Никитина Валентина Алексеевна

Школа Бочвара

Роди­лась я в 1927 году. Окон­чила школу в 1945 году в малень­ком уездном городке Кузнецк в Пен­зен­ской области. Любимым моим пред­метом была химия. После школы я целе­на­пра­в­ленно при­е­хала в Москву и посту­пила в МХТИ (ныне РХТУ имени Д. И. Мен­де­ле­ева).

В то время хими­че­ская про­мыш­лен­ность была на подъеме, а страна жила ожи­да­ни­ями нового витка раз­ви­тия. Это было модно. Тогда никто в учебных заве­де­ниях атомной энер­гией не зани­мался. Были курсы в Мен­де­ле­ев­ском инсти­туте по под­го­товке инже­не­ров неор­га­ни­че­ской и орга­ни­че­ской химии. На орга­ни­че­ском напра­в­ле­нии, куда запи­са­лась и я, осве­щались элек­тро­химия, метал­лур­гия, нане­се­ние защит­ных покры­тий от кор­ро­зии и т. д.

Начиная с 4 курса в нашем инсти­туте стали наби­рать сту­ден­тов на топ­лив­ный, сили­кат­ный и физико-хими­че­ский факуль­теты. Была вокруг этих напра­в­ле­ний некая таин­ствен­ность. Все знали, что зате­ва­ется что-то гран­ди­оз­ное. Атомная отрасль тогда еще не обрела статуса про­мыш­лен­но­сти. Соз­да­вался новый и неиз­ве­дан­ный мир стро­е­ния веще­ства. Все мы были объе­ди­нены при­част­но­стью к чему-то гран­ди­оз­ному, важному...

Нам начали читать лекции по пред­метам, которых не было в инсти­туте. Вначале нас посвя­щали в гео­хими­че­ские вопросы: руды, выде­ле­ние урана; затем начались курсы по стро­е­нию атома, ядерной физике, ради­а­ци­он­ной химии, влиянию облу­че­ния. Читать эти лекции при­гла­сили лучших про­фес­со­ров из уни­вер­си­тетов, в том числе и Виктора Бори­со­вича Шев­ченко. Ходили слухи, что он — дирек­тор сверх­се­крет­ного НИИ. Позже мы уди­ви­лись, когда, посту­пив на работу, увидели там наших лек­то­ров. Кстати, многие из новых пред­метов впо­след­ствии ввели в про­грамму обу­че­ния и на других факуль­тетах.

Сту­денты соби­рались в ауди­то­рии. Народ тол­пился и все при­хо­дил, был насто­я­щий ажиотаж. Тот, кто попал в списки избран­ных, чув­ство­вал какую-то исклю­чи­тель­ность — им дове­рили секреты. Вызы­вали в комнату рядом, а там пре­ду­пре­ждали, чтобы мы не рас­про­стра­ня­лись о содер­жа­нии лекции. Учеб­ни­ков не было, рабо­тали по отчетам, хра­ня­щимся в 1-ом отделе. Утром берешь доку­мент, а вечером сдаешь под роспись.

На пред­ди­плом­ной прак­тике в течение полу­года я рабо­тала в инсти­туте физи­че­ской химии Ака­демии наук. Попала я в лабо­ра­то­рию, которая зани­ма­лась элек­тро­химией и кор­ро­зией. Моим научным руко­во­ди­те­лем стал извест­нейший ученый, про­фес­сор, доктор хими­че­ских наук, крупный ученый в области физи­че­ской химии, лауреат премии Уитни (США) Никон Дани­ло­вич Томашов. Многие его книги изданы за рубежом, а по моно­гра­фии Н. Д. Тома­шова до сих пор зани­ма­ются сту­денты Мас­са­чу­сет­ского тех­ноло­ги­че­ского инсти­тута.

После сдачи диплом­ной работы нача­лось рас­пре­де­ле­ние. Мне пред­ло­жили остаться в инсти­туте физи­че­ской химии, и я согла­си­лась. Заявку на меня отправили, но под­твер­жде­ния не полу­чили. Пришло рас­пре­де­ле­ние в НИИ-9 (ныне АО «ВНИИНМ»). Я только головой кивнула — выби­рать не при­хо­ди­лось.

Меня сразу направили в только что соз­дан­ную лабо­ра­то­рию, зани­мав­шу­юся защитой метал­лов от кор­ро­зии. Я попала на работу в инсти­тут, который только стро­ился и фор­ми­ро­вался. Его дирек­то­ром был Виктор Бори­со­вич Шев­ченко, а во главе нашей лабо­ра­то­рии стоял извест­ный член-кор­ре­с­пон­дент Ака­демии наук СССР Николай Алек­се­е­вич Сгаршин. Он был элек­тро­хими­ком с мировым именем, и лабо­ра­то­рия в основ­ном зани­ма­лась мате­ри­а­лами для реак­то­ров.

