Плаксин Евгений Алексеевич

Все это — моя судьба

Урал — опор­ный край державы и малая родина моя.

Родился я в сто­лице Урала Сверд­лов­ске, как тогда назы­вался Ека­те­рин­бург. Жил на улице Ленина в поселке Про­фес­сор­ском — был такой посе­лок. И даже была трам­вай­ная оста­новка «Про­фес­сор­ская». Сей­час это оста­новка «Бажова».

А дальше, стало быть, война. Мы пере­ехали к деду в город Ниж­няя Салда — он непо­да­леку от Ниж­него Тагила. И в Салде в начале войны я пошел в образцо­вую школу.

В это время 30% кад­ро­вых рабо­чих Ниж­не­сал­дин­ского метал­лурги­че­ского завода ушли доб­ро­вольно и по при­зыву на фронт. Пацаны из деся­того класса бежали на фронт доб­ро­воль­цами. Мой двою­род­ный брат Юрка, кото­рый жил в Сверд­лов­ске, про­бился до при­зыв­ного воз­раста в Уральский доб­ро­воль­че­ский корпус. Его отпра­вили в пулемет­ную школу. После окон­ча­ния этой школы он стал коман­ди­ром пулемет­ного взвода и погиб на Укра­ине.

Ниж­не­сал­дин­ский метал­лурги­че­ский завод, постро­ен­ный Деми­до­вым, был пущен в 1730 году. При заводе орга­ни­зо­вался посе­лок Ниж­няя Салда. Почему Салда? Потому что речка Салда. Речку запру­дили, выкопали большой пруд — враще­ние завод­ских меха­низмов было водя­ное.

Осень 1942 года выда­лась очень тяже­лой для Урала: голод­ное было время. Той осе­нью в наш пруд про­ва­лился танк. Танки Т-34 дела­лись на «Урал­вагон­за­воде», в тридцати километ­рах от Салды. Ночью танки шли на Алапа­евск — а дорога как раз оги­бала наш пруд. В тем­ноте тан­ко­вая колонна выехала прямо на лед, и голов­ной танк про­ва­лился. Для нас, паца­нов, это, конечно, была исто­рия. Доста­вали долго, трак­то­рами не могли достать, потому что берега пруда были окопан­ные, кру­тые. Тан­ками вытащили.

Тогда мы с паца­нами решили идти на завод, потому что рабо­чих рук не хва­тало. Завод выки­нул листовки, что помощи про­сит, потому что рабо­тать некому. Рабо­тали эва­ку­и­ро­ван­ные и пен­си­о­неры. Короче говоря, мы при­няли реше­ние пойти в ремес­лен­ное учи­лище — оно как раз было напро­тив школы, через дорогу. В ремес­лен­ное собра­лось больше поло­вины класса, ребята и дев­чата. Туда при­нимали с четыр­на­дцати. Нам же — кому три­на­дцать, кому две­на­дцать с поло­ви­ной лет. Кад­ро­вики гово­рят: «Да куда же вас, недо­кормышей?» А потом кто-то при­думал: «Давайте орга­ни­зуем новую группу элек­тро­мон­те­ров. А дев­чат возьмем в группу обмот­чиц элек­тромо­то­ров». И нас при­няли.

При­няли, обули-одели. Штаны дали рабо­чие, кото­рые были нам велики, поэтому мы под­во­ра­чи­вали шта­нины и подпо­я­сы­ва­лись, кто чем мог. Шапки тоже ока­за­лись не по размеру большими. Еще дали ботинки на дере­вян­ной подошве.

При­ста­вили к нам мастера, бывшего уче­ника того же учи­лища. После учи­лища он пошел на фронт, был ранен, лечился в госпи­тале у нас в Салде. И этот хороший парень орга­ни­зо­вал нас.

Одна­жды повели нас на экс­кур­сию по заводу. Зашли мы туда, где мотор перемо­тан­ный, — наши дев­чата обмо­тали мотор, и его нужно было опро­бо­вать, потому что тогда много горело мото­ров. Мастер нас в сто­ронку отвел. И зара­нее пре­дупре­дил: «Руки в карманы, чтобы не трогать ничего, вдруг слу­чайно кто тык­нет пальцем». Это ведь водится у паца­нят: «А тут что такое? Высо­кое напряже­ние?» А потом уже поздно.

