«Взялся — делай!»
С высоты прожитых лет я понял, что есть два типа работников и руководителей. Одни — это корпоративные сотрудники, которых больше всего волнует их карьерный рост. Другие — учёные, ориентирующиеся в своей деятельности на интересы науки и дела. Смею надеяться, что я отношусь ко второму типу.
Моим учителем был Сергей Борисович Шихов. Он руководил моей диссертационной работой, причём наше сотрудничество продолжилось и после его ухода из Обнинска в МИФИ, а моим начальником и старшим товарищем стал Михаил Федотович Троянов. Сергей Борисович наставлял меня так: «Учтите, что ваша работа никому не нужна, кроме вас. Но вы ничего не добьётесь, если не будете относиться к своей работе как делу всей жизни».
Другой человек, давший мне многое, — Олег Дмитриевич Казачковский. Помню, я как-то с ним крепко поругался. Покинул его кабинет, а Клавдия Григорьевна Савина, бессменный секретарь многих директоров ФЭИ, сказала мне: «Виктор, когда вы под стол пешком ходили, он командиром полковой разведки был! Прежде чем спорить, подумайте, какой опыт стоит за Казачковским». Олег Дмитриевич считал, что ругать сотрудников бесполезно. Их можно только поощрять. А если поощрять не за что, то такого человека нужно увольнять. Этот тезис мне очень пригодился, когда я перешёл на работу в МАГАТЭ.
Мне нравился подход Мохаммада Эльбарадея. Когда я обратился к нему за советом, то получил в ответ: «Виктор, ещё раз придёшь ко мне с вопросом "Что делать?" — собирай чемоданы, увольняйся и уезжай в Россию! Запомни — в своём департаменте ты самый главный начальник. Я — всего лишь юрист. Если ты не знаешь, как поступать, то ни я, ни кто-либо другой тебе не помогут». Позже мне самому приходилось объяснять то же самое своим коллегам. Мне жаловались: «Виктор Михайлович, я не знаю, что делать. У меня 30 иностранцев в группе, и я должен ими руководить. Но вдруг я ошибусь?». И я отвечал так же, как мне ответил Эльбарадей: «Взялся — делай; мудрого начальства, к которому можно съездить за советом, здесь нет». Уроки Эльбарадея помогли мне поставить на место американцев, пытавшихся продемонстрировать мне, кто на самом деле в МАГАТЭ хозяин. Я говорил им: «Позвольте, вы предлагаете поступить так-то и так-то, но Индия будет против. А у Индии ровно столько же голосов, как и у вас — один».
Конечно же, многое дала моя семья. Мой отец был партийным работником и первым начальником политотдела в Обнинске. Но дома у нас стояли книги Сетона-Томпсона, Мамина-Сибиряка, Бажова... Помню, как к нам зашёл в гости товарищ отца и в полушутку сказал: «Слушай, Михаил Николаевич, за такую библиотеку тебя сразу сажать надо! Аполитичная она у тебя». Мой старший брат был в первом выпуске десятого класса в Обнинске. Их было всего четверо учеников. Занимались с ними Красин, Казачковский, Усачёв... Брат поступил в МИФИ, и после этого у меня не было никаких сомнений — я тоже буду разрабатывать ядерные реакторы.
Иногда я посмеиваюсь — полвека просидел за решёткой и был счастлив. Но так и было в действительности. Многие мои коллеги отпуск брали только для того, чтобы можно было без ограничений по времени сидеть на работе. Но при этом присутствовала и другая сторона медали. Мы слишком верили в наши технологии, не щадя сил устраняли недостатки и своим энтузиазмом нередко дезинформировали начальство. Хочу процитировать Виктора Сергеевича Северьянова, директора Первой в мире: «Как поступали в те времена? У нас на АЭС проблема за проблемой, а наверх идут доклады в стиле "Первая атомная станция безопасна, надёжна и работает, как швейцарские часы". В результате у высокого начальства создалось превратное впечатление о том, что развитие атомной энергетики будет простой и лёгкой задачей». Результат известен. Фактически без учёта реального эксплуатационного опыта Первой в мире были построены два блока Белоярской АЭС с реакторами АМБ, которые потом пришлось в спешном порядке закрывать.
