Митенков Андрей Федорович

Две трети от смертельной дозы

Очень тяжело писать про Припять — и не только потому, что больно вспо­ми­нать кра­си­вый мертвый город. Я далеко не писа­тель и не могу до конца выра­зить словами то, что чув­ство­вал и чув­ствую. Поде­люсь одной кар­ти­ной. Летняя укра­ин­ская ночь. Звезды. Высокие шест­на­дца­ти­этаж­ные дома. Все здания — нео­бита­е­мые. Мертвый город, в котором горит только один огонь — у здания гор­от­дела милиции, в котором, кроме милиции, бази­ру­ется наша группа. Перед зданием большая площадь. И вся она запол­нена кошками. Сотни кошек, и все мяукают. Кошки соби­ра­ются в мертвом городе, идут на един­ствен­ный огонек, к людям, которым они уже не нужны…

Два­дцать три года назад — инте­рес­ное сов­па­де­ние: мне тогда было как раз два­дцать три года. Дни после 26 апреля 1986 года я помню так ясно, как будто это было вчера. Когда объ­я­вили об аварии, я и не думал ехать в Припять: никогда не считал разумным совер­шать подвиги ради совер­ше­ния подви­гов. Тем не менее, в мае 1986-го, спустя несколько недель после взрыва на Чер­но­быль­ской АЭС, в Горь­ков­ский поли­тех­ни­че­ский инсти­тут, где я тогда работал старшим инже­не­ром на кафедре «Ядерные реак­торы и энер­гети­че­ские уста­новки», пришел приказ мини­стер­ства о фор­ми­ро­ва­нии из числа добро­воль­цев — сту­ден­тов-стар­ше­кур­с­ни­ков физико-тех­ни­че­ского факуль­тета — спе­ци­аль­ной группы дози­мет­ри­стов для работы в зоне аварии на ЧАЭС. Группа в составе 14 человек была сфор­ми­ро­вана и после спе­ци­аль­ной под­го­товки участ­во­вала в работах по лик­ви­да­ции послед­ствий аварии в самых горячих точках 10-кило­мет­ро­вой зоны отчу­ж­де­ния.

К осени, когда с началом оче­ред­ного семе­стра сту­ден­там необ­хо­димо было воз­вра­щаться для про­дол­же­ния учебы, меня как руко­во­ди­теля группы вызвали в Прави­тель­ствен­ную комис­сию и пред­ло­жили срочно решать вопрос о замене личного состава группы добро­воль­цами с соот­вет­ству­ю­щей спе­ци­аль­ной под­го­тов­кой, так как заме­нить группу тогда фак­ти­че­ски ока­за­лось некем. Прави­тель­ствен­ной комис­сией было дано ука­за­ние отло­жить воз­вра­ще­ние сту­ден­тов на две недели, в течение которых в группу были коман­ди­ро­ваны добро­вольцы — в основ­ном из числа сотруд­ни­ков обо­рон­ных пред­при­ятий нашего города (ОКБМ, Поли­тех­ни­че­ский инсти­тут, завод «Красное Сормово», Ави­а­ци­он­ный завод, Горь­ков­ский маши­но­стро­и­тель­ный завод, Завод круп­но­па­нель­ного домо­стро­е­ния № 3, Теле­ви­зи­он­ный завод и др). Про­ис­хо­дило это так: я свя­зы­вался из Зоны со своими зна­ко­мыми в Горьком, выяснял через них, кто хочет добро­вольно войти в нашу группу, и потом этого чело­века вызы­вали в Зону теле­грам­мой Прави­тель­ствен­ной комис­сии. Так доста­точно нео­бычно начи­на­лась история ныне давно забытой Отдель­ной группы ради­а­ци­он­ной раз­ведки, един­ствен­ной, которая в течение восьми месяцев, с июля 86-го по февраль 87-го года, осу­ще­ст­в­ляла ради­а­ци­он­ную раз­ведку и дози­мет­ри­че­ский кон­троль в г. Припяти, а также решала ряд спе­ци­аль­ных задач ради­а­ци­он­ной раз­ведки в при­ле­га­ю­щих районах и на кровле тре­тьего энер­го­блока ЧАЭС на границе с объек­том «Укрытие» (офи­ци­аль­ное назва­ние сар­ко­фага). Мы рабо­тали по зада­ниям раз­лич­ных ведом­ств, в том числе Прави­тель­ствен­ной комис­сии, руко­вод­ства Чер­но­быль­ской АЭС в лице заме­сти­теля дирек­тора ЧАЭС по г. Припяти Василия Ива­но­вича Горо­хова, Гос­ком­ги­д­ро­мета, Мини­стер­ства обороны. За вось­ми­ме­сяч­ный период в работе группы приняли участие 53 чело­века, в основ­ном ниже­го­родцы (тогда — горь­ков­чане), двое моск­ви­чей и один кие­вля­нин; средняя чис­лен­ность группы соста­в­ляла 15 человек.

