Микерин Евгений Ильич

Драматические страницы истории

Это было вос­кре­се­нье, 29 сен­тя­бря 1957 года, и первая инфор­ма­ция об аварии до нас дошла по теле­фону где-то около пяти часов вечера. Не сго­ва­ри­ва­ясь, мы при­е­хали на завод кто на чем. Еще светило солнце, но передо мной пред­стала мрачная картина: полная тишина, еще не до конца рас­се­я­лись черные тучи, под­ня­тые при взрыве. По команде стро­и­тели, мон­таж­ники побро­сали все, что они делали. Сол­да­там было при­ка­зано снять одежду и бежать в сторону цен­траль­ной дороги, где-то около 800 метров, где стояли их крытые гру­зо­вые машины, при­с­по­со­б­лен­ные для пере­возки людей. Вся дорога от стро­я­ще­гося нового ради­о­хими­че­ского завода 35 до цен­траль­ной дороги была усеяна сол­дат­скими бушла­тами и ботин­ками. Никто не мог понять, что взо­рва­лось. Может быть, это атомный взрыв, который про­и­зо­шел на старом рабо­та­ю­щем заводе, может, это дивер­сия с мощной бомбой, пусть не атомной, но только стало известно, что это ради­а­ци­он­ная авария.

Стро­я­ще­еся здание завода 35 было засы­пано ради­о­ак­тив­ной пылью и оскол­ками. А действу­ю­щее здание завода 25 тоже было накрыто пылью, так как оно нахо­ди­лось к месту взрыва ещё ближе. Более того, эта пыль и грязь сразу осела на всей тер­ри­то­рии пром­пло­щадки ком­би­ната, а как позже выяс­ни­лось — на большой тер­ри­то­рии Челя­бин­ской, Свер­д­лов­ской и Кур­ган­ской обла­стей. На сотни метров от места взрыва валя­лись крупные ради­о­ак­тив­ные осколки, а дальше — более мелкие, но не менее ради­о­ак­тив­ные. Этой пылью была покрыта вся одежда рабо­та­ю­щих, поэтому и был приказ всю ее сбро­сить.

Непо­сред­ствен­ной при­чи­ной явился хими­че­ский взрыв хра­нив­шихся высо­ко­ак­тив­ных жидких ради­о­ак­тив­ных отходов. Взрыв про­и­зо­шел в емкости-хра­ни­лище (банке) № 14 (объем 300 кубо­мет­ров) ком­плекса С-3 ради­о­хими­че­ского завода. По данным заклю­че­ния о при­чи­нах аварии и после­ду­ю­щих иссле­до­ва­ний, взрыв был обу­сло­в­лен тех­ни­че­скими неис­прав­но­стями и нару­ше­нием режима охла­жде­ния емко­стей.

Раствор ради­о­ак­тив­ных отходов в банке № 14 пере­стал охла­ждаться, затем начал разо­гре­ваться от энергии ради­о­ак­тив­ного излу­че­ния. Затем, веро­ятно, закипел, жид­кость посте­пенно испа­ри­лась, и обра­зо­вался сухой остаток нит­рат­ных и ацетат­ных солей в коли­че­стве 80 м3 (около 120 тонн). Разо­грев сухого осадка про­дол­жался, и про­и­зо­шел хими­че­ский взрыв. На месте взрыва обра­зо­ва­лась воронка глу­би­ной до 10 метров и диа­мет­ром около 20 метров. Вся эта куча земли вместе с остат­ками емкости, с бетон­ными кон­струк­ци­ями под­ня­лась в воздух, она стала рас­пре­де­ляться по мере дви­же­ния воз­душ­ных масс в сторону нашего нового завода № 35, и он постра­дал больше всех. Крышка, которая весила 160 тонн, отлетела на 25 метров в сторону нашего завода, но не раз­би­лась. Разо­рван­ные листы корпуса емкости были раз­бро­саны на рас­сто­я­нии до 150 метров. Сосед­ние емкости были сдви­нуты, но не повре­ждены, не раз­ру­шены. Полное раз­ру­ше­ние стекол зданий наблю­да­лось на рас­сто­я­нии до одного кило­метра.

