Абсолютный слух
Один из главных в жизни уроков я получил еще дошкольником. Мы с сестрой гардероб поцарапали, нам всыпали по первое число. Потом родители пригласили краснодеревщика. Он снял поцарапанную дверцу, новый лак положил. Сидит, полирует, а его физиономия в дверце отражается, как в зеркале. А родители мне как раз недавно подарили лобзик, я учился столярничать. Вижу: лак тот же, что у меня, а получается лучше. Ну и спрашиваю: «Дядь, почему у тебя блестит, а у меня нет?». Он отвечает: «Видишь, у меня пот на лбу? Это пот блестит». Он ушел, а я по лестнице вниз-вверх побегал, добыл пот, тру деревяшку — не блестит. Мне было страшно обидно: соврал мастер! И только спустя годы я понял, что он правду сказал, только иносказательно. Если работаешь в поте лица, то результат будет блестящий.
Скромным я никогда не был; по-моему, скромность — разновидность глупости. Первое мое научное достижение — победа на олимпиаде по физике в МГУ. Учился я тогда в шестом классе, но не постеснялся прийти вместе с десятиклассниками. Меня пускать не хотели, выручил академик, который мимо проходил и сказал: «Пусть потренируется».
После школы приняли меня в Физтех и тут же отчислили: в 1948 году в СССР принялись бороться с космополитами. Решили, что людям с неарийскими фамилиями в институте, который готовит кадры для новейших отраслей науки и техники, делать нечего. На прощание я злобно сказал: «Вы выгнали студента Пергамента, а я вернусь к вам профессором». И сдержал свое обещание. В Физтехе я 30 лет читал курс, который сам и разработал, — методы экспериментальной физики. Учил студентов задавать вопросы природе.
Окончил я энергетический факультет Московского института химического машиностроения. Хотел сразу в науку, но комиссия по распределению предложила идти дежурным инженером станции. Это человек с высшим образованием, который сидит на автоматизированной электростанции и ничего не делает. Меня это не устраивало. После долгих скандалов отправили в заполярный город Воркуту. Я там отработал три с половиной года в центральной лаборатории энергосистемы.
Вернувшись в Москву, я долго не мог устроиться в хорошее место. Кантовался во Всесоюзном дорожном НИИ, там была лаборатория электронных приборов. Познакомился с Владимиром Степановичем Комельковым, который участвовал в атомном проекте, работал в Сарове, а в 1950-е перешел в Институт атомной энергии. Комельков и предложил меня устроить в ИАЭ. Прошло две недели, месяц, квартал… Я звонил в институт, спрашивал — ничего определенного. Через полгода прихожу с работы — под дверью сидит какой-то человек. «Я инспектор отдела кадров Института атомной энергии, — говорит. — Мы вас так ждем, а вы все не идете. Вы должны во что бы то ни стало завтра оформиться. Вот вам бумага — отправляйтесь с утра к своему начальству, вас тут же отпустят. Потом возьмите в военкомате бумаги — и к нам, непременно до 12 часов».
Лишь много лет спустя я узнал, что принял меня на работу лично Игорь Курчатов. Комельков пришел в отдел кадров, которым руководил выходец с Лубянки, и спрашивает: «Почему не принимаете Пергамента?». — «Да не хочу. Слишком много Рабиновичей в институте развелось. Пергамент — тот же Рабинович». Комельков — к Курчатову. Тот звонит кадровику и говорит: «У тебя есть две возможности. Первая — чтобы завтра до 12-ти дня Пергамент стал сотрудником института. Вторая — без пяти 12 принести мне заявление об увольнении по собственному желанию. Иначе в 12:05 будешь уволен по полному служебному несоответствию». Курчатов очень милый был человек, но иногда крутой. Наверное, на такой должности по-другому нельзя.
Моим руководителем и учителем был Лев Андреевич Арцимович. Он обладал абсолютным слухом в физике. Бывало, он посмотрит на мой результат и скажет: «Неестественно выглядит, Миша, вы где-то ошиблись. Не знаю, подумаю». Через неделю приносит потрепанный лист бумаги. Смотришь, и все становится понятно. Всего пару раз оказывалось, что прав был я. Арцимович этому очень радовался, иногда даже говорил: «Это надо застаканить, жду вечером дома». Я приходил. Мы выпивали по рюмке коньяка, а потом он кричал дочери: «Милка! Накорми молодого человека, а мне работать надо. Миша, извините, я пошел».
Государственную премию я получил за работу довольно любопытную. Есть такая вещь — электронно-оптический преобразователь. Он переводит световое изображение в электронное, электронное усиливается и фотографируется с экрана или фиксируется другим способом. Я не без скандала сделал такой прибор. Когда Комельков увидел, чем я занимаюсь, сказал: бросьте, в Сарове опытные ученые, не вам чета, пытались это сделать — ничего у них не вышло. Я стал спорить, но безрезультатно. А коллега говорит мне: «Ну что ты расстроился, ну запретил и запретил. Он в лаборатории бывает раз в неделю. Сиди и работай в свободное время». В общем, сделал я эту штуку. Думаю, ну сейчас я Комелькову докажу. Позвал его на испытательный стенд. «Какой молодец Комельков, что не запретил вам заниматься этой работой!» — воскликнул он. Но Госпремию я получил не за прибор, а за результаты исследований на нем — за создание новых методов лазерной диагностики и изучение с их помощью высокотемпературной плазмы.
Моя любимая работа была написана при странных обстоятельствах. От дома ученых мне с семьей дали путевку в пансионат. Поехали на месяц — я, жена и двое детей. Первую неделю я просто отсыпался. А потом стало скучно. В комнате была большая лоджия. Я туда вытащил стол, взял стопку бумаги и написал работу «Информационные аспекты оптических изображений». Она была неоднократно издана в нашей стране и за рубежом. Методики позволяют использовать теорию информации, чтобы оценивать качественные возможности измерительной техники, на основании этого обрабатывать результаты измерений, прогнозировать ошибки.
Тем, кто хочет в 90 лет быть в хорошей форме, могу дать два совета, основанных на личном опыте. Первый — не надо себя беречь. Если будешь много думать о том, что, где и почему болит, только хуже станет. Если после сорока ты проснулся и ничего не болит — значит, ты помер. Второй совет — работать надо много. Я по гороскопу лошадь и всю жизнь как лошадь пашу. Меня спрашивают: «Когда на пенсию?». А я не понимаю, что я дома делать буду. Со скуки помру. Нет, я лучше поработаю.