Плаксин Евгений Алексеевич

Все это — моя судьба

Урал — опорный край державы и малая родина моя.

Родился я в столице Урала Свер­д­лов­ске, как тогда назы­вался Ека­те­рин­бург. Жил на улице Ленина в поселке Про­фес­сор­ском — был такой поселок. И даже была трам­вайная оста­новка «Про­фес­сор­ская». Сейчас это оста­новка «Бажова».

А дальше, стало быть, война. Мы пере­е­хали к деду в город Нижняя Салда — он непо­да­леку от Нижнего Тагила. И в Салде в начале войны я пошел в образ­цо­вую школу.

В это время 30% кад­ро­вых рабочих Ниж­не­сал­дин­ского метал­лур­ги­че­ского завода ушли добро­вольно и по призыву на фронт. Пацаны из деся­того класса бежали на фронт добро­воль­цами. Мой дво­ю­род­ный брат Юрка, который жил в Свер­д­лов­ске, про­бился до при­зыв­ного воз­ра­ста в Ураль­ский добро­воль­че­ский корпус. Его отправили в пуле­мет­ную школу. После окон­ча­ния этой школы он стал коман­ди­ром пуле­мет­ного взвода и погиб на Украине.

Ниж­не­сал­дин­ский метал­лур­ги­че­ский завод, постро­ен­ный Деми­до­вым, был пущен в 1730 году. При заводе орга­ни­зо­вался поселок Нижняя Салда. Почему Салда? Потому что речка Салда. Речку запру­дили, выко­пали большой пруд — вра­ще­ние завод­ских меха­низ­мов было водяное.

Осень 1942 года выда­лась очень тяжелой для Урала: голод­ное было время. Той осенью в наш пруд про­валился танк. Танки Т-34 делались на «Урал­ва­гон­за­воде», в трид­цати кило­мет­рах от Салды. Ночью танки шли на Ала­па­евск — а дорога как раз огибала наш пруд. В темноте тан­ко­вая колонна выехала прямо на лед, и голов­ной танк про­валился. Для нас, пацанов, это, конечно, была история. Доста­вали долго, трак­то­рами не могли достать, потому что берега пруда были око­пан­ные, крутые. Танками выта­щили.

Тогда мы с паца­нами решили идти на завод, потому что рабочих рук не хватало. Завод выкинул листовки, что помощи просит, потому что рабо­тать некому. Рабо­тали эва­ку­и­ро­ван­ные и пен­си­о­неры. Короче говоря, мы приняли решение пойти в реме­слен­ное училище — оно как раз было напротив школы, через дорогу. В реме­слен­ное собра­лось больше поло­вины класса, ребята и девчата. Туда при­ни­мали с четыр­на­дцати. Нам же — кому три­на­дцать, кому две­на­дцать с поло­ви­ной лет. Кад­ро­вики говорят: «Да куда же вас, недо­кор­мы­шей?» А потом кто-то при­ду­мал: «Давайте орга­ни­зуем новую группу элек­тро­мон­те­ров. А девчат возьмем в группу обмот­чиц элек­тро­мо­то­ров». И нас приняли.

Приняли, обули-одели. Штаны дали рабочие, которые были нам велики, поэтому мы под­во­ра­чи­вали штанины и под­по­я­сы­вались, кто чем мог. Шапки тоже ока­зались не по размеру боль­шими. Еще дали ботинки на дере­вян­ной подошве.

При­ставили к нам мастера, бывшего ученика того же училища. После училища он пошел на фронт, был ранен, лечился в гос­питале у нас в Салде. И этот хороший парень орга­ни­зо­вал нас.

Однажды повели нас на экс­кур­сию по заводу. Зашли мы туда, где мотор пере­мо­тан­ный, — наши девчата обмо­тали мотор, и его нужно было опро­бо­вать, потому что тогда много горело моторов. Мастер нас в сто­ронку отвел. И заранее пре­ду­пре­дил: «Руки в карманы, чтобы не трогать ничего, вдруг слу­чайно кто тыкнет пальцем». Это ведь водится у пацанят: «А тут что такое? Высокое напря­же­ние?» А потом уже поздно.

