Покровский Алексей Павлович

Об этом нельзя забывать!

Я родился в городе Горьком. Во время войны наш город, слу­ча­лось, бом­били по три раза в день. В зда­нии школы, где я учился, разме­стился воен­ный госпи­таль, а детей обу­чали в три смены. Из-за про­блем со здо­ро­вьем меня пере­вели в Лес­ную школу, после окон­ча­ния кото­рой в 1947 году я поступил в пре­стиж­ный Горь­ков­ский радио­тех­ни­кум на радио­ло­каци­он­ное отде­ле­ние. Там я учился два года. А в 1949 году сту­ден­тов, кото­рые были успешны в учёбе, напра­вили в Южно­уральский поли­тех­ни­кум. Я попал в их число. На тот период атом­ная бомба в нашей стране была ещё не испытана, но уже тре­бо­ва­лись ква­лифици­ро­ван­ные спе­ци­а­ли­сты, кото­рые бы рабо­тали на про­из­вод­стве атом­ного оружия. Южно­уральский поли­тех­ни­кум объеди­нил учащихся сразу из 7 горо­дов СССР: Горький, Пенза, Кострома, Кинешма, Рошаль, Каля­зин, Дзержинск.

Нас посе­лили в закрытой зоне. Когда мы уезжали, нам гово­рили: «Вы поступили на ради­стов, вы и будете ради­стами». Но препо­да­ва­тели стали читать нам неиз­вест­ные дис­ци­плины — теп­лофи­зику, кото­рая необ­хо­дима для атом­ных реак­то­ров, КИП и А при­боры, кото­рые необ­хо­димы для кон­троль­ных изме­ре­ний в хими­че­ских аппа­ра­тах, авто­ма­тику. Мы ещё не знали, зачем изу­чаем все эти пред­меты, но никто не жало­вался. Всем сту­ден­там выпла­чи­вали большую стипен­дию в 500 руб­лей, часть кото­рой уда­ва­лось даже пере­сылать роди­те­лям.

С 1949 по 1951 год вклю­чи­тельно я учился в поли­тех­ни­куме на отде­ле­нии КИП и А (Кон­трольно-изме­ри­тель­ных при­бо­ров и авто­ма­тики). Облу­чаться я там начал с марта 1951 года, когда нас при­везли на пред­диплом­ную прак­тику. Нам при­хо­ди­лось рабо­тать непо­сред­ственно на объекте, где было много радио­ак­тив­ной грязи и больших ради­аци­он­ных полей.

С авгу­ста мы начали рабо­тать в Челя­бин­ске-40 на сек­рет­ном ядер­ном ком­би­нате «Маяк», кото­рый про­из­во­дил плу­то­ний для атом­ных бомб. В то время мне посчаст­ли­ви­лось позна­комиться с выдающимся КИПовцем Семё­ном Бори­со­ви­чем Фас­мо­ном, он был очень смыш­лё­ным, все перед ним пре­кло­ня­лись. Но в 1952 году он попал под репрес­сии. Для ком­би­ната было большой поте­рей, когда его отстра­нили.

Во время работы на ком­би­нате повышен­ное ради­аци­он­ное облу­че­ние при­во­дило к болез­ням, людей направ­ляли на лече­ние. Всем было очень тяжело. В 1952 году я рабо­тал в опе­раци­он­ной дозимет­рии, изме­рял поля и загряз­не­ния на всех поверх­но­стях и нахва­тался много ради­аци­он­ных доз. Позже началь­ник службы пере­вёл меня в лабо­ра­то­рию, где я начал изу­чать раз­ные при­боры: дозиметры, радиометры, спек­трометры для изме­ре­ния загряз­не­ния поверх­но­стей.

29 сен­тября 1957 года (вос­кре­се­нье) после 16 часов дня мы с женой сто­яли дома на кухне возле открытой фор­точки, кото­рая была зашто­рена бума­гой с наре­зан­ными полос­ками, чтобы мухи с улицы в квар­тиру не зале­тали. Вдруг раз­дался глу­хой хлопок, и бумаж­ные полоски взле­тели под углом 90 гра­ду­сов прямо внутрь квар­тиры. Задержавшись 3-4 секунды в таком состо­я­нии, они опу­сти­лись на преж­нее место. Мне пока­зался очень стран­ным этот хлопок, но я подумал, что рядом в городе что-то ремон­ти­руют: до нас и раньше доно­си­лись все­возмож­ные по мощ­но­сти взрывы.