Короче говоря, дев­чата перемо­тали мотор, и мастер нам пока­зы­вает пуск перемо­тан­ного мотора. А тогда еще авто­ма­тов ника­ких не было, кнопок не было, были рубиль­ники. Ну, мы стоим, руки в карма­нах, он вклю­чает рубиль­ник, а перемо­тали неудачно, и — корот­кое замы­ка­ние, 380 вольт, это же огонь. Мастеру обо­жгло лицо, руку обо­жгло. Хорошо, что в сосед­нем помеще­нии сто­яла бочка с транс­форма­тор­ным мас­лом. Он туда вслепую мет­нулся, руки-лицо обмыл, и вроде как-то ничего, обош­лось. Потом неко­то­рое время ходил обо­жжен­ный, крас­ный, как кирпич. Полу­чи­лось, что тут он самое глав­ное и ска­зал нам про элек­три­че­ство. Пока­зал, что это такое.

И пошло и поехало дальше.

По тех­нике без­опас­но­сти занимался с нами очень симпа­тич­ный дядька, ста­ри­чок Царего­род­цев. У него спе­ци­аль­ный каби­нет тех­ники без­опас­но­сти был на заводе.

Сто­яла у него в углу желез­ная сов­ко­вая лопата из домен­ного цеха, с желез­ной руч­кой. Царего­род­цев спраши­вает:

— Это что такое, как вы дума­ете?

— Ну, лопата.

— Да нет, не лопата, а ружье.

И рас­ска­зал сле­дующее. Когда выпус­кают чугун из домны, в канаве, по кото­рой идет чугун, засты­вают остатки, и ее чистят лопа­тами. Дере­вян­ный чере­нок тут же сго­рит. И кто-то умный дога­дался, взял трубу, к ней лопату при­ва­рили, и этой лопа­той рабо­тали. Сна­чала уби­рали чугун, вся­кие оплавки чугуна, кусочки. А бывает, что они крепко сидят, — тогда лопату пере­вер­нут и ручку как лом исполь­зуют. И забили лопату вся­ким чугу­ном. А зимой той же лопа­той уби­рали снег, забили чере­нок снегом. Потом, когда снова стали очищать канаву после выпуска чугуна, вода вскипела, бабах­нула и кому-то прямо в лицо попала. Вот такая стре­ляющая лопата.

Дальше. У нас же инструмента ника­кого нет, а элек­три­кам без инструмента никак. Пошли мы в инструмен­таль­ный цех, а там бабки одни оста­лись, все мужики ушли на фронт. Спраши­ваем инструмент — нету инструмента. «Ой, ребятки, — гово­рят нам эти тетеньки, — вы уж давайте сами делайте». И мы стали делать инструмент сами.

В нашей мастер­ской, тем инструмен­том, кото­рый был, мы себе сде­лали тиски. Отли­вали тиски наши дру­зья-ремес­лен­ники, литейщики, сде­лали неак­ку­ратно очень. Ну, это же не кас­лин­ское литье, а литье такое, кото­рое пацаны делают. Потом нам при­ш­лось обру­бать его, дово­дить до ума эти тиски. Сде­лали тиски, сде­лали плос­когубцы, сде­лали ключи гаеч­ные — в общем, пол­ный комплект. Этими инструмен­тами и рабо­тали.

Мы уже стали элек­три­ками. Наша задача была — ток про­ве­сти, пита­ние к стан­кам, лампочку освеще­ния сде­лать. Через полгода даже зарплату полу­чили — один рубль. Сей­час думаю: сохра­нить бы его на память, но тогда таких мыс­лей не воз­ни­кало.

Обо­ру­до­вавшись, мы стали уже вся­кие элек­три­че­ские дела делать. Напри­мер, такое. Заводу нужно было запу­стить руд­ник, туда надо было про­ве­сти 30 километ­ров линии элек­тропе­ре­дачи; надо было сде­лать крю­чья, а на крю­чья — изо­ля­торы в 3 тысячи вольт, большие такие изо­ля­торы. Нам дове­рили накру­чи­вать изо­ля­торы.

