Две трети от смертельной дозы
Очень тяжело писать про Припять — и не только потому, что больно вспоминать красивый мертвый город. Я далеко не писатель и не могу до конца выразить словами то, что чувствовал и чувствую. Поделюсь одной картиной. Летняя украинская ночь. Звезды. Высокие шестнадцатиэтажные дома. Все здания — необитаемые. Мертвый город, в котором горит только один огонь — у здания горотдела милиции, в котором, кроме милиции, базируется наша группа. Перед зданием большая площадь. И вся она заполнена кошками. Сотни кошек, и все мяукают. Кошки собираются в мертвом городе, идут на единственный огонек, к людям, которым они уже не нужны…
Двадцать три года назад — интересное совпадение: мне тогда было как раз двадцать три года. Дни после 26 апреля 1986 года я помню так ясно, как будто это было вчера. Когда объявили об аварии, я и не думал ехать в Припять: никогда не считал разумным совершать подвиги ради совершения подвигов. Тем не менее, в мае 1986-го, спустя несколько недель после взрыва на Чернобыльской АЭС, в Горьковский политехнический институт, где я тогда работал старшим инженером на кафедре «Ядерные реакторы и энергетические установки», пришел приказ министерства о формировании из числа добровольцев — студентов-старшекурсников физико-технического факультета — специальной группы дозиметристов для работы в зоне аварии на ЧАЭС. Группа в составе 14 человек была сформирована и после специальной подготовки участвовала в работах по ликвидации последствий аварии в самых горячих точках 10-километровой зоны отчуждения.
К осени, когда с началом очередного семестра студентам необходимо было возвращаться для продолжения учебы, меня как руководителя группы вызвали в Правительственную комиссию и предложили срочно решать вопрос о замене личного состава группы добровольцами с соответствующей специальной подготовкой, так как заменить группу тогда фактически оказалось некем. Правительственной комиссией было дано указание отложить возвращение студентов на две недели, в течение которых в группу были командированы добровольцы — в основном из числа сотрудников оборонных предприятий нашего города (ОКБМ, Политехнический институт, завод «Красное Сормово», Авиационный завод, Горьковский машиностроительный завод, Завод крупнопанельного домостроения № 3, Телевизионный завод и др). Происходило это так: я связывался из Зоны со своими знакомыми в Горьком, выяснял через них, кто хочет добровольно войти в нашу группу, и потом этого человека вызывали в Зону телеграммой Правительственной комиссии. Так достаточно необычно начиналась история ныне давно забытой Отдельной группы радиационной разведки, единственной, которая в течение восьми месяцев, с июля 86-го по февраль 87-го года, осуществляла радиационную разведку и дозиметрический контроль в г. Припяти, а также решала ряд специальных задач радиационной разведки в прилегающих районах и на кровле третьего энергоблока ЧАЭС на границе с объектом «Укрытие» (официальное название саркофага). Мы работали по заданиям различных ведомств, в том числе Правительственной комиссии, руководства Чернобыльской АЭС в лице заместителя директора ЧАЭС по г. Припяти Василия Ивановича Горохова, Госкомгидромета, Министерства обороны. За восьмимесячный период в работе группы приняли участие 53 человека, в основном нижегородцы (тогда — горьковчане), двое москвичей и один киевлянин; средняя численность группы составляла 15 человек.
Отдельной группа считалась потому, что структурно не входила ни в одно из 117 министерств и ведомств, представленных в 1986 году в Чернобыльской зоне. Каждый участник ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, кроме наших ребят, в то время обязательно работал или служил в одной из структур, замыкавшихся на эти 117 министерств и ведомств. Наша группа официально не замыкалась ни на одно из них, и этим, в частности, объясняется то, что правительственными наградами впоследствии были награждены лишь несколько человек из группы, да и те, по сути, случайно, по представлениям кадровых служб организаций, где они потом работали или служили. Просто некоторые кадровики, ознакомившись с личным делом, недоумевали, почему человека не наградили, и по своей инициативе писали представления. Причем исключительно на медали, орден никому не достался. Хотя в одном только Нижнем Новгороде ликвидаторов, награжденных орденом Мужества и «За заслуги перед Отечеством» (значительно позже описываемых событий — тогда в СССР таких и орденов-то не было), несколько десятков, если не больше. Правда, в 86–87-м годах все работавшие в группе были награждены именными Благодарностями Правительственной комиссии и других органов власти, а также Министерства обороны Союза.