Отдель­ной группа счита­лась потому, что струк­турно не входила ни в одно из 117 мини­стер­ств и ведом­ств, пред­ста­в­лен­ных в 1986 году в Чер­но­быль­ской зоне. Каждый участ­ник лик­ви­да­ции аварии на Чер­но­быль­ской АЭС, кроме наших ребят, в то время обя­за­тельно работал или служил в одной из струк­тур, замы­кав­шихся на эти 117 мини­стер­ств и ведом­ств. Наша группа офи­ци­ально не замы­ка­лась ни на одно из них, и этим, в част­но­сти, объ­яс­ня­ется то, что прави­тель­ствен­ными награ­дами впо­след­ствии были награ­ждены лишь несколько человек из группы, да и те, по сути, слу­чайно, по пред­ста­в­ле­ниям кад­ро­вых служб орга­ни­за­ций, где они потом рабо­тали или служили. Просто неко­то­рые кад­ро­вики, озна­ко­мив­шись с личным делом, недо­у­ме­вали, почему чело­века не награ­дили, и по своей ини­ци­а­тиве писали пред­ста­в­ле­ния. Причем исклю­чи­тельно на медали, орден никому не достался. Хотя в одном только Нижнем Нов­го­роде лик­ви­да­то­ров, награ­жден­ных орденом Муже­ства и «За заслуги перед Оте­че­ством» (зна­чи­тельно позже опи­сы­ва­е­мых событий — тогда в СССР таких и орденов-то не было), несколько десят­ков, если не больше. Правда, в 86–87-м годах все рабо­тав­шие в группе были награ­ждены имен­ными Бла­го­дар­но­стями Прави­тель­ствен­ной комис­сии и других органов власти, а также Мини­стер­ства обороны Союза.

Осенью 1986-го наша группа первой осу­ще­ствила деталь­ную наземную ради­а­ци­он­ную раз­ведку «рыжего леса», а также подроб­ную ради­а­ци­он­ную съемку Припяти (вторую после майской раз­ведки группой Спа­сен­ни­кова) с заме­рами в узлах сетки, состо­я­щей из 1500 точек. На эту работу ушло несколько дней. Чуть позже перед нами была поста­в­лена задача пред­ста­в­лять ана­ло­гич­ную по точ­но­сти карту ради­а­ци­он­ной обста­новки еже­д­невно — в Припяти нача­лась дез­ак­ти­ва­ция (снимали верхний слой грунта, пытались спе­ци­аль­ным соста­вом мыть стены домов), и ради­а­ци­он­ная обста­новка быстро меня­лась. Силами пят­на­дцати человек обыч­ными спо­собами решить эту задачу было невоз­можно. Тогда мы раз­ра­бо­тали спе­ци­аль­ную ком­пью­тер­ную про­грамму, поз­во­ляв­шую по резуль­та­там замеров в несколь­ких десят­ках точек, рас­поло­жен­ных не в узлах пря­мо­у­голь­ной сетки, а в спе­ци­ально рас­считан­ных опти­маль­ных местах, с помощью спе­ци­аль­ной аппрок­си­ма­ци­он­ной функции добиться точ­но­сти, ана­ло­гич­ной точ­но­сти карты, постро­ен­ной по резуль­та­там 1500 замеров. Ака­демия наук Украины (для нее тогда эти данные были на вес золота) пре­до­ставила нам пер­со­наль­ный ком­пью­тер, и с этого момента еже­д­нев­ную карту ради­а­ци­он­ной обста­новки рас­пе­ча­ты­вал черно-белый мат­рич­ный принтер, оста­ва­лось ее только рас­кра­сить фло­ма­сте­ром и нало­жить на про­з­рач­ную пленку с картой Припяти. Гово­рили, что эти карты тогда уходили пря­ми­ком в Полит­бю­ро…