Наша группа никогда осо­бенно не следила за ради­о­ак­тив­но­стью на заводе, так как все было нор­мально. Когда все при­бе­жали, у нас даже не было при­бо­ров, чтобы заме­рить ради­о­ак­тив­ность. Но то, что это ради­о­ак­тив­ные отходы, стало понятно сразу, — как и то, что надо бежать как можно быстрее.

По теле­фону мы свя­зались со старым заводом, и к нам при­слали дози­мет­ри­стов с при­бо­рами, чтобы заме­рить ради­о­ак­тив­ность. Около нашего поме­ще­ния был фон около 100 мкР/сек, который допус­кал наше там нахо­жде­ние. Если строго под­хо­дить, тогда норма облу­че­ния была 15 рентген в год. Все изме­ре­ния про­хо­дили в микро­рен­т­ге­нах в секунду, 1000 мкР/сек — это 3,6 Р/час.

Мы пере­о­бу­лись и пошли с при­бо­рами вперед на ту самую волну, которая накрыла про­из­вод­ствен­ные здания. Мы ушли всего-навсего метров на 40-50, дальше поя­вился уже фон около 500–700 мкР/сек, то есть полу­чать дальше рен­т­гены было бес­смы­сленно. Ясно, что дальше будет еще больше, и мы вер­ну­лись назад. А вот уже на сле­ду­ю­щий день кому-то надо было понять, что про­ис­хо­дит дальше, какой там фон.

Я знал, что основ­ную дозу облу­че­ния получил на старом заводе еще раньше, много тут не добавится, и пошел туда, где были наши про­из­вод­ствен­ные поме­ще­ния. И я пробрался до конца, до 2000 мкР/сек, то есть до 7 Р/ч. Причем я знал, что внутри здания фон будет даже больше. И когда там делали замеры, гово­рили: «Беги, замеряй, а потом уходи». Массы людей, сменяя друг друга, делали кар­то­грамму по объекту и соот­вет­ственно по дорогам.

Была обра­зо­вана комис­сия. Первая задача комис­сии — обес­пе­чить полную секрет­ность про­ис­хо­дя­щего. Не столько сделать раз­ведку, сколько обес­пе­чить секрет­ность, закрыть всю инфор­ма­цию по этому взрыву. Ясно, что это была не просто текущая рядовая авария, это была ката­строфа.

Комис­сия по пред­ло­же­нию дирек­ции ком­би­ната была орга­ни­зо­вана под руко­вод­ством заме­сти­теля глав­ного инже­нера ком­би­ната Н. А. Семе­нова. При этом дого­во­ри­лись с Москвой: ради того, чтобы как можно меньше людей знало об этой аварии, оттуда никого в комис­сию не вклю­чать. Все, кто мог что-то понять и что-то пред­при­нять, нахо­ди­лись на ком­би­нате. В 1957 году в мини­стер­стве просто не было людей, которые могли бы как-то помочь и раз­ра­бо­тать меро­при­ятия по лик­ви­да­ции послед­ствий. Наш завод был тогда един­ствен­ный в стране, и реак­торы были только здесь. Первый томский реактор начинал рабо­тать в 1958 году, и его еще не было, так же, как и первого крас­но­яр­ского реак­тора. Ради­о­хими­че­ские заводы там только "выле­зали" из земли, на тех двух ком­би­на­тах выпол­ня­лись только фун­да­менты. Плу­то­ний про­из­во­дился лишь на одном «Маяке», на четырех атомных реак­то­рах. Они давали про­дук­цию, облу­чали уран. И все они попали в зону силь­ного загряз­не­ния.

Про­и­зо­шла авария, но все про­дол­жали рабо­тать, несмо­тря на силь­нейшее загряз­не­ние. Ничто не было оста­но­в­лено. И реак­тор­ные заводы, и ради­о­хими­че­ский завод, и завод по снаб­же­нию водой из про­мыш­лен­ного озера. Когда собра­лась комис­сия с кар­то­грам­мой этих рабо­та­ю­щих заводов, выяс­ни­лось, что ком­би­нат по уровню ради­а­ции надо закры­вать. На новом стро­я­щемся заводе она была самая высокая. На втором месте — действу­ю­щий ради­о­хими­че­ский завод. Он остался чуть-чуть в стороне от этой волны ради­а­ции. Но дальше волна пошла на реак­тор­ные заводы, которые были по пути и куда попали более мелкие осколки, аэро­золи и так далее. Фон на этих объек­тах пре­вы­шал все допу­сти­мые нормы.