Осенью 1986-го наша группа первой осуществила детальную наземную радиационную разведку «рыжего леса», а также подробную радиационную съемку Припяти (вторую после майской разведки группой Спасенникова) с замерами в узлах сетки, состоящей из 1500 точек. На эту работу ушло несколько дней. Чуть позже перед нами была поставлена задача представлять аналогичную по точности карту радиационной обстановки ежедневно — в Припяти началась дезактивация (снимали верхний слой грунта, пытались специальным составом мыть стены домов), и радиационная обстановка быстро менялась. Силами пятнадцати человек обычными способами решить эту задачу было невозможно. Тогда мы разработали специальную компьютерную программу, позволявшую по результатам замеров в нескольких десятках точек, расположенных не в узлах прямоугольной сетки, а в специально рассчитанных оптимальных местах, с помощью специальной аппроксимационной функции добиться точности, аналогичной точности карты, построенной по результатам 1500 замеров. Академия наук Украины (для нее тогда эти данные были на вес золота) предоставила нам персональный компьютер, и с этого момента ежедневную карту радиационной обстановки распечатывал черно-белый матричный принтер, оставалось ее только раскрасить фломастером и наложить на прозрачную пленку с картой Припяти. Говорили, что эти карты тогда уходили прямиком в Политбюро…
Итак, для решения организационных вопросов я прибыл в Чернобыль несколькими днями раньше основного состава. Первые впечатления свежи в памяти, как будто это было вчера. С собой у меня был карманный дозиметр ДКС-04, размером чуть меньше сотового телефона первых выпусков. На кафедре института мы пытались его испытать, подставляя прямо под достаточно мощный радиоактивный источник. Прибор начинал издавать редкие слабые попискивания, показывая на цифровом табло десятые доли миллирентгена в час. И вот я в пути. Непосредственно до Чернобыля из Киева командированные в район аварии доставлялись по реке теплоходом "Ракета", и когда до места оставалось еще несколько километров, находившийся в кармане прибор ожил, запищав во много раз чаще и громче, чем дома. Подходим к пристани, на ней — группа встречающих, все в респираторах. Нас респираторами никто не снабдил, и мы дышим «свежим» радиоактивным воздухом. Тогда в первый раз стало жутко. Между тем верхний предел измерения ДКС-04 сравнительно небольшой. Тогда мне и в голову не могло прийти, что нам придется работать в местах, где зашкаливает не ДКС-04, а военный ДП-5В, предназначенный для работы в очагах ядерного поражения. В родном городе специалисты вообще не советовали его брать с собой: "Ребята, он начинает что-то показывать только тогда, когда «одно место уже отваливается».
И вот мы в составе очередной сводной команды по дезактивации кровли третьего энергоблока. Правительственной комиссией поставлена задача — дезактивировать (фактически — содрать шахтными скреперными лебедками) прикипевшие на кровле третьего блока во время взрыва и пожара высокоактивные отходы. Практически нужно было убирать саму кровлю, к которой намертво прикипели куски ТВЭЛов, графит и прочая жутко «светившая» дрянь. В этот период общим ходом таких работ руководил назначенный Правительственной комиссией нижегородец Эрих Александрович Кокин. Даже летом, спустя месяцы после взрыва, содрать кровлю не получалось, так как значительную часть мощности создавали короткоживущие радионуклиды, период полураспада которых — дни и часы, а то и еще меньше. Это десятки тысяч рентген в час.
В функции нашей группы входила радиационная разведка, планирование маршрутов и удаление наиболее опасных источников излучений — только после этого на маршрут выходили менее подготовленные шахтеры и солдаты. Переносных приборов для радиационной разведки в таких условиях не существует, а проводить ее надо — нам нужно было до миллиметра и до долей секунды планировать маршруты прохода по зданию в условиях очень сильной неравномерности полей. Это так называемые «прострелы». К примеру, где стоишь — 30 Р/Ч, а протяни вперед руку на локоть — уже 3000 Р/Ч. Сначала мы приспосабливались ориентироваться по скорости, с которой на последнем диапазоне зашкаливает стрелка ДП-5В. Потом сами переделали дозиметр ИМД-21Б из стационарного в переносной. Он позволял измерять поля до сорока тысяч рентген в час. Обычно он устанавливается в защищенном бункере и двухсотметровым кабелем связан с датчиком. Мы нашли для ИМД-21Б переносной блок питания, обрезали кабель до шести метров, датчик прикрутили к водопроводной трубе и с помощью получившейся конструкции проводили разведку. Когда в марте 87-го уезжали, подарили эту конструкцию новой смене дозиметристов.