На сле­дующий день — 30 сен­тября, в поне­дель­ник — я при­е­хал авто­бу­сом на работу на свой объект 25, прошел через сан­про­пуск­ник в нашу дозимет­ри­че­скую лабо­ра­то­рию, рас­по­ложен­ную в 101 зда­нии, глав­ном зда­нии нашего радио­хи­ми­че­ского завода № 25. Всё было спо­койно, но сотруд­ники обна­ружили одну неувязку: одна окон­ная рама была настежь открыта, стекло трес­нуло, а свинцо­вый кирпич, кото­рым она подпи­ра­лась обычно в лет­ний период, был сброшен с высо­кого под­окон­ника прямо на рабо­чий стол, на тестер, повре­див при­бор. Пока гадали, как это могло слу­читься, от нашего руко­во­ди­теля Евге­ния Ива­но­вича Андре­ева поступило ука­за­ние, что нужно срочно бежать (именно бежать, а не схо­дить) в 170 зда­ние и выяс­нить обста­новку, так как там про­изошел взрыв.

Бежать при­ш­лось мне, потому что в 170 зда­нии рас­по­лага­лись наши дозимет­ри­че­ские щито­вые при­боры, а я возглав­лял щито­вую группу по ремонту и экс­плу­а­тации этих при­бо­ров. Сле­дом за мной послали дозимет­ри­ста с при­бо­ром. В 170 зда­нии я обна­ружил пол­но­стью выби­тые стекла с обеих сто­рон зда­ния. С одной сто­роны стекла вле­тели внутрь зда­ния, а с дру­гой сто­роны зда­ния они были выбиты, часть попала внутрь зда­ния, а другая часть наружу. Тех­но­логи 170-го зда­ния ска­зали мне, что рва­нула одна «банка» веч­ного хра­не­ния комплекса С. При­бежавший за мной дозимет­рист с при­бо­ром ска­зал, что дозиметр зашка­лил на всех диапа­зо­нах изме­ре­ния. Мы с ним спу­сти­лись в нашу небольшую дозимет­ри­че­скую мастер­скую в 170 зда­нии, где внеш­ний фон от гамма-излу­че­ния был зна­чи­тельно ниже, и при­бор ожил.

Сообщив обста­новку по теле­фону, я полу­чил команду пре­кра­тить все работы по щито­вым при­бо­рам и всей груп­пой из 4-х чело­век при­ступить к ремонту и обслужи­ва­нию пере­нос­ных при­бо­ров — и новых, и ста­рых, кото­рые еще не спи­сали и не уни­чтожили. Новые дозиметры — это «ПМР» и «Карагач», а ста­рые заслужен­ные при­боры — «МАК» и «Штанга». Именно «Штанга» яви­лась про­то­типом при­бора «Карагач». «Штанга» и «Карагач» — это, по сути, вынос­ная рука дозимет­ри­ста, чтобы ему нахо­диться подальше от ради­аци­он­ного источ­ника. Эти при­боры гра­ду­и­ро­ва­лись для изме­ре­ния очень больших мощ­но­стей доз гамма-излу­че­ния и все­гда были в ходу у дозимет­ри­стов в ради­аци­он­ных усло­виях 25-го объекта. При­бор «Штанга» был раз­ра­бо­тан и внед­рен на объекте 25 началь­ни­ком ремонт­ной мастер­ской службы «Д» Нико­лаем Михай­ло­ви­чем Бело­вым и тех­ни­ком Вик­то­ром Анд­ро­но­вым. «Штанги» соби­ра­лись на базе тех­но­логи­че­ских кана­лов атом­ных реак­то­ров и имели раз­лич­ную длину: 2 м, 2,5 м, 3 метра. Вес они имели небольшой, так как алюми­ни­е­вые каналы лег­кие.

Через 3 дня на наш объект при­е­хала комис­сия во главе с мини­стром Е. П. Слав­ским. Марш­рут до места взрыва был зара­нее проме­рен дозимет­ри­стами при помощи отгра­ду­и­ро­ван­ных нами «Штанг» для изме­ре­ния больших мощ­но­стей доз по гамма-излу­че­нию. Но, тем не менее, комис­сия пошла на осмотр эпицен­тра взрыва с одним из наших дозимет­ри­стов. Он потом рас­ска­зы­вал, что шли довольно быстро, и он по ходу вслух назы­вал мощ­но­сти доз. На вся­кий слу­чай я и еще несколько дозимет­ри­стов сто­яли возле 101 зда­ния с при­бо­рами. При воз­враще­нии назад, возмущен­ный уви­ден­ным, Е. П. Слав­ский выражал свои эмоции в ярких рус­ских выраже­ниях. На объекте в эти дни шла интен­сив­ная уборка, отмывка, дез­ак­ти­вация, про­кладка пеше­ход­ных марш­ру­тов с ограж­де­ни­ями, подго­товка к засыпке гряз­ных очагов чистым грун­том (позже при­ш­лось этот грунт снимать).

