро­ван­ное пред­при­ятие обязано выпус­кать только ту про­дук­цию, которая будет иметь спрос внутри страны, а в будущим экс­пор­ти­ро­ваться. Во-вторых, завод акци­о­ни­ро­вался только после того, как было пол­но­стью нала­жено про­из­вод­ство такой про­дук­ции. Завод встал на ноги, госу­дар­ство сказало: «Поку­пайте». Госу­дар­ство оста­в­ляет за собой 5%, но «золотую акцию» — с правом реша­ю­щего голоса. Через четыре года и «золотую акцию» отдают заводу. Так вот они из Шан­хайского завода сделали пред­при­ятие, которое сегодня выпус­кает всю стро­и­тель­ную технику по номен­кла­туре, какая только есть в мире. Они позвали японцев, немцев, гол­лан­д­цев, и те при­везли свои тех­ноло­гии. И сегодня там выпус­кают краны любой гру­зо­подъем­но­сти. Они делают бето­носме­си­тель­ную технику любой про­из­во­ди­тель­но­сти. То есть они все лучшее берут от мира и затем сами про­из­во­дят. Да, госу­дар­ство вложило деньги, но сегодня это пред­при­ятия вышло уже на мировой рынок. Точно так же как с авто­мо­би­лями. Они говорят, напри­мер, БМВ: «Вы при­хо­дите к нам с тех­ноло­ги­ями, которые вы сегодня сни­ма­ете, и начи­найте выпус­кать у нас. Совест­ное пред­при­ятие делаем для Китая. Но условие такое. Первый год — «отвертка». Второй — 30% локали­за­ции. Третий — 90% локали­за­ции. Чет­вер­тый — наша полная сборка. Поти­хоньку они развили свою авто­мо­биль­ную про­мыш­лен­ность. Сегодня там выпус­ка­ются машины всех марок. Не всегда каче­ствен­ные, но к этому у них отно­сятся просто: «Каче­ство? Исправим!». Набрали они ото всех заме­ча­ний, двоих рас­стре­ляли за то, что вместо поролона газеты были набиты, — все! Сегодня они даже в Европу поста­в­ляют свои машины. Они держат марку.

Мне импо­ни­рует в китай­цах их после­до­ва­тель­ность в дости­же­нии цели. Тогда из Китая летали в неделю всего три меж­ду­на­род­ных рейса, сейчас в сутки — около трехсот. Построен огромный аэро­порт, вторую очередь к олим­пи­аде достро­или. Китайцы вводят в строй еже­годно 6 тысяч кило­мет­ров асфаль­то­вых дорог. Строят ско­рост­ные трассы. Китай сегодня можно про­е­хать с севера на запад, с севера на юг, с запада на восток, по хайвеям. Да, дороги у них платные, но они постро­ен­ные по самым совре­мен­ным тех­ноло­гиям, обо­ру­до­ваны всем пол­но­стью — и сто­ян­ками, и местами отдыха, то есть можно сесть в Харбине и доехать до Мон­го­лии. Все это на наших глазах стро­и­лось. Раньше от Нанкина до станции надо было ехать 6 часов эти 180 км, а сегодня едешь 2 часа самое большее. Поэтому они смогли занять людей. Там нет голод­ных, нищих, даже в глухих дерев­нях все имеют теле­ви­зоры, холо­диль­ники. Страна зани­мает третье место в мире по золо­то­ва­лют­ным запасам. У них строгие законы по отно­ше­нию к взя­точ­ни­кам, к кор­руп­ци­о­не­рам. Все, что каса­ется госу­дар­ствен­ных инте­ре­сов, жестко кон­тро­ли­ру­ется.

Они сделали там откры­тую эко­но­ми­че­скую зону, народ стал рабо­тать, людям начали платить деньги. Не очень большие, но для боль­шин­ства китай­цев 600 дол­ла­ров, напри­мер, это большие деньги. Пред­поло­жим, делают они теле­фоны Нокиа, делают на весь мир. Нокиа только наблю­дает, ставит печать. Наши поку­пают в Ляньюнь­гане за 5-10 дол­ла­ров телефон, который не прошел на фабрике кон­троль, но рабо­тает. «А если сло­ма­ется?» — говорят. «Придешь, поме­ня­ешь». И меняют без раз­го­во­ров.