Когда в 1952 году пришел Андрей Ана­то­лье­вич Бочвар, меня пере­вели в группу, которая зани­ма­лась ради­о­ак­тив­ными метал­лами по обо­рон­ной тема­тике. И вот с того самого времени с этой тема­тики я уже никуда не уходила.

В 1953 году из дли­тель­ной коман­ди­ровки вер­нулся работ­ник нашей лабо­ра­то­рии Иван Васи­лье­вич Шаталов. Он был на ста­жи­ровке в КБ-11 (ныне РФЯЦ ВНИИЭФ), которым руко­во­дил Ю. Б. Харитон. С его при­бы­тием нашу лабо­ра­то­рию раз­де­лили на две части. Одна начала зани­маться про­бле­мами кор­ро­зии метал­лов, при­ме­ня­е­мых в реак­то­ро­стро­е­нии, а вторая — обо­рон­ной тема­ти­кой, куда пере­вели и меня.

В то время, учи­ты­вая особую важ­ность и секрет­ность работ, начала стро­иться научная школа, которую позже назовут «боч­ва­ров­ской». При каждом началь­нике лабо­ра­то­рии или отдела был тех­ни­че­ский совет. Еже­годно под­во­ди­лись итоги и наме­чались планы работ. Соби­ра­лось лабо­ра­тор­ное собра­ние, на котором высту­пал руко­во­ди­тель и дирек­тор, после чего стави­лись задачи на сле­ду­ю­щий год. Кроме тех­ни­че­ского совета, в каждой лабо­ра­то­рии про­хо­дили научные семи­нары. Андрей Ана­то­лье­вич Бочвар тре­бо­вал, чтобы сотруд­ники читали научную лите­ра­туру и знали не менее двух языков.

Бочвар бук­вально заста­в­лял сотруд­ни­ков читать. Наша биб­ли­о­тека полу­чала колос­саль­ное коли­че­ство научных жур­на­лов. Еже­не­дельно орга­ни­зо­вы­вались лите­ра­тур­ные выставки, на которых рас­пре­де­ляли журналы для изу­че­ния между учеными, а затем дели­лись полу­чен­ной инфор­ма­цией с кол­ле­гами на семи­на­рах. Каждый год научный сотруд­ник писал отчет. Андрей Ана­то­лье­вич тре­бо­вал, чтобы было напи­сано лако­нично, без двояких смыслов, и все должно было быть ясно до мелочей. Такой стиль работы позже я сама стала при­ме­нять, когда стала руко­во­ди­те­лем.

Тема­тика накла­ды­вала на нас опре­де­лен­ную ответ­ствен­ность. Боль­шин­ство наших работ были засе­кре­чены. Многие оста­ются «под грифом» и по сей день. Из-за этого ученые нашего отдела не полу­чали уровень науч­ного при­зна­ния, который был свойстве­нен сотруд­ни­кам откры­тых напра­в­ле­ний.

Вспо­ми­на­ется случай. На одной из меж­ду­на­род­ных кон­фе­рен­ций я пла­ни­ро­вала высту­пить с докла­дом. Во время выступ­ле­ния обо­рва­лась на полу­слове и ушла, потому что мне за своих людей стало обидно. Вот коллеги высту­пают, делятся своими пока­за­те­лями, ростом. А наши сотруд­ники (Михаил Ива­но­вич Фадеев был началь­ни­ком лабо­ра­то­рии по обра­ботке мате­ри­а­лов, Виктор Ива­но­вич Кутай­цев был началь­ни­ком плу­то­ни­е­вой лабо­ра­то­рии, Вла­димир Ники­то­вич Конев — упрямец и любимец Бочвара) — про них никто не слышал и не узнает, потому что наши мате­ри­алы не рас­се­кре­чены.

К началу 90-х годов наша лабо­ра­то­рия начала стреми­тельно сокра­щаться, а затем и вовсе была закрыта. После осо­зна­ния того, что никто так и не узнает о гран­ди­озных работах в рамках атом­ного проекта, которые у нас про­во­ди­лись, я заня­лась сбором мате­ри­а­лов и выпу­стила каталог работ, выпол­нен­ных нашей лабо­ра­то­рией с момента осно­ва­ния и до 90-х годов. В этом обоб­щен­ном ката­логе в трех томах я указала назва­ния работы и авторов. Бла­го­даря упо­ми­на­нию наших сотруд­ни­ков, многим назна­чили при­бавки к пенсии за работу в обо­рон­ном ядерном ком­плексе, так как тре­бо­ва­лось под­твер­жде­ние автор­ства.