Еще мы пери­о­ди­че­ски чистили засо­ривши­еся моторы: оста­нав­ли­вали их, раз­би­рали, вытря­хи­вали грязь и пыль — и соби­рали снова.

Теперь самое инте­рес­ное. В один из учеб­ных дней вдруг забегает мастер: «Ребятки! За мной бегом! Аврал!» Выбегаем. Около ремес­лен­ного стоит полу­торка. Мастер гово­рит: «Сади­тесь все, держи­тесь друг за друга». И на машине нас подогнали к домен­ному цеху.

А там полу­чи­лось сле­дующее. В домен­ном цехе каж­дые пять минут домна загружа­ется или углем, или рудой, или метал­ло­ломом. И каж­дые пять минут у домны откры­ваются и закры­ваются конусы, кото­рые вверху. Два конуса стоят на самой домне, один верх­ний и ниж­ний, они друг над другом. Верх­ний конус откры­ва­ется, и в эту емкость засыпа­ется все, что надо (уголь, руда, кокс и желез­ные обломки), а потом верх­ний конус закры­ва­ется. Откры­ва­ется ниж­ний конус, и все валится в домен­ную печь. И каж­дые пять-семь минут они откры­ваются и закры­ваются.

Эти два конуса элек­три­че­ски вклю­чаются. Там дед стоял, кото­рый вклю­чал и выклю­чал рубиль­ники «вверх-вниз» руками. Он весь был в ожогах и шрамах — лицо, руки, шея — потому что летели искры от вклю­чающегося и выклю­чающегося рубиль­ника.

Мы, пацаны, уже потом обсуж­дая ава­рию, решили, что, наверно, дивер­сия была, и кто-то обо­рвал кабель на эти загру­зоч­ные два конуса. Ведь если домну долго не загружать, то «козел» полу­чится, засты­нет домна и про­па­дет домна.

Короче говоря, подъе­хали. Около домны стоит бара­бан с кабе­лем. И мастер гово­рит: «Ребятки! Поло­вина со мной, поло­вина рас­ка­ты­вает этот бара­бан». Ребята пока­тили бара­бан в глав­ный цех под­станции, а мы с масте­ром схва­тили кабель и полезли наверх, на домну, чтобы к этому загру­зоч­ному устройству кабель про­ве­сти. И вот мы лезем — три метра один тащит, три метра вто­рой. Там такая пожар­ная лест­ница по кауперу. Каупер — это устройство, кото­рое в домну подает горя­чий воз­дух, в каупере воз­дух нагре­ва­ется и потом дуется в домну, чтобы под­держи­вать горе­ние. Каупер стоит рядом с дом­ной.

Наверху сде­лан желез­ный пере­ход с каупера на домну. Ну вот, мы под­ня­лись туда, а пере­хода нет, пере­ход сбро­сили. Мастер за голову хва­та­ется. Рас­сто­я­ние где-то метра два с поло­ви­ной или три.

Я был большим спе­ци­а­ли­стом по добыче кед­ро­вых шишек: зала­зил на дерево и стря­хи­вал их, а ребята внизу соби­рали. Короче говоря, я не очень боялся высоты. И говорю мастеру: «Давай-ка я прыгну». Он ничего не успел ска­зать, глаза выпу­чил, а я взял и пере­прыг­нул. Мне пере­бро­сили кабель, и я этот кабель донес до того места, где стоял тот дед с обо­жжен­ными руками.

Мастер оста­вил троих ребят под­клю­чать кабель, а сам спу­стился вниз и побежал в глав­ный цех сетей под­станции, куда вто­рой конец кабеля тащили. Я за ним. Под­бегаем к цеху, там через чер­дак опу­стили кабель. Про­тащили по чер­даку, про­били дырку в потолке, и кабель спу­стили на тот фидер, кото­рый вклю­чал пита­ние загру­зоч­ного устройства домен­ного цеха. И вот они его про­тащили туда, а когда стали опус­кать, кабель опус­ка­ется как раз за пультом пере­клю­ча­теля на шины в шесть тысяч вольт. А ведь ничего нет, чем можно было бы попра­вить кабель. Там высо­кие такие потолки, пульт, как ком­ната... Был бы какой-нибудь шест — мы бы им под­хва­тили и пере­дви­нули кабель, но шеста нет.