При­мерно через неделю при­е­хала вто­рая комис­сия. Это уже были уче­ные, спо­соб­ные разо­браться в тео­ре­ти­че­ской и тех­ни­че­ской сути про­изошед­шего взрыва. Стали думать: рва­нет еще или не рва­нет? Срочно вызвали бурильщи­ков из Крас­но­яр­ска-26 (там стро­или объект внутри горы). Они начали осто­рож­ное свер­ле­ние бетон­ных крышек и сте­нок каньо­нов, где рас­по­лага­лись другие запол­нен­ные «банки». Бурильщику давали время для буре­ния 2-3 минуты из-за очень больших гамма-полей. Поэтому они начали обу­чать буре­нию наш пер­со­нал, кото­рый тоже освоил это дело.

Отвер­стия в «бан­ках» и каньо­нах были нужны для подачи охла­ждающей воды. Уче­ные опа­са­лись, что при буре­нии от искры может взо­рваться оче­ред­ная «банка», и при­за­дума­лись, не зная, как поступить. Надо ли свер­лить? Но тут при­шел брига­дир бурильщи­ков и ска­зал, что он «про­дыря­вил» одну крышку, что дальше? Гово­рили, что это было как у Гоголя в послед­них секун­дах «Реви­зора», немая сцена! И тогда начали без­бо­яз­ненно свер­лить пол­ные «банки» и зали­вать туда воду, так как в «бан­ках» вода испа­ря­ется.

Для про­ве­де­ния работ по лик­ви­дации послед­ствий ава­рии министр Е. П. Слав­ский утвер­дил повышен­ные нормы ради­аци­он­ной без­опас­но­сти для всех. Такова была ост­рая необ­хо­димость в той обста­новке. Большин­ство работ­ни­ков ком­би­ната и без этой ава­рии имели большие инди­ви­ду­аль­ные дозы облу­че­ния на своих рабо­чих местах, осо­бенно в цехах (отде­ле­ниях) пер­вой группы. Их про­должали кон­тро­ли­ро­вать инди­ви­ду­ально при помощи фото­кас­сет. Но в войско­вых под­раз­де­ле­ниях фото­кон­троль был только группо­вой: выда­ва­лось всего несколько фото­кас­сет на под­раз­де­ле­ние, и потом сред­нюю вели­чину облу­че­ния за рабо­чее время рас­пи­сы­вали инди­ви­ду­ально на каж­дого воен­ного дан­ного под­раз­де­ле­ния. Эта работа среди воен­ных была орга­ни­зо­вана плохо, оче­видно, в силу спешки и нераз­бе­рихи. При­меры можно про­честь в книге М. В. Гла­дышева «Плу­то­ний для атом­ной бомбы».

Уди­ви­тельно, что во время этого огром­ного и мощ­ного взрыва на нашем объекте не было убито ни одного чело­века, хотя от эпицен­тра взрыва при­мерно в 100-150 мет­рах нахо­ди­лось пять чело­век — дежур­ный пер­со­нал из 121 и из 113 зда­ний. Двое из них неза­долго перед взрывом ходили на про­верку зага­зо­ван­но­сти в кори­дор самого хра­ни­лища банок веч­ного хра­не­ния. Там была страш­ная жара и такая силь­ная зага­зо­ван­ность, что даже свет от лампо­чек был чуть виден. Ходили они туда в ком­би­не­зо­нах и про­ти­вога­зах. Только успели выйти и, отойдя неда­леко от хра­ни­лища, стали обсуж­дать результаты про­верки, как в этот момент 14 «банка» взо­рва­лась. Дежур­ный тех­ник-тех­но­лог Вале­рий Кома­ров (мой одно­каш­ник по Южно­уральскому поли­тех­ни­куму) уви­дел летящую вверх бетон­ную крышку от «банки» при­мерно на высоту трубы 101 зда­ния (151 метр). Так ему пока­за­лось снизу. Но если бы он нахо­дился в зда­нии на своем рабо­чем месте, то его раз­да­вил бы метал­ли­че­ский сейф, кото­рый был опро­ки­нут взрыв­ной вол­ной прямо на рабо­чий стул Кома­рова.

Дежур­ного опе­ра­тора 113 зда­ния Вик­тора Осет­рова взрыв­ная волна вынесла из двери этого небольшого зда­ния наружу. Вик­тор Осет­ров, кра­си­вый бала­гур, успевший к этому времени отслужить в армии, рас­ска­зал: «Уви­дев такой мощ­ный взрыв, я подумал: «Война!», и рва­нул в сто­рону 101-го зда­ния!». — «А как рва­нул?». — «Да по-пла­стун­ски, по-пла­стун­ски!» (до 101 зда­ния было при­мерно 500 мет­ров).