Но возвращаюсь к нашему заданию. Замысел состоял в том, чтобы содрать лебедками, которыми гребут уголь, прикипевшую во время взрыва и пожара кровлю. Идея была не Кокина, но ему Правительственная комиссия в обязательном порядке поручила возглавить работы по ее реализации. Замысел этот с треском провалился, и не по вине Кокина. Частично мы почистили кровлю и 7001-е помещение, правда, не лебедками, а собственными руками (ее и до нас многие чистили — в частности, группы Спасенникова, Самойленко, Юрченко, генерала Тараканова). Но того человека (какой-то кандидат наук с Украины), который предложил сдирать кровлю шахтной лебедкой, убить мало, как в народе говорят. Еще до Кокина работы начала первая группа шахтеров. Вообще без разведки! А там поля были запредельные, выше нигде не было, кроме, может быть, отдаленных уголков саркофага, куда никто никогда не лазил и даже сейчас, я думаю, не полезет. Кокин в этом плане просто молодец, он спас немало жизней, потому что, приступив к операции, сразу пригласил к себе мою команду дозиметристов. И вот прихожу я в первый день на кровлю с двумя шахтерами. Подходим к отверстию в 7001-м помещении, шахтеры мне говорят: тут уже один замерял, тут немного, тридцать рентген в час. И склонились над отверстием для тросов лебедки вперед головами. Я вижу по прибору — над отверстием действительно тридцать. Но когда я руку с датчиком протянул вперед, туда, где у шахтеров головы, на последнем диапазоне (он до двухсот рентген в час) стрелка так зашкалила, что чуть не согнулась! Я им: "Назад!". А они геройствуют, не слушают: не может быть!Это благодаря тому дураку, который им до меня «померил». Впоследствии, когда мы приспособили для измерений ИМД-21Б, там оказался прострел три тысячи рентген в час. Кое-где и десятки тысяч было. А они почти две недели работали без разведки... Такой вот бардак творился, а правильнее сказать — преступное пренебрежение жизнями людей.
После этих операций кровлю больше, слава Богу, чистить не пытались, а просто залили толстым слоем бетона. Сначала это считали рискованным, потому что боялись, что крыши не выдержат, но потом решили рискнуть. 7001-е помещение — верхний уровень 3-го энергоблока, дальше крыша (потолок 7001-го и есть крыша). Через это помещение мы выходили на кровлю 3-го блока. 7001-е помещение довольно большое, длиной несколько десятков метров, шириной около полутора десятков метров; может, даже чуть больше. Как я и рассказывал, прямо из потолка 7001-го помещения выходит девятиметровая в диаметре, всему миру знакомая труба ЧАЭС. На нее еще ребята из группы Самойленко осенью 86-го флаг водружали, как над рейхстагом. Может, и нужен был этот флаг для поднятия боевого духа, но, на мой взгляд, это глупая показуха. Девятиметровая труба снизу (потолок 7001-го) открыта, небо видно. А на полу 7001-го помещения множество более чем метровых в диаметре вентиляционных труб, часть которых ведет и в саркофаг (а часть — в третий и другие блоки станции). Они тоже открыты, причем отверстия расположены наклонно, и в них вполне можно провалиться — это десятки метров высоты, ну и потом если в саркофаг — поля запредельные. То есть 7001-е помещение — своеобразный вентиляционный коллектор, через него воздух станционных вентсистем попадает в станционную девятиметровую трубу и выходит наружу. В 7001-м помещении слышался тихий, но мощный низкий гул, который создавался воздухом, выходящим из венттруб на полу в верхнюю девятиметровую трубу. Такая своеобразная симфония запредельных полей...
В 7001-м помещении было много запредельных прострелов. Поэтому бежать через него (и в нем) надо было с большим искусством — помня по памяти все прострелы, не проваливаясь при этом в наклонно расположенные трубы, плюс одновременно смотреть за стрелкой дозиметра — ведь могли и новые прострелы появиться. И если появился новый, и он мощный — надо в доли секунды принимать решение, как менять маршрут, причем мощность прострела определять исключительно по скорости зашкаливания стрелки. Ошибешься — и можешь переоблучиться.