Работа наша про­хо­дила довольно жестко. Был у меня один инте­рес­ный момент. Велась работа по иссле­до­ва­нию кор­ро­зии метал­лов под облу­че­нием. В нашей лабо­ра­то­рии стоял доста­точно мощный источ­ник альфа-излу­че­ний полония, около 1,5 кюри. Вместе с кол­ле­гами мы изго­то­вили мишени с мень­шими источ­ни­ком, повы­сили безо­пас­ность, работа пошла быстрее. Вскоре после этого мой началь­ник поручил мне совсем другую тема­тику, посвя­щен­ную иссле­до­ва­нию кор­ро­зии урана в воде. Когда я выпу­стила отчет, коллега из другой лабо­ра­то­рии его рас­кри­ти­ко­вала, объ­яс­нив, что она уже зани­ма­лась этой темой и описала процесс. Мой отчет забра­ко­вали, отчи­ты­ваться за про­де­лан­ную работу было нечем. Было созвано экс­трен­ное собра­ние, на котором при­сут­ство­вали все сотруд­ники, в том числе убор­щицы и слесари. На нем меня рас­кри­ти­ко­вали за срыв работы, хотя отчет был у меня написан, а я была уверена в резуль­та­тах своих иссле­до­ва­ний.

С того момента прошло более года. Вдруг меня вызы­вает началь­ник лабо­ра­то­рии и требует тот самый отчет. Я ответила, что уни­что­жила его из-за брака. Тут он достал аме­ри­кан­ский научный журнал, в котором была статья на эту тему, где были описаны те же реакции, что и у меня. Ока­за­лось, что та сотруд­ница, которая рас­кри­ти­ко­вала мой отчет, при­не­сла ино­стран­ное издание руко­во­ди­телю. Сов­местно с моим руко­во­ди­те­лем было принято решение о пуб­ли­ка­ции моего отчета. Позднее в свою док­тор­скую дис­сер­та­цию я вклю­чила ту работу. А ту сотруд­ницу я зау­ва­жала. Увидев, что не права, она не постес­ня­лась и не побо­я­лась ничего, сама исправила эту нес­правед­ли­вость.

Наша кор­ро­зи­он­ная лабо­ра­то­рия была главной по данной тема­тике в отрасли. При ВНИИНМ был создан отра­сле­вой тех­ни­че­ский совет по кор­ро­зии. В него были вклю­чены кон­струк­тора из ВНИИЭФ и ВНИИТФ, про­филь­ных ком­би­на­тов, сбо­роч­ных заводов, а также военные пред­стави­тели, с кото­рыми мы посто­янно рабо­тали. На засе­да­ниях тех­со­вета делались доклады о труд­но­стях на пред­при­ятиях, о задачах, которые они выпол­няли. Свои работы и испы­та­ния мы вели непо­сред­ственно на про­из­вод­стве. Я рабо­тала с кон­струк­тор­скими отде­лами пред­при­ятий. Отмечу, что вопрос кор­ро­зи­он­ной стой­ко­сти очень важный в мате­ри­а­ло­ве­де­нии. К примеру, изго­та­в­ли­ва­ешь деталь из плу­то­ния, оста­в­ля­ешь его на столе; утром при­хо­дишь — а вместо образца лежит кучка трухи. Очень актив­ный металл, абсо­лютно не стойкий, его необ­хо­димо защи­щать как во время работы, так и при хра­не­нии, а также учи­ты­вать гаран­тийный срок.

Мы часто ездили на научные кон­фе­рен­ции, на которых пред­ста­в­ляли резуль­таты своих научных изыс­ка­ний. Хорошо запо­мнился один курьезный случай. Вначале рас­скажу пре­ды­сто­рию. Детали перед покрас­кой необ­хо­димо очи­стить. В каче­стве рас­тво­ри­те­лей тогда при­ме­няли бензол — лучший рас­тво­ри­тель, хотя ток­сич­ный, пожа­ро­о­пас­ный и лег­ко­вос­пла­ме­ня­е­мый. Из-за угрозы воз­ник­но­ве­ния пожара наша лабо­ра­то­рия решила вне­дрить в этот процесс хлор­со­дер­жа­щие веще­ства. После испы­та­ний заме­нили в составе фракции, вызы­ва­ю­щие кор­ро­зию, все вроде бы стало в порядке. Однако резко высту­пили экологи и сказали, что фторид хлора раз­ру­шает озо­но­вый слой. Что делать? Попы­тались исполь­зо­вать фреон-113. Испы­тали — дорого. А в то время в Ленин­граде в инсти­туте при­клад­ной химии создали уста­новку закры­того типа, где деталь мылась спе­ци­аль­ным соста­вом. Грязная жид­кость соби­ра­лась внизу, про­ис­хо­дит ее очистка и возврат, и вновь можно ей поль­зо­ваться. На одной из кон­фе­рен­ций я высту­пала с докла­дом, где пред­ставила эту тех­ноло­гию. В каче­стве пре­зен­та­ци­он­ных мате­ри­а­лов исполь­зо­вала схему этого аппа­рата. Пове­сила, высту­паю, а в зале раз­да­ется смех. Все заго­во­рили, что прибор очень уж сильно похож на само­гон­ный аппарат. При­шлось спешно пояс­нять кол­ле­гам суть тех­ноло­гии.