Опять за голову схва­тился мастер, а я ему говорю: «Под­са­дите меня, я встану на панель, пере­хвачу кабель и пере­дам его». Мастер: «Да как ты тут зале­зешь? Как ты там будешь сто­ять?». А там же из уголка эта панель. — «Я на уго­лок залезу и встану». Мастер согла­сился, только пре­дупре­дил: «Женька, упа­дешь — сго­ришь». Шесть тысяч вольт внизу. И вот меня под­няли, я встал, не держусь, — не за что держаться, — стою. И кабель под­хва­тил и пере­дал.

Потом кто-то из цеха мне гово­рит:

— Ну, Женька, при­ходи после окон­ча­ния ремес­лен­ного к нам рабо­тать. Мы тебе место оста­вим.

— Ну ладно.

— Спа­сибо, ребята, вы спасли домну.

Если по-чест­ному, «героя» мне за такие дела могли бы дать. Ну, или какую-нибудь медаль. А так… Поблаго­да­рили нас, и мы ушли обе­дать. Обе­дом все и закон­чи­лось.

Я потому все так подробно рас­ска­зы­ваю, чтобы вы поняли, в каких усло­виях мы жили и рабо­тали к началу атом­ного про­екта.

Когда мы закон­чили ремес­лен­ное учи­лище, меня должны были выпу­стить в глав­ный цех сетей под­станции. Но брат нашего мастера был заме­сти­те­лем началь­ника Ниж­не­сал­дин­ской кон­торы связи. А мне после окон­ча­ния ремес­лен­ного при­сво­или пятый раз­ряд элек­трика. Так что пошел я рабо­тать в связь.

А что такое связь? Это ведь еще та связь была, «МБ» назы­ва­ется, мест­ная бата­рея, то есть вызы­ва­ешь индук­то­ром, потом уже по теле­фону гово­ришь.

Один дед, годов на семь­де­сят, по фами­лии Берес­нев, учил меня теле­фон­ному делу. В городе было 100 теле­фо­нов, потому что комму­та­тор у нас на сто теле­фо­нов был, и еще пять дере­вень с раз­бро­сом на два­дцать километ­ров от города. Вот это тоже про­блема целая была. И все это доста­лось мне, когда Берес­нев ушел на пен­сию. Два года я про­ра­бо­тал, ходил по дерев­ням налажи­вать связь, от мед­ве­дей бегал.

Потом поступил в Уральский поли­тех­ни­кум на факуль­тет «Водо­снабже­ние метал­лурги­че­ских заво­дов». А когда нас рас­пре­де­ляли, появи­лась уже атом­ная тема­тика, начала рас­кру­чи­ваться. Это конец 1946 года при­мерно, чуть раньше. Нас, один­на­дцать чело­век из группы, по спец­на­зна­че­нию повезли в Москву на рас­пре­де­ле­ние. А там по одному вызы­вают на комис­сию. Ребята выхо­дят, мы их спраши­ваем: «Куда?» — «Поч­то­вый ящик 300». И больше ничего не гово­рят.

Я захожу. «Куда бы вы хотели поехать?» — «Где нужен буду, туда и поеду. Только хорошо было бы, если б там можно было про­должить учебу». — «Ладно, поедешь в Лабо­ра­то­рию «В». Станция Обнин­ская. Вый­дешь и спро­сишь отде­ле­ние МГБ. Больше ничего не спраши­вай».

При­е­хал я в Обнинск, выхожу на платформу. Смотрю: в основ­ном народ с мешоч­ками идет в посе­лок, а несколько чело­век с портфе­лями пошли по тропке направо в лес. Под­клю­чаюсь к этим, с портфе­лями, спраши­ваю:

— Где тут отде­ле­ние МГБ?

— Не знаем.

Идем дальше, прошли по тропке, вышли на бетон­ную дорогу. Думаю: «Ага». Шпа­рим по бетон­ной дороге, дальше водо­напор­ная башня была. Подошли к башне, я снова спраши­ваю:

— Так отде­ле­ние МГБ где?