Короче говоря, девчата пере­мо­тали мотор, и мастер нам пока­зы­вает пуск пере­мо­тан­ного мотора. А тогда еще авто­ма­тов никаких не было, кнопок не было, были рубиль­ники. Ну, мы стоим, руки в кар­ма­нах, он вклю­чает рубиль­ник, а пере­мо­тали неу­дачно, и — корот­кое замы­ка­ние, 380 вольт, это же огонь. Мастеру обожгло лицо, руку обожгло. Хорошо, что в сосед­нем поме­ще­нии стояла бочка с тран­с­фор­ма­тор­ным маслом. Он туда вслепую мет­нулся, руки-лицо обмыл, и вроде как-то ничего, обо­шлось. Потом неко­то­рое время ходил обо­ж­жен­ный, красный, как кирпич. Полу­чи­лось, что тут он самое главное и сказал нам про элек­три­че­ство. Показал, что это такое.

И пошло и поехало дальше.

По технике безо­пас­но­сти зани­мался с нами очень сим­па­тич­ный дядька, ста­ри­чок Царе­го­род­цев. У него спе­ци­аль­ный кабинет техники безо­пас­но­сти был на заводе.

Стояла у него в углу железная сов­ко­вая лопата из домен­ного цеха, с желез­ной ручкой. Царе­го­род­цев спра­ши­вает:

— Это что такое, как вы думаете?

— Ну, лопата.

— Да нет, не лопата, а ружье.

И рас­ска­зал сле­ду­ю­щее. Когда выпус­кают чугун из домны, в канаве, по которой идет чугун, засты­вают остатки, и ее чистят лопа­тами. Дере­вян­ный черенок тут же сгорит. И кто-то умный дога­дался, взял трубу, к ней лопату при­ва­рили, и этой лопатой рабо­тали. Сначала убирали чугун, всякие оплавки чугуна, кусочки. А бывает, что они крепко сидят, — тогда лопату пере­вер­нут и ручку как лом исполь­зуют. И забили лопату всяким чугуном. А зимой той же лопатой убирали снег, забили черенок снегом. Потом, когда снова стали очищать канаву после выпуска чугуна, вода вскипела, бабах­нула и кому-то прямо в лицо попала. Вот такая стре­ля­ю­щая лопата.

Дальше. У нас же инстру­мента ника­кого нет, а элек­три­кам без инстру­мента никак. Пошли мы в инстру­мен­таль­ный цех, а там бабки одни остались, все мужики ушли на фронт. Спра­ши­ваем инстру­мент — нету инстру­мента. «Ой, ребятки, — говорят нам эти тетеньки, — вы уж давайте сами делайте». И мы стали делать инстру­мент сами.

В нашей мастер­ской, тем инстру­мен­том, который был, мы себе сделали тиски. Отли­вали тиски наши друзья-реме­слен­ники, литей­щики, сделали неак­ку­ратно очень. Ну, это же не каслин­ское литье, а литье такое, которое пацаны делают. Потом нам при­шлось обру­бать его, дово­дить до ума эти тиски. Сделали тиски, сделали плос­ко­губцы, сделали ключи гаечные — в общем, полный ком­плект. Этими инстру­мен­тами и рабо­тали.

Мы уже стали элек­три­ками. Наша задача была — ток про­ве­сти, питание к станкам, лам­почку осве­ще­ния сделать. Через полгода даже зар­плату полу­чили — один рубль. Сейчас думаю: сохра­нить бы его на память, но тогда таких мыслей не воз­ни­кало.

Обо­ру­до­вав­шись, мы стали уже всякие элек­три­че­ские дела делать. Напри­мер, такое. Заводу нужно было запу­стить рудник, туда надо было про­ве­сти 30 кило­мет­ров линии элек­тро­пе­ре­дачи; надо было сделать крючья, а на крючья — изо­ля­торы в 3 тысячи вольт, большие такие изо­ля­торы. Нам дове­рили накру­чи­вать изо­ля­торы.