Хорошая страна Китай. У меня много друзей среди китай­цев. Человек пять­де­сят. Все руко­во­ди­тели ком­па­нии, стро­я­щие АЭС. Все, кстати, когда-то учились в Москве, в Петер­бурге. Закан­чи­вали МЭИ, Санкт-Петер­бур­г­ский госу­ни­вер­си­тет. Все пре­красно говорят по-русски. Очень оби­жа­ются на рос­сийское прави­тель­ство, что оно не при­ни­мает китайскую моло­дежь в рос­сийские вузы. На каждом сове­ща­нии нам об этом говорят.

Если считать с 1989 года, я раз 120 летал в Китай. Путе­ше­ство­вать, правда, много не дове­лось. Про­гулки на катере были, но даже до остро­вов не доплы­вал. У меня никогда не было сво­бод­ного времени на объекте. Не полу­ча­лось. Я если летел в Пекин, по дворцам походил, а в Ляньюнь­ган я без отдыха летал. Ну, если когда тяжелые моменты, неделю поси­дишь. Я даже багаж с собой не возил — что в сумку запих­нешь, то и твое. С китай­цами не бывает, что у тебя сво­бод­ное время есть. Они этого не пони­мают. У них только одно правило: 12 часов, хоть ты помри, нужно обедать. Вот ты — хоть сдохни, в 12 дня они на полу­слове пре­кра­щают свое ора­тор­ство, и до двух часов — ты их не трогай. Потом в 7 вечера они могут сделать перерыв, и дальше будут сидеть хоть за полночь. Поэтому ни на какие «подвиги» времени не оста­ва­лось. Разве что в субботу и вос­кре­се­ние сходишь на пляж. Редко когда на «Жем­чужку» сходишь, купить сувенир — жемчуга, чая, и — домой.

Тут самое главное пони­мать, что строить АЭС — это не просто строить. Про­фес­си­о­нализм здесь — еще не все. Человек, который идет на такую большую стройку — он должен энту­зи­а­стом быть. Если он не спорт­с­мен по жизни, если у него нет желания быть первым, то лучше не браться за это дело. Лучше идти в банк и гнить там.

В начале 90-х пре­стиж­ность таких долж­но­стей как мастер, прораб и прочее была резко при­ни­жена. В резуль­тате молодой человек, закан­чи­вая инсти­тут видел, что стро­и­тель, инженер — в грязи, в сапогах, что он начи­нает с какой-то хижины, так не лучше ли мне поехать, набрать барахла в Китае и на рынке продать? И все это чел­ноч­ное дви­же­ние, может быть, и под­дер­жало вну­трен­ний рынок шир­по­треба, но в целом, привело к опре­де­лен­ной дегра­да­ции эко­но­мики.

Когда заводы поку­пали, ведь никто не хотел думать, что пона­до­бятся квали­фи­ци­ро­ван­ные кадры. Все ж думали, что рабочие валя­ются на улице, я завтра пойду, под забором их наберу. И не было никакой кад­ро­вой поли­тики. Проф­те­х­у­чи­лища и тех­ни­кумы поза­кры­вали. Да и сегодня даже за большую зар­плату — 40 тыс. — не идет на «Ижору» молодой пацан рабо­тать, не хочет, потому что это грязно, это масло, это станок. Да он кра­си­вый, но все равно это станок, а его уже вос­питали, что станок — это грязно, это плохо, он никогда там рабо­тать уже не будет. Да лучше он выши­ба­лой в казино пойдет, да и денег больше зара­бо­тает. Сегодня же сту­ден­тов закан­чи­вает не меньше, чем в старое время, а то и больше, а на работу по спе­ци­аль­но­стям в инже­неры идут восем­на­дцать про­цен­тов. И это, конечно, плохо, это очень тяжело. Поэтому это и сегодня огром­ная задача — вос­ста­но­вить инже­нер­ный потен­циал.

Первые атомные станции за рубежом строило поко­ле­ние, кото­рому было 35-36 лет. И, тем не менее, это были уже люди с большим багажом знаний и богатым про­из­вод­ствен­ным опытом, люди, которые прошли Воро­неж­скую АЭС (в основ­ном), Бело­яр­скую АЭС, и это при­да­вало нам всем уве­рен­ность. Когда же мы начи­нали кон­тракты по Китаю, по Бушеру, то после 12-летнего пере­рыва в стро­и­тель­стве и вводе новых блоков в России, у нас не было под­го­то­в­лен­ного моло­дого пер­со­нала. Не могли мы брать людей и с действу­ю­щих станций на Украине и в Литве. И поэтому почти весь наш пер­со­нал был седым. Молодых — до 35 лет — было человек трид­цать, осталь­ные пуско-налад­чики, пер­со­нал на блочном щите — это была «старая гвардия», люди далеко за пять­де­сят.