Подоб­ных случаев было доста­точно, наука активно раз­ви­ва­лась. Я ни о чем не сожалею, потому что жизнь была инте­рес­ной и мно­го­об­раз­ной. В узких кругах атом­щи­ков я полу­чила опре­де­лен­ное при­зна­ние. Этого мне было вполне доста­точно. Наш брат не пуб­лич­ный, с жур­нали­стами мы не встре­чались. Ака­демик Федор Гри­го­рье­вич Решет­ни­ков (кстати, это брат моего мужа) очень постра­дал от встречи с одним репор­те­ром, который после интер­вью не показал ему ито­го­вый мате­риал и опу­б­ли­ко­вал. В статье полу­чи­лось, что чем-то Федор Гри­го­рье­вич задел ака­демика Андрея Ана­то­лье­вича Бочвара, который на него серьезно оби­делся. Федор Гри­го­рье­вич из-за этого сильно пережи­вал.

Сегодня в инсти­туте фак­ти­че­ски изме­ни­лась тема­тика. При Викторе Бори­со­виче Шев­ченко (первый дирек­тор АО «ВНИИНМ») был создан инсти­тут урана. Было много геоло­гов и гео­хими­ков, много людей, которые из руды выде­ляли крохи метал­лов. Для них были созданы все условия. Этот вопрос был решен. При Шев­ченко начало при­хо­дить облу­чен­ное топливо, на уста­новке «У-5», которую сейчас выводят из экс­плу­а­та­ции, полу­чали плу­то­ний. Потом была создана плу­то­ни­е­вая лабо­ра­то­рия, которую воз­главил Виктор Ива­но­вич Кутай­цев. Бочвар при­гла­сил члена-кор­ре­с­пон­дента АН СССР Сергея Тихо­но­вича Коно­бе­ев­ского — метал­ло­фи­зика с мировым именем, и еще одного члена-кор­ре­с­пон­дента — Алек­сан­дра Семе­но­вича Займов­ского — выда­ю­ще­гося метал­ло­веда. К этому времени я отошла от химии к этим метал­лур­гам.

Давно нет нашей лабо­ра­то­рии. Что-то реко­мен­до­вать и совето­вать не могу. По газетам вижу, что раз­ви­ва­ются другие виды воо­ру­же­ния. Думаю, что и обо­рон­ный отдел ВНИИНМ сейчас зани­ма­ется другими вопро­сами, не только мате­ри­а­лами. Из СМИ также узнаю, что в пер­спек­тиве сейчас могут быть другие виды воо­ру­же­ний типа лазера. Это правильно, атомное оружие тоже стареет, там что-то надо менять. Про­гресс не стоит на месте.

Приятно видеть старых коллег. Недавно я была на кон­церте. Изда­лека узнала ака­демика РАН Радия Ива­но­вича Иль­ка­ева. Раньше часто встре­чались в коман­ди­ров­ках с Иваном Михайло­ви­чем Камен­ских, он в 50-е работал в Снежин­ске. Из старых сотруд­ни­ков мне часто звонит потря­са­ю­щий спе­ци­алист Вла­димир Ники­то­вич Конев, и Лидия Федо­ровна Тимо­фе­ева из плу­тон­щи­ков. Из отдела метал­лур­гов, которым руко­во­дил ака­демик Антон Нико­ла­е­вич Воль­ский, в нашем доме живет бывший сотруд­ник, правда, он сильно болеет. Столько лет прошло, а я по-преж­нему чув­ствую себя частью этой большой команды.

Инсти­тут жил пол­но­кров­ной жизнью, ком­со­моль­ская и пар­тийная орга­ни­за­ции рабо­тали активно. Давали путевки в про­фи­лак­то­рии, был пио­нер­ский лагерь. Активно стро­и­лось жилье для сотруд­ни­ков. Многие работ­ники инсти­тута в то время ста­рались рабо­тать пре­по­да­ва­те­лями. Они дели­лись своими зна­ни­ями с моло­де­жью. Бочвар, Воль­ский, Займов­ский — все они рабо­тали в вузах, а мы учились у них. Эти выда­ю­щи­еся ученые дове­ряли нам, вос­пи­ты­вали при­шедших сюда зеленых сту­ден­тов. Именно они создали крепкую совет­скую школу метал­ло­ве­де­ния.

Я про­ра­бо­тала во ВНИИНМ 62 с поло­ви­ной года. Мне нрави­лась моя работа. Были и успехи, и неудачи, отме­чали за труд. Я не обижена вни­ма­нием и награ­дами.