Еще мы пери­о­ди­че­ски чистили засо­рив­ши­еся моторы: оста­на­в­ли­вали их, раз­би­рали, вытря­хи­вали грязь и пыль — и соби­рали снова.

Теперь самое инте­рес­ное. В один из учебных дней вдруг забе­гает мастер: «Ребятки! За мной бегом! Аврал!» Выбе­гаем. Около реме­слен­ного стоит полу­торка. Мастер говорит: «Сади­тесь все, дер­жи­тесь друг за друга». И на машине нас подо­гнали к домен­ному цеху.

А там полу­чи­лось сле­ду­ю­щее. В домен­ном цехе каждые пять минут домна загру­жа­ется или углем, или рудой, или метал­лоло­мом. И каждые пять минут у домны откры­ва­ются и закры­ва­ются конусы, которые вверху. Два конуса стоят на самой домне, один верхний и нижний, они друг над другом. Верхний конус откры­ва­ется, и в эту емкость засы­па­ется все, что надо (уголь, руда, кокс и железные обломки), а потом верхний конус закры­ва­ется. Откры­ва­ется нижний конус, и все валится в домен­ную печь. И каждые пять-семь минут они откры­ва­ются и закры­ва­ются.

Эти два конуса элек­три­че­ски вклю­ча­ются. Там дед стоял, который включал и выклю­чал рубиль­ники «вверх-вниз» руками. Он весь был в ожогах и шрамах — лицо, руки, шея — потому что летели искры от вклю­ча­ю­ще­гося и выклю­ча­ю­ще­гося рубиль­ника.

Мы, пацаны, уже потом обсу­ждая аварию, решили, что, наверно, дивер­сия была, и кто-то оборвал кабель на эти загру­зоч­ные два конуса. Ведь если домну долго не загру­жать, то «козел» полу­чится, засты­нет домна и про­па­дет домна.

Короче говоря, подъе­хали. Около домны стоит барабан с кабелем. И мастер говорит: «Ребятки! Поло­вина со мной, поло­вина рас­ка­ты­вает этот барабан». Ребята пока­тили барабан в главный цех под­стан­ции, а мы с масте­ром схва­тили кабель и полезли наверх, на домну, чтобы к этому загру­зоч­ному устройству кабель про­ве­сти. И вот мы лезем — три метра один тащит, три метра второй. Там такая пожар­ная лест­ница по кауперу. Каупер — это устройство, которое в домну подает горячий воздух, в каупере воздух нагре­ва­ется и потом дуется в домну, чтобы под­дер­жи­вать горение. Каупер стоит рядом с домной.

Наверху сделан железный переход с каупера на домну. Ну вот, мы под­ня­лись туда, а пере­хода нет, переход сбро­сили. Мастер за голову хва­та­ется. Рас­сто­я­ние где-то метра два с поло­ви­ной или три.

Я был большим спе­ци­али­стом по добыче кедро­вых шишек: залазил на дерево и стря­хи­вал их, а ребята внизу соби­рали. Короче говоря, я не очень боялся высоты. И говорю мастеру: «Давай-ка я прыгну». Он ничего не успел сказать, глаза выпучил, а я взял и пере­пры­г­нул. Мне пере­бро­сили кабель, и я этот кабель донес до того места, где стоял тот дед с обо­ж­жен­ными руками.

Мастер оставил троих ребят под­клю­чать кабель, а сам спу­стился вниз и побежал в главный цех сетей под­стан­ции, куда второй конец кабеля тащили. Я за ним. Под­бе­гаем к цеху, там через чердак опу­стили кабель. Про­та­щили по чердаку, пробили дырку в потолке, и кабель спу­стили на тот фидер, который включал питание загру­зоч­ного устройства домен­ного цеха. И вот они его про­та­щили туда, а когда стали опус­кать, кабель опус­ка­ется как раз за пультом пере­клю­ча­теля на шины в шесть тысяч вольт. А ведь ничего нет, чем можно было бы поправить кабель. Там высокие такие потолки, пульт, как комната... Был бы какой-нибудь шест — мы бы им под­хва­тили и пере­дви­нули кабель, но шеста нет.