— Не знаю.

— Ладно, а милиция где?

— А вот иди туда влево.

Вижу милицейский пост, сидит милици­о­нер. Сей­час там улица Бло­хинцева. При­хожу, пред­ста­вился. Милици­о­нер спраши­вает:

— Ты по направ­ле­нию?

— По направ­ле­нию.

Он про­ве­рил, потом зво­нит: «Михай­лов, тут при­е­хал Плак­син с направ­ле­нием. Про­пу­сти его». (Михай­лов Михаил Михай­ло­вич, был такой сол­дат, я уже потом позна­комился). Захожу в про­ход­ную, про­пу­стил меня этот Михай­лов. Вижу, справа — корт тен­нис­ный, я еще тен­ниса не видал, и на корте играют мужики в шор­тах. Любопытно стало. Я чуть поближе подошел, слышу — бала­кают, не пойму что. Потом усек — немцы. Думаю: «Ни фига себе». Посмот­рел на них, пошел дальше.

Дошел до домика Моро­зо­вой, там меня посе­лили. Этот дом еще назы­вали «доми­ком Жукова» — там был его штаб во время войны.

Зам­ди­рек­тора по хозяйству был у нас Табу­ле­вич Иосиф Тито­вич. Я ему понра­вился. Парень у него был такого же воз­раста, как я. И он поста­вил меня на насос­ную станцию, кото­рая снабжала водой посе­лок и лабо­ра­то­рию.

Потом Табу­ле­вич опре­де­лил меня в элек­тро­ма­стер­скую Глав­ного корпуса. В веде­нии нашей группы были отоп­ле­ние, вен­ти­ляция, водо­снабже­ние и элек­трика, поэтому я имел возмож­ность побы­вать везде. (У нас же на каж­дой двери были печати спе­ци­аль­ные, чтобы ты не захо­дил в сосед­нюю ком­нату: сек­реты. А элек­трики и водо­снабженцы имели право всюду ходить). Видел я и уско­ри­тель, и высо­ко­вольт­ные уста­новки; и теп­ло­снабже­ние здесь пер­вое мы орга­ни­зо­вы­вали.

Но о том, что у нас стро­ится пер­вая АЭС, я даже не дога­ды­вался. Знали: стро­ится что-то. Здесь же рабо­тали зэки… Узнали, когда офици­аль­ный пуск был объяв­лен. По радио объявили, что пустили станцию. А сосед­ние деревни не знали. Точ­ный адрес станции ска­зали, но не по нашему радио. Те знали уже, а из мест­ных никто не знал.

Пер­вого июля 1954 года появи­лось офици­аль­ное сообще­ние ТАСС. «В Совет­ском Союзе…» И всё, места не ука­зали. Сын Хайнца Позе ска­зал тогда:

— Пап, пред­став­ля­ешь, какое событие. Жалко, что не знаем, где…

— Сынок, ты каж­дый день смот­ришь на нее из окна.

Хайнц Позе — это немец, кото­рый был пер­вым науч­ным руко­во­ди­те­лем Лабо­ра­то­рии «В».

В 1953 году я поступил в вечер­ний инсти­тут наш, в МИФИ. Закон­чил в 1959 году по спе­ци­аль­но­сти «физик-экс­пе­римен­та­тор».

Что еще рас­ска­зать?

Между про­чим, я отве­чал за пуск чет­вер­того блока Били­бин­ской АЭС. Я же вам не рас­ска­зы­вал про Миха­ила Его­ро­вича Минашина, кото­рый первую атом­ную станцию счи­тал на сче­тах. Я был физи­ком, а Минашин началь­ни­ком. Мы с ним выхо­дим на первую критмассу на чет­вер­том блоке Били­бин­ской АЭС. А я из Каира как раз при­е­хал, и меня из Египта прями­ком на Чукотку отпра­вили. Выхо­дим на критмассу рас­чет­ную, не помню уже сколько. Минашин посчи­тал, сколько должно быть твэ­лов до пуска. Я говорю:

— Михаил Его­ро­вич, так не полу­чится у нас критмасса, мало твэ­лов.

— Ты что, Женя. Я атом­ную станцию на сче­тах посчи­тал, а ты мне гово­ришь, что критмассы на Били­бина не будет.