История сви­детель­ствует, что ядерная энер­гетика намного безо­пас­нее как в отно­ше­нии риска для чело­ве­че­ских жизней при про­из­вод­стве топлива, так и по влиянию на здо­ро­вье и окру­жа­ю­щую среду в резуль­тате исполь­зо­ва­ния этого топлива. У «зеленых» на все один довод — Чер­но­быль. Чер­но­быль — это, конечно, наша боль, но нельзя забы­вать, что это была един­ствен­ная авария на ядерном реак­торе с чело­ве­че­скими жерт­вами. И это с 1954 года, когда зара­бо­тала первая в мире АЭС в городе Обнин­ске. Ее мощ­ность была всего 5 МВт. К 80-м годам в мире уже нас­чи­ты­ва­лось 300 действу­ю­щих ядерных реак­то­ров, и мощ­ность атомной энер­гетики воз­ро­сла до 200 000 МВт, то есть в сорок тысяч раз. Аварии были, но не тяжелые. Так, в 1979 году про­и­зо­шла авария на аме­ри­кан­ской АЭС «Три-Майл-Айленд». Она почти не имела послед­ствий за пре­де­лами станции из-за оболочки — «колпака», укры­ва­ю­щей реактор и обо­шлась без чело­ве­че­ских жертв. В то же время, аварии с чело­ве­че­скими жерт­вами часто про­ис­хо­дят при про­ры­вах плотин, авариях на гид­ро­элек­тро­стан­циях, взрывах на уголь­ных шахтах и пожарах на газо­про­во­дах.

Раз­ви­тию атомной отрасли много что мешает. Недо­ста­ток кадров, жилья… Жилье — это вообще большая про­блема для всей атомно-энер­гети­че­ской отрасли, для любых станций, которые будут начи­наться сейчас. Раз­го­воры о том, что мы найдем на рынке гастробайте­ров, и они нам все построят — это блеф. Это невоз­можно сделать. Да, у нас рабо­тали в свое время поляки на Хмель­ниц­кой АЭС, на Курской. Но они, в основ­ном, строили инфраструк­тур­ные объекты. И когда мы сегодня говорим, что завтра мы свист­нем, все сбе­гутся — да никто не сбежится. У нас даже в то время, когда 250 мил­ли­о­нов было в Союзе, кадры были на вес золота. А ведь и условия были лучше на пло­щад­ках, потому что целые кол­лек­тивы в пер­спек­тиве полу­чали жилье. Сегодня никто не обещает жилье, поэтому можно рас­счи­ты­вать только на кол­лек­тивы, которые уже суще­ствуют. И обещать им, что в пер­спек­тиве они будут рабо­тать на этой станции. Тогда можно будет создать базовый кол­лек­тив, кото­рому за счет высокой зар­платы, которую он будет полу­чать за свою работу, опла­чи­вать жилье. Под­соб­ники, которые можно в общежи­тии посе­лить, всегда найдутся. Но костяк, который будет обла­дать опытом и зна­ни­ями, должен иметь свое жилье. А иначе не будет ничего! Сейчас народ куда идет? При­хо­дил ко мне парень, мать его у нас рабо­тает. Пришел, говорят: «Я полтора года назад инсти­тут закон­чил, помо­гите сюда устро­иться или в мини­стер­ство». Я ему говорю, слушай, ты, что здесь делать будешь? Вон поезжай в Ново­во­ро­неж. Ты же стро­и­тель, ты закан­чи­вал стро­и­тель­ный инсти­тут, иди, ума набе­рись, лет семь отпаши, а потом в Москву, в мини­стер­ство. Тогда ты будешь пони­мать, что надо решать вопросы отрасли, а не свои соб­ствен­ные. Ты будешь пони­мать, что ты — пред­стави­тель оттуда. Если ты этого не пони­ма­ешь, у тебя стройка будет гнить. Будешь только тре­бо­вать, чтобы тебе платили. Ну, и что он поверил мне? Нет, сидит сейчас в мини­стер­стве, учит, что бы у кого-то машина на объекте вправо поехала, а не влево. Какой дурак пойдет после этого куда-то на стройку? А зря! Строить станции — это сказка! Душевно это все было. Никто не жалеет. Самые кон­струк­тив­ные годы были!