Опять за голову схва­тился мастер, а я ему говорю: «Под­са­дите меня, я встану на панель, пере­хвачу кабель и передам его». Мастер: «Да как ты тут зале­зешь? Как ты там будешь стоять?». А там же из уголка эта панель. — «Я на уголок залезу и встану». Мастер согла­сился, только пре­ду­пре­дил: «Женька, упадешь — сгоришь». Шесть тысяч вольт внизу. И вот меня подняли, я встал, не держусь, — не за что дер­жаться, — стою. И кабель под­хва­тил и передал.

Потом кто-то из цеха мне говорит:

— Ну, Женька, приходи после окон­ча­ния реме­слен­ного к нам рабо­тать. Мы тебе место оставим.

— Ну ладно.

— Спасибо, ребята, вы спасли домну.

Если по-чест­ному, «героя» мне за такие дела могли бы дать. Ну, или какую-нибудь медаль. А так… Побла­го­да­рили нас, и мы ушли обедать. Обедом все и закон­чи­лось.

Я потому все так подробно рас­ска­зы­ваю, чтобы вы поняли, в каких усло­виях мы жили и рабо­тали к началу атом­ного проекта.

Когда мы закон­чили реме­слен­ное училище, меня должны были выпу­стить в главный цех сетей под­стан­ции. Но брат нашего мастера был заме­сти­те­лем началь­ника Ниж­не­сал­дин­ской конторы связи. А мне после окон­ча­ния реме­слен­ного при­сво­или пятый разряд элек­трика. Так что пошел я рабо­тать в связь.

А что такое связь? Это ведь еще та связь была, «МБ» назы­ва­ется, местная батарея, то есть вызы­ва­ешь индук­то­ром, потом уже по теле­фону гово­ришь.

Один дед, годов на семь­де­сят, по фамилии Берес­нев, учил меня теле­фон­ному делу. В городе было 100 теле­фо­нов, потому что ком­му­та­тор у нас на сто теле­фо­нов был, и еще пять дере­вень с раз­бро­сом на два­дцать кило­мет­ров от города. Вот это тоже про­блема целая была. И все это доста­лось мне, когда Берес­нев ушел на пенсию. Два года я про­ра­бо­тал, ходил по дерев­ням нала­жи­вать связь, от мед­ве­дей бегал.

Потом посту­пил в Ураль­ский поли­тех­ни­кум на факуль­тет «Водо­с­наб­же­ние метал­лур­ги­че­ских заводов». А когда нас рас­пре­де­ляли, поя­ви­лась уже атомная тема­тика, начала рас­кру­чи­ваться. Это конец 1946 года при­мерно, чуть раньше. Нас, один­на­дцать человек из группы, по спец­на­зна­че­нию повезли в Москву на рас­пре­де­ле­ние. А там по одному вызы­вают на комис­сию. Ребята выходят, мы их спра­ши­ваем: «Куда?» — «Почто­вый ящик 300». И больше ничего не говорят.

Я захожу. «Куда бы вы хотели поехать?» — «Где нужен буду, туда и поеду. Только хорошо было бы, если б там можно было про­дол­жить учебу». — «Ладно, поедешь в Лабо­ра­то­рию «В». Станция Обнин­ская. Выйдешь и спро­сишь отде­ле­ние МГБ. Больше ничего не спра­ши­вай».

Приехал я в Обнинск, выхожу на плат­форму. Смотрю: в основ­ном народ с мешоч­ками идет в поселок, а несколько человек с порт­фе­лями пошли по тропке направо в лес. Под­клю­ча­юсь к этим, с порт­фе­лями, спра­ши­ваю:

— Где тут отде­ле­ние МГБ?

— Не знаем.

Идем дальше, прошли по тропке, вышли на бетон­ную дорогу. Думаю: «Ага». Шпарим по бетон­ной дороге, дальше водо­на­пор­ная башня была. Подошли к башне, я снова спра­ши­ваю:

— Так отде­ле­ние МГБ где?