Был такой случай. Сидим мы под кровлей у саркофага, и в помещение, где мы сидим, через отверстие для тросов лебедки провалился кусок ТВЭЛа (такая искореженная взрывом трубка диаметром сантиметра два и длиной сантиметров пятнадцать). Фон в помещении сразу вырос раз в десять: этот кусок "светил" несколько сотен рентген в час. Операция по его локализации была нестандартной и при этом относилась к разряду особо опасных. Такие операции я всегда делал сам — ребятам доверял лишь подготовительные стадии. Сначала этот кусок загружался в обычное ведро, с этим ведром нужно было взбежать вверх несколько лестничных пролетов (несколько десятков метров, причем держать это ведро как можно дальше от себя на длинной толстой проволоке на вытянутой руке) и потом еще до отверстия в саркофаг добежать, лавируя между открытыми венттрубами и не попадая при этом под прострелы. А потом это ведро швыряешь из 7001-го помещения в саркофаг. Я бегу с ведром, а сзади бежит товарищ с секундомером и меня страхует. Вся операция (не считая загрузки в ведро) заняла 11 с десятыми секунд. Если честно, в обычных условиях я так и без ведра не пробегу, а там получалось. Бывали и курьезные случаи. В январе 1987-го был эпизод, когда мы, возможно, предотвратили сильный выброс, а может быть, и второй чернобыльский взрыв. Дело было так. Но сначала — чуть-чуть о физике процесса. Обычная вода — достаточно хороший замедлитель нейтронов. Не вдаваясь глубоко, проиллюстрирую суть примером. Так называемые водо-водяные реакторы (современные и того времени) спроектированы так, что если из реактора вытекает вода, то цепная реакция прекращается, т.к. отсутствует замедлитель нейтронов. Т.е. если реактор нечем охлаждать — он сам останавливается. Чернобыльский реактор другого типа: там роль замедлителя играет графит, а вода — только охлаждает. Поэтому такие типы реакторов потенциально более опасны. Но они и значительно дешевле, поэтому и строились наряду с водо-водяными. После взрыва на ЧАЭС графит разлетелся (замедлителя в достаточном количестве рядом с топливом не стало), и реакция прекратилась. А куда делось топливо и что с ним тогда произошло, было неизвестно, но уже годы спустя установили, что часть его сплавилась в один большой кусок (не разлетелась). Ну и понятно, что произойдет, если на этот кусок налить достаточное количество воды. К этому следует добавить, что в 1986-м и в 1987-м никто не знал стопроцентно, как дальше поведет себя взорвавшийся реактор. Был специальный нейтронный датчик в саркофаге, за показаниями которого следили с центрального пульта АЭС. И несколько раз всех (и нас, понятно, тоже) эвакуировали с третьего блока, т.е. по показаниям этого датчика опасались начала неконтролируемой самопроизвольной цепной реакции в развале (в саркофаге). Как я уже упоминал, в Чернобыльской зоне было представлено 117 министерств и ведомств. Какая-то координация работ со стороны Правительственной комиссии, конечно, была, но с поправкой на жуткий бардак. И часто каждый творил, что хотел. Например, было одно из ведомств, которое занималось прочисткой вентиляционных систем. Прочистка заключалась в том, что по всей ЧАЭС — а она огромная — ходили и стучали кувалдами по вентиляционным трубам. Эти трубы выходили в наше 7001-е помещение, и, когда начинался этот стук, мы срочно эвакуировались, так как на нас из этих труб летела всякая дрянь, в том числе высокоактивные частицы. Поэтому у нас всегда сидел «акустик», как на подводной лодке, и слушал эти трубы, поскольку нас никто о начале работ по очистке не предупреждал.
Так вот, о «втором взрыве». Была там такая организация, называлась «Научный центр Министерства обороны». Командовал им один полковник. А в 7001-м помещении был сделан специальный желоб, ведущий вниз, в саркофаг, по которому с кровли третьего блока сбрасывали в саркофаг высокоактивные отходы. Часть их застревала на желобе, и он, конечно, светил. И вот как-то утром сидим мы под 7001-м, и заявляется незнакомая нам команда солдат во главе с офицером, толстый шланг снизу тянут. Я — офицеру: вы что делать собираетесь?! А он мне: мы сейчас этот желоб помоем, а то он на вас сильно светит. Я ему объясняю, что этого нельзя делать!!! Он: "А что будет?". Я говорю: "Ну как бы тебе объяснить попроще; сначала из саркофага пар повалит, а потом может и грохнуть! Нельзя этого делать". Он: "А у меня приказ!". В общем, вцепились мои ребята в шланг, а я к офицеру уже силу применить собрался, поскольку не слушает! Но хорошо, что полковник — командир группы Минобороны, которая с нами на кровле работала, — сумел быстро связаться с дежурным по станции, а тот — с начальником «Научного центра МО», который и отдал приказ желоб помыть. Начальник меня знал, быстро приехал и после объяснений все понял. Такая вот была история. Я это все вспоминаю и пишу не для сенсаций. Просто даже там (я имею в виду ликвидаторов, работавших в тех же районах — саркофаг, кровля) мало кто получил такие дозы, как мы. У меня — по расчетам, точно не знаю, не считая внутреннего и бета-облучения, только гамма — от 350 до 450 Бэр — две трети смертельной дозы. Пока жив, в 1990-м родилась здоровая дочь. Моя доза и режим ее получения (в течение восьми месяцев крупными дозами) грозит малоизученной «подострой» «лучевкой». Пока ее нет. Видимо, Бог там хранил и до сих пор хранит. Большинство ликвидаторов получили значительно меньшие дозы — держитесь, верьте в лучшее, и все будет хорошо!