В поне­дель­ник, на второй день после аварии, было принято решение доло­жить в Москву о необ­хо­ди­мо­сти оста­новки всего про­из­вод­ства и поиска пло­щадки для раз­ме­ще­ния нового ком­би­ната и, воз­можно, с новым насе­лен­ным пунктом. Главным образом — про­из­вод­ство. Но во вторник на новом засе­да­нии комис­сии, про­а­нали­зи­ро­вав обста­новку, все руко­во­ди­тели объек­тов и стро­я­ще­гося завода высту­пили с пред­ло­же­нием само­о­чи­ститься, не оста­на­в­ли­вая работы. Нам надо было принять решение об эва­ку­а­ции насе­ле­ния и пре­кра­ще­нии про­из­вод­ства. Но до втор­ника это решение было задер­жано для пере­дачи в мини­стер­ство. Сооб­щили: «Есть загряз­не­ния, ведем раз­ведку, соста­в­ляем кар­то­грамму, доложим во вторник». Во вторник руко­вод­ство ком­би­ната доло­жило, что загряз­нен­ность большая, но допу­сти­мая для того, чтобы про­во­дить дез­ак­ти­ва­ци­он­ные работы. Комис­сия приняла решение про­дол­жать работу на всех объек­тах и одно­вре­менно про­во­дить дез­ак­ти­ва­цию тер­ри­то­рии и поме­ще­ний, зара­жен­ных в резуль­тате аварии ради­о­ак­тив­ными веще­ствами. Вот к этому мы и при­сту­пили.

Медики были против такого решения. Они же знали, сколько рентген будет наби­рать человек при работе на загряз­нен­ной тер­ри­то­рии. Они гово­рили о том, что надо уста­но­вить строгий кон­троль за каждым рабо­та­ю­щим, не допус­кать пере­о­б­лу­че­ния, сво­е­вре­менно менять пер­со­нал и так далее. Это и ранее было раз­ра­бо­тано на наших объек­тах. Аварии-то про­ис­хо­дили, но в основ­ном мелкие, и нам так или иначе при­хо­ди­лось лик­ви­ди­ро­вать загряз­нен­ность мест­ного зна­че­ния, а здесь — тяже­лейшая авария и труд­нейшие меры по очистке. Вот так мы и начали рабо­тать.

Взрыв­ная волна на город не оказала ника­кого воз­действия, так как прошла от него чуть-чуть правее. Но ради­о­ак­тив­ные аэро­золи раз­но­сили тран­с­порт и люди, которые уходили со смен немытые, «грязные». Даже в своей одежде, пере­о­дев­шись, они шли по «грязной» тер­ри­то­рии, ехали в «грязных» авто­бу­сах и раз­но­сили «грязь» по городу. Город дози­мет­ри­сты начали мерить той же ночью и очень быстро приняли решение о соз­да­нии зоны пере­о­де­ва­ния, о недо­пу­ще­нии в город ни одного «гряз­ного» авто­буса. Опе­ра­тивно сделали мойки для авто­бу­сов.

Наша группа начала зани­маться рабо­тами по дез­ак­ти­ва­ции тер­ри­то­рии, как и все спе­ци­али­сты завода. Мы раз­би­лись на малень­кие бригады, и нам придали коман­ди­ров воин­ских частей, полу­чив­ших соот­вет­ству­ю­щее ука­за­ние, но никакой инфор­ма­ции о раз­ме­рах доз. Они пришли с неболь­шими под­раз­де­ле­ни­ями в виде роты солдат, иногда взвода. Мне достался взвод солдат, которые прибыли уже с тех­ни­кой — буль­до­зе­рами, поли­воч­ными маши­нами. Технику собрали, откуда только можно, при­г­нали со всех сосед­них объек­тов, рас­поло­жен­ных на Урале. Собрали в городе, собрали в област­ном центре, бросили на очистку буль­до­зеры, скре­перы, кана­во­ко­па­тели, зем­ле­чер­палки, подъемные краны.