— Не знаю.

— Ладно, а милиция где?

— А вот иди туда влево.

Вижу мили­цейский пост, сидит мили­ци­о­нер. Сейчас там улица Бло­хин­цева. Прихожу, пред­ставился. Мили­ци­о­нер спра­ши­вает:

— Ты по напра­в­ле­нию?

— По напра­в­ле­нию.

Он про­ве­рил, потом звонит: «Михайлов, тут приехал Плаксин с напра­в­ле­нием. Про­пу­сти его». (Михайлов Михаил Михайло­вич, был такой солдат, я уже потом позна­ко­мился). Захожу в про­ход­ную, про­пу­стил меня этот Михайлов. Вижу, справа — корт тен­нис­ный, я еще тенниса не видал, и на корте играют мужики в шортах. Любо­пытно стало. Я чуть поближе подошел, слышу — бала­кают, не пойму что. Потом усек — немцы. Думаю: «Ни фига себе». Посмо­трел на них, пошел дальше.

Дошел до домика Моро­зо­вой, там меня посе­лили. Этот дом еще назы­вали «домиком Жукова» — там был его штаб во время войны.

Замди­рек­тора по хозяйству был у нас Табуле­вич Иосиф Титович. Я ему понравился. Парень у него был такого же воз­ра­ста, как я. И он поставил меня на насо­с­ную станцию, которая снаб­жала водой поселок и лабо­ра­то­рию.

Потом Табуле­вич опре­де­лил меня в элек­тро­ма­стер­скую Глав­ного корпуса. В ведении нашей группы были отоп­ле­ние, вен­ти­ля­ция, водо­с­наб­же­ние и элек­трика, поэтому я имел воз­мож­ность побы­вать везде. (У нас же на каждой двери были печати спе­ци­аль­ные, чтобы ты не заходил в сосед­нюю комнату: секреты. А элек­трики и водо­с­наб­женцы имели право всюду ходить). Видел я и уско­ри­тель, и высо­ко­воль­т­ные уста­новки; и теп­лос­наб­же­ние здесь первое мы орга­ни­зо­вы­вали.

Но о том, что у нас стро­ится первая АЭС, я даже не дога­ды­вался. Знали: стро­ится что-то. Здесь же рабо­тали зэки… Узнали, когда офи­ци­аль­ный пуск был объ­я­в­лен. По радио объ­я­вили, что пустили станцию. А сосед­ние деревни не знали. Точный адрес станции сказали, но не по нашему радио. Те знали уже, а из местных никто не знал.

Первого июля 1954 года поя­ви­лось офи­ци­аль­ное сооб­ще­ние ТАСС. «В Совет­ском Союзе…» И всё, места не указали. Сын Хайнца Позе сказал тогда:

— Пап, пред­ста­в­ля­ешь, какое событие. Жалко, что не знаем, где…

— Сынок, ты каждый день смо­тришь на нее из окна.

Хайнц Позе — это немец, который был первым научным руко­во­ди­те­лем Лабо­ра­то­рии «В».

В 1953 году я посту­пил в вечер­ний инсти­тут наш, в МИФИ. Закон­чил в 1959 году по спе­ци­аль­но­сти «физик-экс­пе­ри­мен­та­тор».

Что еще рас­ска­зать?

Между прочим, я отвечал за пуск чет­вер­того блока Били­бин­ской АЭС. Я же вам не рас­ска­зы­вал про Михаила Его­ро­вича Мина­шина, который первую атомную станцию считал на счетах. Я был физиком, а Минашин началь­ни­ком. Мы с ним выходим на первую крит­массу на чет­вер­том блоке Били­бин­ской АЭС. А я из Каира как раз приехал, и меня из Египта пря­ми­ком на Чукотку отправили. Выходим на крит­массу рас­чет­ную, не помню уже сколько. Минашин посчитал, сколько должно быть твэлов до пуска. Я говорю:

— Михаил Его­ро­вич, так не полу­чится у нас крит­масса, мало твэлов.