Небольшое 113-е зда­ние было кон­троль­ным форпо­стом для сбра­сы­ва­емых сла­бо­ра­дио­ак­тив­ных вод в реку Теча. Туда шла вода из пра­чеч­ной, где сти­ра­лись наша спец­одежда и обувь, из наших сан­про­пуск­ни­ков, из обмывки полов в рабо­чих помеще­ниях и рабо­чих каньо­нах. Для дозимет­ри­че­ского кон­троля за этими сброс­ными водами в 113-м зда­нии были уста­нов­лены два щито­вых самописца, полу­чающих информацию от двух иони­за­ци­он­ных камер, рас­по­ложен­ных в нержа­веющей трубе, кото­рую обте­кали эти радио­ак­тив­ные воды. Кон­троль за пока­за­ни­ями этих самописцев осуществ­ляли дежур­ный тех­ник-тех­но­лог и дежур­ный сле­сарь. А вот ремонт и профи­лак­тику этих при­бо­ров осуществ­лял я — старший тех­ник лабо­ра­то­рии службы «Д».

Пери­о­ди­че­ски всплы­вали неко­то­рые нюансы, но они все­гда устра­ня­лись. Работа эта велась еще до взрыва «банки», когда был уже­сто­чен кон­троль за сброс­ными водами. Сброс радио­ак­тив­ных рас­тво­ров из аппа­ра­тов действующего про­из­вод­ства осуществ­лялся в озеро Кара­чай и в «банки» веч­ного хра­не­ния. После взрыва «банки» дозимет­ри­че­ские службы всех наших заво­дов и ЦЗЛ, за кото­рой была закреп­лена внеш­няя дозимет­рия за гра­ни­цами города, начали интен­сив­ное обсле­до­ва­ние тер­ри­то­рий. Об этом напи­сано много отче­тов и даже опуб­ли­ко­вано несколько книг об этой ката­строфе. На нашем 25 заводе и вновь стро­ящемся 35 заводе, близко рас­по­ложен­ном к нам, загряз­не­ния были очень большие. Неко­то­рые пере­нос­ные дозиметры «Штанга» и «Карагач» при­хо­ди­лось перегра­ду­и­ро­вать на более высо­кие пока­за­ния. Службы дозимет­рии в той слож­ной обста­новке рабо­тали четко и доби­ва­лись опре­де­лен­ных положи­тель­ных результа­тов. Несмотря на то, что «роза вет­ров» спасла сам город Челя­бинск-40 от Восточно-Уральского радио­ак­тив­ного следа (ВУРС), в город было затащено маши­нами, нашей обу­вью и одеж­дой большое коли­че­ство радио­ак­тив­ной грязи, отмы­ваться от кото­рой при­ш­лось очень дли­тель­ное время, в тече­ние после­дующих двух лет. Но все отмыли, очи­стили, и город про­должал жить своей жиз­нью, про­из­водя необ­хо­димую нашей стране про­дукцию.

После взрыва я про­должал рабо­тать на ком­би­нате, пока не вышел при­каз о выводе сотруд­ни­ков с дозой облу­че­ния более 250 рентген. В то время я закан­чи­вал вечер­нее отде­ле­ние МИФИ, и началь­ник по тех­нике без­опас­но­сти ком­би­ната при­гла­сил меня рабо­тать в заво­до­управ­ле­нии, кури­ро­вать радио­хи­ми­че­ские заводы. Я про­ра­бо­тал там девять месяцев и изоб­рёл сиг­наль­ный дозиметр. Когда мне дали сви­де­тельство об изоб­ре­те­нии, я испытал свой дозиметр в ОКБ КИП и А на атом­ных реак­то­рах и внед­рил его в радио­хи­ми­че­ское про­из­вод­ство. Дозимет­ров выпу­стили целую пар­тию, 256 штук, они разошлись по раз­ным заво­дам. После этого глав­ный при­бо­рист, кото­рый помогал мне в раз­ра­ботке модели дозиметра, пере­вёлся рабо­тать в Пятигорск, где должны были постро­ить пер­вый в мини­стер­стве при­бор­ный серий­ный завод. Он стал там глав­ным инже­не­ром и при­гла­сил меня рабо­тать вме­сте с ним. Так я уехал из Челя­бин­ска-40.

В мае 1964 года я стал рабо­тать в Пятигор­ске началь­ни­ком элек­тронно-физи­че­ского отдела на заводе, кото­рый про­из­во­дил ради­аци­он­ную аппа­ра­туру. В 1992 году ушёл на пен­сию. У меня два сына, кото­рые рабо­тали в ИФВЭ. В 1997 году я пере­ехал вме­сте с женой в Протвино, чтобы быть поближе к детям и вну­кам. Здесь я встре­тил и своих сослуживцев с ком­би­ната «Маяк», и тех, кто постра­дал от послед­ствий ава­рии. Об этой ката­строфе нельзя забы­вать!