Начали с того, что быстро отмыли цен­траль­ную дорогу. Она ока­за­лась доста­точно чистой, по ней можно было ездить, и там нельзя было пере­о­б­лу­читься. Эта цен­траль­ная дорога доста­в­ляла людей на завод, а дальше от цен­траль­ной дороги все рас­хо­ди­лись по своим объек­там, и каждый чистил свое про­из­вод­ство этой тех­ни­кой, осо­бенно поли­воч­ными маши­нами. Вода у нас была, что здорово облег­чило нашу задачу. Раз­водка воды на действу­ю­щих объек­тах всегда была, а на наших объек­тах она ока­за­лась уже смон­ти­ро­ван­ной и действу­ю­щей. Мы промыли сначала пути к этим объек­там, рас­чи­стили все канавы, сгребли все в кучу и зарыли эту «грязную» землю, то есть то, что собрали. Затем мы очи­стили все дорож­ные ком­му­ни­ка­ции, под­ступы к основ­ному и вспо­мо­га­тель­ному про­из­вод­ству. Дальше по этим дорогам мы шли к основ­ному зданию. Оно было разбито на участки, где рабо­тали другие группы.

Солдаты вместе с коман­ди­ром шли за мной. Не дохо­дили до здания, рас­по­ла­гались в том месте, где можно нахо­диться до 6 часов без серьез­ного облу­че­ния. Дальше опре­де­ля­лись группы, которые должны были рабо­тать внутри здания, они снаб­жались шлан­гами и устройствами для при­со­е­ди­не­ния к воде. Эти группы смывали все в канали­за­цию, которая к тому времени уже была под­клю­чена. На объекте было две канали­за­ции: спе­ци­аль­ная, куда попа­дали мало­ак­тив­ные ради­о­ак­тив­ные отходы, и для срав­ни­тельно чистых отходов. Срав­ни­тельно чистые отходы шли в про­мыш­лен­ное озеро, откуда вода пода­ва­лась на охла­жде­ние реак­то­ров и на тех­ни­че­ское обслу­жи­ва­ние других объек­тов. А мало­ак­тив­ные ради­о­ак­тив­ные отходы шли в уже суще­ство­вав­шее в то время озеро Карачай, в котором хра­ни­лись ради­о­ак­тив­ные отходы от первых лет экс­плу­а­та­ции завода «Б». Вот туда мы сгоняли все, что можно. Первые отмы­воч­ные работы, внешние сначала и вну­трен­ние потом, помогли нам сразу снизить уровень загряз­не­ний. Пылью все заросло, но смы­ва­е­мой, не успело ничего раз­ру­шиться, и мы дви­гались с этими шлан­гами, смывая все, — и пыль, и ради­о­ак­тив­ность.

Есте­ственно, фон еще был недо­пу­сти­мый для нор­маль­ной работы, но, тем не менее, это не рен­т­гены в час, это уже шли рен­т­гены за три-четыре часа работы. Потом и за шесть часов, по мере того как мы про­во­дили про­мы­воч­ные опе­ра­ции. Всё делали только своими силами. Туда никто, кроме про­из­вод­ствен­ного пер­со­нала, не допус­кался. Солдата же не пустишь в рабо­та­ю­щий реактор или в здание, где работал реактор, там спра­в­ля­лись своими силами. Когда нахо­дили куски с высокой ради­а­цией, к которым подойти нельзя, тут же при­ме­ня­лись соот­вет­ству­ю­щие меры. Но было и обо­ру­до­ва­ние, — напри­мер, только при­ве­зен­ные токар­ные станки, под­го­то­в­лен­ные для уста­новки в мастер­ской. Они как никогда были нам нужны, но отмы­вать их было бес­по­лезно, и мы копали ямы и зака­пы­вали станки целиком.

Вот так мы рабо­тали где-то до сере­дины 1958 года. Есте­ственно, ни о каком пуске нового завода не могло быть и речи. Но в сере­дине 1958 года мы уже зачи­щали остатки, чтобы кто-то слу­чайно не получил боль­шого облу­че­ния. А на старом заводе тех­ноло­ги­че­ский процесс как шел, так и шел, но только в усло­виях повы­шен­ных ради­а­ци­он­ных полей. А отмывал завод его же пер­со­нал, те, кого можно было туда пустить и кто уже раньше там работал. Это убор­щицы и часть пер­со­нала, на ком можно было сэко­но­мить, забрать их со своих рабочих мест и направить в группы по отмывке поме­ще­ний. Кроме того, старому заводу было придано неболь­шое под­раз­де­ле­ние солдат. В 1951 году, когда я пришел на ком­би­нат, мы полу­чали один рентген в день, и это счита­лось нормой. А если полу­чишь больше одного рен­т­гена, то тебя могли и премии лишить. Неважно, что ты лик­ви­да­тор, ты должен еще так орга­ни­зо­вать работу, чтобы не полу­чить больше, чем допу­стимо.