— Ты что, Женя. Я атомную станцию на счетах посчитал, а ты мне гово­ришь, что крит­массы на Били­бина не будет.

— Михаил Его­ро­вич, поедем дальше?

Я был физик и имел право давать раз­ре­ше­ние на пуск. И с Мина­ши­ным мы не то чтобы всерьез, но поскан­далили. «Или кончаем работу, или не выйдем мы на крит­массу рас­чет­ную», — говорю. Он согла­сился, чтобы мы дальше стали выхо­дить. Честно говоря, не помню, на сколько твэлов не сошлось, но на много. Но потом ока­за­лось, что там, на чет­вер­том блоке, был поста­в­лен плохой графит, грязный, поэтому расчеты не совпали.

То есть вот так: сначала сле­са­рем, реме­слен­ни­ком, элек­три­ком, потом связист, потом физик-экс­пе­ри­мен­та­тор. Это вот моя судьба такая.

В Египте строили водо-водяной реактор, такой же, как на Кар­повке, просто побольше мощ­но­стью. И там атомный научный центр: готовят ради­о­ак­тив­ные изотопы, облу­чают. Наши строили. И мы его, соб­ственно, экс­плу­а­ти­ро­вали. То есть ново­в­ве­де­ния все наши, а их сотруд­ники. Я отвечал за работу реак­тора, про­ра­бо­тал под Каиром два года.

Там тоже было забавно. Кон­ча­ются зап­ча­сти, все старое было, и через год я докла­ды­ваю началь­ству, что нужны зап­ча­сти. Позво­нил сюда, в лабо­ра­то­рию, в ФЭИ. Под­го­то­вили зап­ча­сти, ради­о­лампы, все круп­но­мас­штаб­ное, еще тогда никаких реак­ти­мет­ров не было. И я поехал за зап­ча­стями домой. Приехал сюда, набрал этого всего, пошел в Гос­ко­ми­тет. А куратор из Гос­ко­ми­тета, Калинин, пожилой дед, по ошибке взял мне билет в Бирму. Я ему: «Ты что? Мне разве в Бирму надо?» И про­си­дел здесь два месяца. С удо­воль­ствием остался, съездил на охоту на Пуш­кин­ские озера, на рыбалку.

Приехал туда, мне докла­ды­вают ребята: «Изра­иль­ское радио уже пере­дало, что ты не вер­нулся».

В послед­ний раз я там был во время войны, в 1973 году. У меня окно каби­нета выхо­дило на пустыню. Каир­ский атомный центр постро­или в сорока кило­мет­рах от Каира в сторону Израиля, в сторону Суэц­кого канала. Окно у меня туда же было, на Суэцкий канал. Смотрю — уже танки идут изра­иль­ские, стре­ляют, около танков взрывы. Я побежал к глав­ному инже­неру реак­тора, говорю: «Доктор Али, посмо­три, что дела­ется». Я был его кон­суль­тан­том. Пока­зы­ваю ему в свое окно, как в кино: идут танки, стре­ляют, вижу разрывы, засекаю по звуку — семь кило­мет­ров. Но прошли и ушли.

Доктор Али посмо­трел и убежал к руко­вод­ству. Что делать — понятия не имею. Танки ушли, стрельбы никакой нет, мы соби­ра­емся домой. Изра­иль­ский «фантом» сбили. И вторая ракета идет и вверху взо­рва­лась. Мы как раз только выехали из атом­ного центра. Или он, этот «фантом», летел на атомный центр, но не долетел метров двести-триста? Бомбил бы он атомный центр? Думаю, что не бомбил бы. Они взяли бы его просто, и всё. Един­ствен­ное, что я думаю (и кон­суль­ти­ро­ваться не с кем), что делать: сливать воду или не сливать воду. Ну, обо­шлось. А вообще пережи­вать при­хо­ди­лось, потому что раз пять-шесть в бом­бо­у­бежище сидели, «тревога» была.

Вот такая судьба: и домну спасал в Нижней Салде, и ядерный центр под Каиром, и атомную станцию на Чукотке.

Хорошо, хоть в Бирму не зака­тали.