Итак, для решения орга­ни­за­ци­он­ных вопро­сов я прибыл в Чер­но­быль несколь­кими днями раньше основ­ного состава. Первые впе­ча­т­ле­ния свежи в памяти, как будто это было вчера. С собой у меня был кар­ман­ный дози­метр ДКС-04, раз­ме­ром чуть меньше сото­вого теле­фона первых выпусков. На кафедре инсти­тута мы пытались его испы­тать, под­ста­в­ляя прямо под доста­точно мощный ради­о­ак­тив­ный источ­ник. Прибор начинал изда­вать редкие слабые попис­ки­ва­ния, пока­зы­вая на циф­ро­вом табло десятые доли мил­ли­рен­т­гена в час. И вот я в пути. Непо­сред­ственно до Чер­но­быля из Киева коман­ди­ро­ван­ные в район аварии доста­в­ля­лись по реке теп­ло­хо­дом "Ракета", и когда до места оста­ва­лось еще несколько кило­мет­ров, нахо­див­шийся в кармане прибор ожил, запищав во много раз чаще и громче, чем дома. Под­хо­дим к при­стани, на ней — группа встре­ча­ю­щих, все в рес­пи­ра­то­рах. Нас рес­пи­ра­то­рами никто не снабдил, и мы дышим «свежим» ради­о­ак­тив­ным воз­ду­хом. Тогда в первый раз стало жутко. Между тем верхний предел изме­ре­ния ДКС-04 срав­ни­тельно неболь­шой. Тогда мне и в голову не могло прийти, что нам при­дется рабо­тать в местах, где заш­кали­вает не ДКС-04, а военный ДП-5В, пред­на­зна­чен­ный для работы в очагах ядер­ного пора­же­ния. В родном городе спе­ци­али­сты вообще не совето­вали его брать с собой: "Ребята, он начи­нает что-то пока­зы­вать только тогда, когда «одно место уже отвали­ва­ется».

И вот мы в составе оче­ред­ной сводной команды по дез­ак­ти­ва­ции кровли тре­тьего энер­го­блока. Прави­тель­ствен­ной комис­сией поста­в­лена задача — дез­ак­ти­ви­ро­вать (фак­ти­че­ски — содрать шах­т­ными скре­пер­ными лебед­ками) при­кипев­шие на кровле тре­тьего блока во время взрыва и пожара высо­ко­ак­тив­ные отходы. Прак­ти­че­ски нужно было убирать саму кровлю, к которой намертво при­кипели куски ТВЭЛов, графит и прочая жутко «светив­шая» дрянь. В этот период общим ходом таких работ руко­во­дил назна­чен­ный Прави­тель­ствен­ной комис­сией ниже­го­ро­дец Эрих Алек­сан­дро­вич Кокин. Даже летом, спустя месяцы после взрыва, содрать кровлю не полу­ча­лось, так как зна­чи­тель­ную часть мощ­но­сти соз­да­вали корот­ко­жи­ву­щие ради­о­ну­клиды, период полу­рас­пада которых — дни и часы, а то и еще меньше. Это десятки тысяч рентген в час.

В функции нашей группы входила ради­а­ци­он­ная раз­ведка, пла­ни­ро­ва­ние мар­ш­ру­тов и уда­ле­ние наи­бо­лее опасных источ­ни­ков излу­че­ний — только после этого на маршрут выхо­дили менее под­го­то­в­лен­ные шахтеры и солдаты. Пере­нос­ных при­бо­ров для ради­а­ци­он­ной раз­ведки в таких усло­виях не суще­ствует, а про­во­дить ее надо — нам нужно было до мил­ли­метра и до долей секунды пла­ни­ро­вать мар­ш­руты прохода по зданию в усло­виях очень сильной нерав­но­мер­но­сти полей. Это так назы­ва­е­мые «про­стрелы». К примеру, где стоишь — 30 Р/Ч, а протяни вперед руку на локоть — уже 3000 Р/Ч. Сначала мы при­с­по­са­б­ли­вались ори­ен­ти­ро­ваться по ско­ро­сти, с которой на послед­нем диа­па­зоне заш­кали­вает стрелка ДП-5В. Потом сами пере­де­лали дози­метр ИМД-21Б из ста­ци­о­нар­ного в пере­нос­ной. Он поз­во­лял изме­рять поля до сорока тысяч рентген в час. Обычно он уста­на­в­ли­ва­ется в защи­щен­ном бункере и двух­сот­мет­ро­вым кабелем связан с дат­чи­ком. Мы нашли для ИМД-21Б пере­нос­ной блок питания, обре­зали кабель до шести метров, датчик при­кру­тили к водо­про­вод­ной трубе и с помощью полу­чив­шейся кон­струк­ции про­во­дили раз­ведку. Когда в марте 87-го уезжали, пода­рили эту кон­струк­цию новой смене дози­мет­ри­стов.