Первые дни мы вообще рабо­тали без кассет, потом у нас была кар­то­грамма, и я знал, как пройти. А что делать? У нас тогда слово «надо» действо­вало железно. Такое решение было принято всем кол­лек­ти­вом всех наших объек­тов. Един­ствен­ный остался в стороне 20-й завод по при­го­то­в­ле­нию уже метал­ли­че­ского плу­то­ния и выпуску ядерных зарядов, которые шли дальше на ком­плек­та­цию ядерных бомб. Они были в стороне, и они пол­но­стью исклю­чены были от зара­же­ния. Туда автобус ходил, и немного загряз­не­ния было только по дорогам. Потом быстро все лик­ви­ди­ро­вали. Ну а дальше и комис­сия, и те, кто знает и пони­мает, взяли на себя лик­ви­да­цию, кину­лись на город. Вторая задача — не допу­стить паники в городе. Никакой инфор­ма­ции, только то, что сам собрал, ну и держи ее в своей голове. Вот так мы и рабо­тали.

Город отмы­вали прими­тив­ным спо­со­бом. Везде на входах в мага­зины стояли ван­ночки с рас­тво­рами, которые пери­о­ди­че­ски меня­лись. Город был промыт город­скими служ­бами очень тща­тельно, все улицы, где надо было сос­кре­сти, все сос­кре­бли. Отмы­вали все, и в первую очередь школы и детские сады, во вторую очередь мага­зины, бани и так далее. И без шума, без гама, без лозун­гов, без собра­ний, без всякого рода паники. Мы не про­пу­стили ни одного загряз­нен­ного пред­при­ятия ни у нас, ни в городе. Жители знали, что была авария, но обста­новка нор­маль­ная. А так как на ногах работ­ники завода могли при­но­сить «грязь», мы уста­но­вили и кон­троль, и воз­мож­ность отмывки в поме­ще­ниях, осо­бенно в банях. Баня рабо­тала круг­ло­су­точно. Хочешь себя хорошо отде­з­ак­ти­ви­ро­вать — иди в баню.

Раз­ведку по лик­ви­да­ции загряз­не­ния близ­ле­жа­щих насе­лен­ных пунктов наши спе­ци­али­сты сделали уже на чет­вер­тый день, а к лик­ви­да­ции послед­ствий загряз­не­ний работ­ники ком­би­ната и при­дан­ные нам войска при­сту­пили через неделю. Я не участ­во­вал в этих работах, а работал в комис­сии. На седьмой день при­сту­пили к лик­ви­да­ции первых четырех дере­вень, жить в которых было невоз­можно по всем нормам, даже про­из­вод­ствен­ным. Там жили в основ­ном башкиры и татары. Жили дружно, спо­койно, без всяких проблем в своих вза­и­мо­от­но­ше­ниях. Но про­блемы кос­ну­лись тех, кто орга­ни­зо­вы­вал эва­ку­а­цию насе­ле­ния. Всех жителей надо было собрать, отмыть, пере­о­деть и вывезти, куда они хотят. В основ­ном отсе­ляли их по чистым дерев­ням с пись­мен­ным обя­за­тель­ством постро­ить дома в деревне, которую они выбрали. Но все это, конечно, в Челя­бин­ской области.

Всё это очень трудно. Ведь несколько поко­ле­ний людей прожили на этой тер­ри­то­рии, многие поко­ле­ния род­ствен­ни­ков там похо­ро­нены. Тут двор, тут скотина, тут хозяйство, тут работа — и вдруг надо экс­тренно под­ни­маться и еще отмы­ваться. Поэтому очень много надо было сказать умных и убе­ди­тель­ных слов людям, чтобы про­ве­сти это рас­се­ле­ние. Можно пред­ставить, каково было все это выпол­нять тем, кто зани­мался эва­ку­а­цией.