— Михаил Его­ро­вич, поедем дальше?

Я был физик и имел право давать раз­реше­ние на пуск. И с Минаши­ным мы не то чтобы все­рьез, но поскан­да­лили. «Или кон­чаем работу, или не вый­дем мы на критмассу рас­чет­ную», — говорю. Он согла­сился, чтобы мы дальше стали выхо­дить. Честно говоря, не помню, на сколько твэ­лов не сошлось, но на много. Но потом ока­за­лось, что там, на чет­вер­том блоке, был постав­лен пло­хой гра­фит, гряз­ный, поэтому рас­четы не совпали.

То есть вот так: сна­чала сле­са­рем, ремес­лен­ни­ком, элек­три­ком, потом свя­зист, потом физик-экс­пе­римен­та­тор. Это вот моя судьба такая.

В Египте стро­или водо-водя­ной реак­тор, такой же, как на Карповке, про­сто побольше мощ­но­стью. И там атом­ный науч­ный центр: гото­вят радио­ак­тив­ные изо­топы, облу­чают. Наши стро­или. И мы его, соб­ственно, экс­плу­а­ти­ро­вали. То есть ново­вве­де­ния все наши, а их сотруд­ники. Я отве­чал за работу реак­тора, про­ра­бо­тал под Каи­ром два года.

Там тоже было забавно. Кон­чаются зап­ча­сти, все ста­рое было, и через год я докла­ды­ваю начальству, что нужны зап­ча­сти. Позво­нил сюда, в лабо­ра­то­рию, в ФЭИ. Подго­то­вили зап­ча­сти, радио­лампы, все круп­но­масштаб­ное, еще тогда ника­ких реак­тимет­ров не было. И я поехал за зап­ча­стями домой. При­е­хал сюда, набрал этого всего, пошел в Гос­коми­тет. А кура­тор из Гос­коми­тета, Кали­нин, пожи­лой дед, по ошибке взял мне билет в Бирму. Я ему: «Ты что? Мне разве в Бирму надо?» И про­си­дел здесь два месяца. С удо­вольствием остался, съез­дил на охоту на Пуш­кин­ские озера, на рыбалку.

При­е­хал туда, мне докла­ды­вают ребята: «Изра­ильское радио уже пере­дало, что ты не вер­нулся».

В послед­ний раз я там был во время войны, в 1973 году. У меня окно каби­нета выхо­дило на пустыню. Каир­ский атом­ный центр постро­или в сорока километ­рах от Каира в сто­рону Изра­иля, в сто­рону Суэц­кого канала. Окно у меня туда же было, на Суэц­кий канал. Смотрю — уже танки идут изра­ильские, стре­ляют, около тан­ков взрывы. Я побежал к глав­ному инже­неру реак­тора, говорю: «Док­тор Али, посмотри, что дела­ется». Я был его кон­сультан­том. Пока­зы­ваю ему в свое окно, как в кино: идут танки, стре­ляют, вижу раз­рывы, засе­каю по звуку — семь километ­ров. Но прошли и ушли.

Док­тор Али посмот­рел и убежал к руко­вод­ству. Что делать — поня­тия не имею. Танки ушли, стрельбы ника­кой нет, мы соби­ра­емся домой. Изра­ильский «фан­том» сбили. И вто­рая ракета идет и вверху взо­рва­лась. Мы как раз только выехали из атом­ного цен­тра. Или он, этот «фан­том», летел на атом­ный центр, но не доле­тел мет­ров две­сти-три­ста? Бом­бил бы он атом­ный центр? Думаю, что не бом­бил бы. Они взяли бы его про­сто, и всё. Един­ствен­ное, что я думаю (и кон­сульти­ро­ваться не с кем), что делать: сли­вать воду или не сли­вать воду. Ну, обош­лось. А вообще пережи­вать при­хо­ди­лось, потому что раз пять-шесть в бом­бо­убежище сидели, «тре­вога» была.

Вот такая судьба: и домну спа­сал в Ниж­ней Салде, и ядер­ный центр под Каи­ром, и атом­ную станцию на Чукотке.

Хорошо, хоть в Бирму не зака­тали.