Но воз­вра­ща­юсь к нашему заданию. Замысел состоял в том, чтобы содрать лебед­ками, кото­рыми гребут уголь, при­кипев­шую во время взрыва и пожара кровлю. Идея была не Кокина, но ему Прави­тель­ствен­ная комис­сия в обя­за­тель­ном порядке пору­чила воз­главить работы по ее реали­за­ции. Замысел этот с треском про­валился, и не по вине Кокина. Частично мы почи­стили кровлю и 7001-е поме­ще­ние, правда, не лебед­ками, а соб­ствен­ными руками (ее и до нас многие чистили — в част­но­сти, группы Спа­сен­ни­кова, Само­йленко, Юрченко, гене­рала Тара­ка­нова). Но того чело­века (какой-то кан­ди­дат наук с Украины), который пред­ло­жил сдирать кровлю шахтной лебед­кой, убить мало, как в народе говорят. Еще до Кокина работы начала первая группа шах­те­ров. Вообще без раз­ведки! А там поля были запре­дель­ные, выше нигде не было, кроме, может быть, отда­лен­ных уголков сар­ко­фага, куда никто никогда не лазил и даже сейчас, я думаю, не полезет. Кокин в этом плане просто молодец, он спас немало жизней, потому что, при­сту­пив к опе­ра­ции, сразу при­гла­сил к себе мою команду дози­мет­ри­стов. И вот прихожу я в первый день на кровлю с двумя шах­те­рами. Под­хо­дим к отвер­стию в 7001-м поме­ще­нии, шахтеры мне говорят: тут уже один замерял, тут немного, трид­цать рентген в час. И скло­ни­лись над отвер­стием для тросов лебедки вперед голо­вами. Я вижу по прибору — над отвер­стием действи­тельно трид­цать. Но когда я руку с дат­чи­ком про­тя­нул вперед, туда, где у шах­те­ров головы, на послед­нем диа­па­зоне (он до двухсот рентген в час) стрелка так заш­калила, что чуть не согну­лась! Я им: "Назад!". А они геройствуют, не слушают: не может быть!Это бла­го­даря тому дураку, который им до меня «померил». Впо­след­ствии, когда мы при­с­по­со­били для изме­ре­ний ИМД-21Б, там ока­зался про­стрел три тысячи рентген в час. Кое-где и десятки тысяч было. А они почти две недели рабо­тали без раз­ведки... Такой вот бардак тво­рился, а правиль­нее сказать — пре­ступ­ное пре­не­бре­же­ние жизнями людей.

После этих опе­ра­ций кровлю больше, слава Богу, чистить не пытались, а просто залили толстым слоем бетона. Сначала это считали рис­ко­ван­ным, потому что боялись, что крыши не выдер­жат, но потом решили рис­к­нуть. 7001-е поме­ще­ние — верхний уровень 3-го энер­го­блока, дальше крыша (потолок 7001-го и есть крыша). Через это поме­ще­ние мы выхо­дили на кровлю 3-го блока. 7001-е поме­ще­ние довольно большое, длиной несколько десят­ков метров, шириной около полу­тора десят­ков метров; может, даже чуть больше. Как я и рас­ска­зы­вал, прямо из потолка 7001-го поме­ще­ния выходит девяти­мет­ро­вая в диа­метре, всему миру зна­ко­мая труба ЧАЭС. На нее еще ребята из группы Само­йленко осенью 86-го флаг водру­жали, как над рейх­ста­гом. Может, и нужен был этот флаг для под­нятия боевого духа, но, на мой взгляд, это глупая пока­зуха. Девяти­мет­ро­вая труба снизу (потолок 7001-го) открыта, небо видно. А на полу 7001-го поме­ще­ния мно­же­ство более чем мет­ро­вых в диа­метре вен­ти­ля­ци­он­ных труб, часть которых ведет и в сар­ко­фаг (а часть — в третий и другие блоки станции). Они тоже открыты, причем отвер­стия рас­поло­жены наклонно, и в них вполне можно про­валиться — это десятки метров высоты, ну и потом если в сар­ко­фаг — поля запре­дель­ные. То есть 7001-е поме­ще­ние — сво­е­об­разный вен­ти­ля­ци­он­ный кол­лек­тор, через него воздух стан­ци­он­ных вен­т­си­стем попа­дает в стан­ци­он­ную девяти­мет­ро­вую трубу и выходит наружу. В 7001-м поме­ще­нии слы­шался тихий, но мощный низкий гул, который соз­да­вался воз­ду­хом, выхо­дя­щим из вен­т­труб на полу в верхнюю девяти­мет­ро­вую трубу. Такая сво­е­об­разная сим­фо­ния запре­дель­ных полей...