Ко мне часто обращаются с просьбой рассказать или написать об истории атомной энергетики. Надо признать, что в её истории не всё так просто, как кажется на первый взгляд. До войны все исследования в области атомной энергии проводились исключительно для удовлетворения научного любопытства. Это нормально: не зря говорится, что пока ты любопытен, ты остаёшься учёным. Всё изменило письмо Альберта Эйнштейна президенту США Франклину Рузвельту в 1939 году. Точнее, письмо написали Лео Сцилард и Юджин Вигнер, а Эйнштейн только поставил свою подпись. С той поры атомными технологиями распоряжались государства, а не учёные. В 1946 году в США был пущен первый быстрый реактор CLEMENTINE с ртутным теплоносителем. Именно в быстрых реакторах Энрико Ферми видел будущее атомной энергетики. С тех пор прошло более 70 лет, но действующего коммерческого быстрого бридера так и не появилось ни у одной страны. Мы подошли ближе всех, но даже у нас БН-1200 пока не построен. Зато с бомбами всё в полном порядке.
Атомная энергетика, которая у нас есть сегодня, базируется на технологиях, появившихся в своё время для нужд военных ядерных программ. Такой подход позволил развить её до нынешнего уровня, но он же ставит перед мирным атомом количественные ограничения. Если вы внимательно посмотрите на прогнозы, которые делаются различными международными организациями, то увидите, что все они ориентируются на показатели 400-600 ГВт(э) АЭС до конца века. При таком уровне развития атомной энергетики в мире нет больших проблем с ресурсами и отходами, уровень безопасности достаточный (10-7), а нераспространение обеспечивается тем, что АЭС действуют всего в трёх-четырёх десятках стран.
Массимо Сальваторес, в своё время руководивший ядерным центром в Кадараше, а сейчас работающий в Аргоннской национальной лаборатории, собрал коллектив, перед которым поставил задачу — определить, каким должен быть масштаб развития атомной энергетики в мире, чтобы она решала проблемы выброса парниковых газов и сжигания кислорода. Ответ, к которому они пришли: до конца века должно быть построено 10-20 тысяч ГВт(э) атомных энергоблоков. С таким парком энергоблоков атомная энергетика превратится в мировом масштабе в определяющую силу в энергетике. Но сразу же во всей остроте перед нами встанут проблемы безопасности, ресурсов, отходов и нераспространения. Увеличив на один-два порядка число атомных блоков, нам придётся соответствующим образом повышать уровень безопасности, достигать показателей 10-8 или 10-9. Но как достичь этого за разумные деньги? Да и будут ли такие уровни достаточными? На железных дорогах, где дисциплина сохраняется ещё со времён Кагановича, говорят о безопасности на уровне 10-11, но при этом у них всё равно происходят аварии. Проанализируйте ход тяжёлых аварий в атомной энергетике. Почти все они начинались вне ядерной части — диспетчер попросил подержать мощность, вода затопила дизель-генераторы, и так далее. Даже если мы добьёмся максимально возможной самозащищённости ядерных реакторов, всё равно остаётся неядерная часть АЭС — огромная система от турбины до подстанций, градирен или прудов-охладителей. Как мне представляется, искать идеи по повышению безопасности нужно именно здесь, в неядерной части.
И конечно, существует проблема денег, экономической стороны развития мирного атома. На заре атомной эры, когда за отрасль полностью отвечали государства, стоимость киловатта АЭС составляла порядка 200 долларов. Потом атомную энергетику отдали на откуп рынку, и киловатт теперь стоит 4000-5000 долларов. В чём причина столь бурного роста стоимости? Повышаются расходы на инженерную безопасность, на физическую безопасность... А я вспоминаю в связи с этим хорошо известный в компьютерном мире закон Гроша: если система развивается на базе неизменного научно-технического принципа, то стоимость новых образцов будет расти как квадрат роста их эффективности!