Было лик­ви­ди­ро­вано 24 деревни, после­до­ва­тельно, по мере рас­про­стра­не­ния ради­а­ции. Сразу и окон­ча­тельно был уни­что­жен весь скот и все живое, что было в дерев­нях. Рылись большие рвы, не допус­кались никакие стрем­ле­ния жителей что-то захва­тить с собой, кроме своих личных вещей, доку­мен­тов.

Было закуп­лено гро­мад­ное коли­че­ство финских домиков для воз­мож­ного про­жи­ва­ния в довольно суровой мест­но­сти, и несколько таких посел­ков при­стро­или к дерев­ням или постро­или отдельно. Лишь в 2012 году закон­чена лик­ви­да­ция села Муслю­мово. Оно напря­мую не попало под «след», но там про­те­кает река Теча, и загряз­не­ние про­ис­хо­дит в основ­ном от этой речки, так как туда сбра­сы­вались ради­о­ак­тив­ные отходы в первые годы. Тем не менее, надо было бы давно пере­се­лить всех. И дальше уже годами орга­ни­зо­вы­ва­лась лик­ви­да­ция загряз­не­ний, которые так или иначе мешали или пре­пят­ство­вали сель­ско­хо­зяйствен­ной дея­тель­но­сти. К концу 80-х годов все было отмыто, кроме запо­вед­ника пло­ща­дью 19 кв. км, а к началу 90-х годов все загряз­нен­ные земли были воз­вра­щены в про­мыш­лен­ный и сель­ско­хо­зяйствен­ный оборот.

Таким образом, мы до сере­дины 1958 года про­дол­жали дез­ак­ти­ва­ци­он­ные работы по очистке тер­ри­то­рии и поме­ще­ний, но уже начиная с теплых дней запу­стили рабочих по так назы­ва­е­мым допус­кам, то есть созна­тельно, в те поме­ще­ния, которые имели оста­точ­ную ради­о­ак­тив­ную загряз­нен­ность, с огра­ни­че­нием времени работы. Пускали на 2-4-6 часов. Это про­дол­жа­лось еще месяца два-три и привело к тому, что мы с сере­дины 1958 года ввели уже 6-часовой рабочий день и для стро­и­те­лей, и для мон­таж­ни­ков.

Несмо­тря на то, что авария про­и­зо­шла по вине пер­со­нала из-за небреж­ной экс­плу­а­та­ции емко­стей, все принял на свои плечи дирек­тор ком­би­ната М. А. Демья­но­вич, кото­рого сняли с работы и послали главным инже­не­ром на ради­о­хими­че­ский завод на Сибир­ский хими­че­ский ком­би­нат. Работ­ники завода, непо­сред­ственно отве­чав­шие за этот участок работ, были пере­ве­дены на другие места с пони­же­нием в долж­но­сти.

Эта авария была секрет­ной до 1989 года. Секрет­ность привела к тому, что поз­во­лила руко­вод­ству страны долго не при­ни­мать решений по соци­аль­ной защите постра­дав­ших от аварии на ПО «Маяк». А послед­ствия аварии были зна­чи­тель­ными. В период с 1957 по 1959 год при­мерно 30 тысяч работ­ни­ков ком­би­ната, стро­и­тельно-мон­таж­ных орга­ни­за­ций, военно-стро­и­тель­ных частей полу­чили дозу ради­а­ци­он­ного воз­действия более 25 бэр. На загряз­нен­ных тер­ри­то­риях полу­чили облу­че­ние свыше 260 тыс. человек.

Участ­ни­кам лик­ви­да­ции послед­ствий этой аварии был дан статус участ­ника лик­ви­да­ции ради­а­ци­он­ных аварий и ката­строф наравне с чер­но­быль­цами. Но это спустя много лет. Десяти­лети­ями люди, участ­во­вав­шие в тех собы­тиях, не имели права даже рас­ска­зы­вать о слу­чив­шемся. Оста­ется только вос­хи­щаться их муже­ством и жела­нием про­дол­жать работу в усло­виях повы­шен­ной ради­а­ции. Они пре­красно знали, что их завод один-един­ствен­ный обес­пе­чи­вает страну ору­жейным плу­то­нием и создает ядерный щит Родины.