В 7001-м поме­ще­нии было много запре­дель­ных про­стре­лов. Поэтому бежать через него (и в нем) надо было с большим искус­ством — помня по памяти все про­стрелы, не про­вали­ва­ясь при этом в наклонно рас­поло­жен­ные трубы, плюс одно­вре­менно смо­треть за стрел­кой дози­метра — ведь могли и новые про­стрелы поя­виться. И если поя­вился новый, и он мощный — надо в доли секунды при­ни­мать решение, как менять маршрут, причем мощ­ность про­стрела опре­де­лять исклю­чи­тельно по ско­ро­сти заш­кали­ва­ния стрелки. Оши­бешься — и можешь пере­о­б­лу­читься.

Был такой случай. Сидим мы под кровлей у сар­ко­фага, и в поме­ще­ние, где мы сидим, через отвер­стие для тросов лебедки про­валился кусок ТВЭЛа (такая иско­ре­жен­ная взрывом трубка диа­мет­ром сан­ти­метра два и длиной сан­ти­мет­ров пят­на­дцать). Фон в поме­ще­нии сразу вырос раз в десять: этот кусок "светил" несколько сотен рентген в час. Опе­ра­ция по его локали­за­ции была нестан­дарт­ной и при этом отно­си­лась к разряду особо опасных. Такие опе­ра­ции я всегда делал сам — ребятам доверял лишь под­го­то­ви­тель­ные стадии. Сначала этот кусок загру­жался в обычное ведро, с этим ведром нужно было взбе­жать вверх несколько лест­нич­ных про­летов (несколько десят­ков метров, причем держать это ведро как можно дальше от себя на длинной толстой про­волоке на вытя­ну­той руке) и потом еще до отвер­стия в сар­ко­фаг добе­жать, лавируя между откры­тыми вен­т­тру­бами и не попадая при этом под про­стрелы. А потом это ведро швы­ря­ешь из 7001-го поме­ще­ния в сар­ко­фаг. Я бегу с ведром, а сзади бежит товарищ с секун­до­ме­ром и меня стра­хует. Вся опе­ра­ция (не считая загрузки в ведро) заняла 11 с деся­тыми секунд. Если честно, в обычных усло­виях я так и без ведра не пробегу, а там полу­ча­лось. Бывали и курьезные случаи. В январе 1987-го был эпизод, когда мы, воз­можно, пре­дот­вра­тили сильный выброс, а может быть, и второй чер­но­быль­ский взрыв. Дело было так. Но сначала — чуть-чуть о физике про­цесса. Обычная вода — доста­точно хороший замед­ли­тель нейтро­нов. Не вда­ва­ясь глубоко, про­ил­лю­стри­рую суть при­ме­ром. Так назы­ва­е­мые водо-водяные реак­торы (совре­мен­ные и того времени) спро­ек­ти­ро­ваны так, что если из реак­тора выте­кает вода, то цепная реакция пре­кра­ща­ется, т.к. отсут­ствует замед­ли­тель нейтро­нов. Т.е. если реактор нечем охла­ждать — он сам оста­на­в­ли­ва­ется. Чер­но­быль­ский реактор другого типа: там роль замед­ли­теля играет графит, а вода — только охла­ждает. Поэтому такие типы реак­то­ров потен­ци­ально более опасны. Но они и зна­чи­тельно дешевле, поэтому и стро­и­лись наряду с водо-водя­ными. После взрыва на ЧАЭС графит раз­летелся (замед­ли­теля в доста­точ­ном коли­че­стве рядом с топ­ли­вом не стало), и реакция пре­кра­ти­лась. А куда делось топливо и что с ним тогда про­и­зо­шло, было неиз­вестно, но уже годы спустя уста­но­вили, что часть его сплави­лась в один большой кусок (не раз­лете­лась). Ну и понятно, что про­и­зойдет, если на этот кусок налить доста­точ­ное коли­че­ство воды. К этому следует добавить, что в 1986-м и в 1987-м никто не знал сто­про­цен­тно, как дальше поведет себя взо­рвав­шийся реактор. Был спе­ци­аль­ный нейтрон­ный датчик в сар­ко­фаге, за пока­за­ни­ями кото­рого следили с цен­траль­ного пульта АЭС. И несколько раз всех (и нас, понятно, тоже) эва­ку­и­ро­вали с тре­тьего блока, т.е. по пока­за­ниям этого датчика опа­сались начала некон­тро­ли­ру­е­мой само­про­из­воль­ной цепной реакции в развале (в сар­ко­фаге). Как я уже упо­ми­нал, в Чер­но­быль­ской зоне было пред­ста­в­лено 117 мини­стер­ств и ведом­ств. Какая-то коор­ди­на­ция работ со стороны Прави­тель­ствен­ной комис­сии, конечно, была, но с поправ­кой на жуткий бардак. И часто каждый творил, что хотел. Напри­мер, было одно из ведом­ств, которое зани­ма­лось про­чист­кой вен­ти­ля­ци­он­ных систем. Про­чистка заклю­ча­лась в том, что по всей ЧАЭС — а она огром­ная — ходили и стучали кувал­дами по вен­ти­ля­ци­он­ным трубам. Эти трубы выхо­дили в наше 7001-е поме­ще­ние, и, когда начи­нался этот стук, мы срочно эва­ку­и­ро­вались, так как на нас из этих труб летела всякая дрянь, в том числе высо­ко­ак­тив­ные частицы. Поэтому у нас всегда сидел «акустик», как на под­вод­ной лодке, и слушал эти трубы, поскольку нас никто о начале работ по очистке не пре­ду­пре­ждал.

Так вот, о «втором взрыве». Была там такая орга­ни­за­ция, назы­ва­лась «Научный центр Мини­стер­ства обороны». Коман­до­вал им один пол­ков­ник. А в 7001-м поме­ще­нии был сделан спе­ци­аль­ный желоб, ведущий вниз, в сар­ко­фаг, по кото­рому с кровли тре­тьего блока сбра­сы­вали в сар­ко­фаг высо­ко­ак­тив­ные отходы. Часть их застре­вала на желобе, и он, конечно, светил. И вот как-то утром сидим мы под 7001-м, и зая­в­ля­ется незна­ко­мая нам команда солдат во главе с офи­це­ром, толстый шланг снизу тянут. Я — офицеру: вы что делать соби­ра­етесь?! А он мне: мы сейчас этот желоб помоем, а то он на вас сильно светит. Я ему объ­яс­няю, что этого нельзя делать!!! Он: "А что будет?". Я говорю: "Ну как бы тебе объ­яс­нить попроще; сначала из сар­ко­фага пар повалит, а потом может и гро­х­нуть! Нельзя этого делать". Он: "А у меня приказ!". В общем, вце­пи­лись мои ребята в шланг, а я к офицеру уже силу при­ме­нить собрался, поскольку не слушает! Но хорошо, что пол­ков­ник — коман­дир группы Мино­бо­роны, которая с нами на кровле рабо­тала, — сумел быстро свя­заться с дежур­ным по станции, а тот — с началь­ни­ком «Науч­ного центра МО», который и отдал приказ желоб помыть. Началь­ник меня знал, быстро приехал и после объ­яс­не­ний все понял. Такая вот была история. Я это все вспо­ми­наю и пишу не для сен­са­ций. Просто даже там (я имею в виду лик­ви­да­то­ров, рабо­тав­ших в тех же районах — сар­ко­фаг, кровля) мало кто получил такие дозы, как мы. У меня — по рас­четам, точно не знаю, не считая вну­трен­него и бета-облу­че­ния, только гамма — от 350 до 450 Бэр — две трети смер­тель­ной дозы. Пока жив, в 1990-м роди­лась здо­ро­вая дочь. Моя доза и режим ее полу­че­ния (в течение восьми месяцев круп­ными дозами) грозит мало­и­зу­чен­ной «подо­строй» «лучев­кой». Пока ее нет. Видимо, Бог там хранил и до сих пор хранит. Боль­шин­ство лик­ви­да­то­ров полу­чили зна­чи­тельно меньшие дозы — дер­жи­тесь, верьте в лучшее, и все будет хорошо!