Мы создавали ядерный щит страны
Родился я в селе Бутка Талицкого района Свердловской области. В том же самом, где на свет появился Борис Ельцин, будущий президент. Отец мой был зоотехник, партийный человек, с движением 30-тысячников поднимал колхозы. Так что учился я в четырёх разных сельских школах, а заканчивал 10 классов в Талице. Этот городок примечателен тем, что в местном техникуме учился Николай Кузнецов, знаменитый разведчик. В 1961-м я окончил школу. Вопрос, что дальше, не вставал. В то время все мечтали о космосе. Гагарин же полетел, страна ликовала. А ещё в моду вошли физики. Появилась первая атомная станция в Курчатове, в Белоярске строили АЭС. В общем, одно из двух. С космосом не получилось – не прошёл медкомиссию в Пермское лётное училище. Остался атом. Поступил на физтех в Уральский политехнический. Было непросто. Основную квоту забирали стажисты и демобилизованные, а нам, десятиклассникам, оставалось мало мест. Но я попал, набрал нужное число баллов. Сейчас вспоминаю и удивляюсь: на каком высоком уровне преподавали тогда в деревенских школах.
Специальность моя – номер 43, радиахимик. Учились мы шесть лет, как медики. Распределился в Кирово-Чепецк на «почтовый ящик». Руководитель моей дипломной работы был из Кировской области, чепецкий завод знал неплохо, посоветовал. А я ещё спросил: как там с рыбалкой-охотой? Отлично. Две реки: Чепца и Вятка, рыбачь. И леса вокруг не хуже, чем на Урале. Короче, тут же вещи сложил в контейнер - и поехали. А ведь женат был, дочке шесть месяцев. Разведать бы сначала, что и как. Но мы будущего не страшились. Раз государство направило - значит, не бросит.
Город понравился. Компактный, зелёный, 25 тысяч жителей, одно крупное предприятие и ТЭЦ. Четыре колонии ещё. Город строили в основном заключённые, заводские цеха возводили они же. Мне уже позже коллеги рассказали, что на строительстве 105-го цеха стёкла вставлял Эдуард Стрельцов, знаменитый футболист, отбывавший в Чепецке наказание.
Чем удивил Кирово-Чепецк? Обилием продуктов и товаров. Снабжение шло через Главурс по первому разряду. А ещё тем, что на автобусной остановке при любом количестве пассажиров (а когда смены выходят, народу много) люди вставали в очередь в одного человека. Такой культуры нигде не встречал! Причина понятна. Почти все ИТР и руководители завода были выпускниками самых престижных вузов: Бауманка, МГУ, УПИ, ленинградская техноложка, томский физтех. В медсанчасти работали выпускники мединститутов Москвы, Горького, Свердловска. Интеллектуальная элита, завод союзного значения!
Сюрпризом номер один для меня стало получение отдельной двухкомнатной квартиры в новом доме. Второй сюрприз - оклад. Я ждал допуска на вакансию начальника смены. Так мне сразу сказали: 170 рублей плюс премия. Это в то время, как бывшие сокурсники, физики-теоретики, распределившиеся в закрытый город Саров, имели 110 рэ без премий. Они завидовали, спрашивали, не возьмут ли их к нам? Позже, когда прошла приватизация, а завод разделили и всё государственное сделали частным, по цехам ходила шутка: «При коммунизме мы уже жили, но не заметили этого».
Что значит ждал допуск? В отделе кадров мне предложили выбор – в 93-й цех или в 105-й? Так, говорю, хоть скажите, что там за технологии. А вот это узнаешь, когда тебе Москва оформит режимную справку № 2, то есть через полтора месяца. Ну, махнул рукой, давайте 93-й. И, как выяснилось, не прогадал. Цех № 105, тот, что работал на технологию водородной бомбы, через два года закрыли. Испытали ту самую бомбу в Семипалатинске, на Новой Земле, и всё. Не потребовалась она больше стране. Только атомное, ядерное оружие, а это другие материалы и принципы.
В то время на заводе работали легендарные люди. Яков Терещенко, директор, и Борис Зверев, главный инженер. Их именами сейчас названы улицы. Они создавали современный завод и боеспособный коллектив. Задачи ставили грандиозные. Кроме основной, которая называлась «ковать ядерный щит Родины», решалась ещё одна –продвигать научную мысль, внедрять идеи в жизнь. Создали заводскую лабораторию, собрали докторов и кандидатов наук и разработали уникальную технологию - производство фторхлорорганических соединений. А это фторпласты, фреоны, космос, оборонка. Аврам Гольдинов там руководил, я с ним потом хорошо познакомился, очень интересный человек!
В те же годы открыли специальное конструкторское бюро медицинской тематики и работали над созданием искусственных клапанов сердца на основе полимерных материалов. Конечно, сделали. И тоже впервые в СССР.
А ещё Яков Филимонович поддерживал массовый спорт, и эта традиция сохранилась и после него. Завод содержал базы отдыха, Дворец спорта, стадион, освещённые лыжни в городе и длинные - в Перекоп и Каркино. На них, кстати, в выходные было не протолкнуться – на лыжи вставало чуть ли не полгорода. А где массовый спорт, там и спорт больших достижений. Хоккейную «Олимпию» можно было назвать, как это сейчас говорится, фарм-клубом московского «Динамо». По лыжам и биатлону в Перекопе проходили всесоюзные соревнования. И наши чемпионы мира и олимпийские чемпионы - Александр Мальцев, Владимир Мышкин, Андрей Трефилов, Иван Бяков - все работали на заводе. Ну, так считалось. Зарплату они, конечно, по режимным соображениям получали не на территории, а вне её.
Чтобы попасть на завод и в 93-й цех, следовало дважды пройти вооружённую охрану. Пропуск на руки не выдавали, потому что потерять его - немыслимое дело. Цех занимался переработкой уксуснокислого урана в его тетрафторид. Технология вкратце такова: уксуснокислый уран растворяется в серной кислоте, уксусная кислота отделяется и перерабатывается в уксуснокислый натрий (побочный продукт). Затем раствор сернокислого урана поступает на электролиз, уран переводится из шестивалентной в четырёхвалентную форму и осаждается плавиковой кислотой в тетрафторид. Готовый тетрафторид урана отправляли на другое предприятие, расположенное в другом конце страны. Тогда в Средмаше не было ни одного завода с полным циклом, чтобы «от» и «до». Разделяли процесс на стадии, раскидывали на пять-шесть предприятий, делали по несколько дублёров каждого цеха. То есть уничтожить производство целиком – в случае такой угрозы - было бы невозможно.
11 лет отработал мастером, начальником смены. В смене 25 человек. Моя задача: следить за технологическим процессом и за дисциплиной. Проверяли нас постоянно. Режимники и работники заводоуправления ходили по цехам: могли прийти и днём, и ночью.
В качестве спецодежды выдавали нательное бельё, костюм и шапочку из лавсана, резиновые сапоги для рабочих, кожаные ботинки – для ИТР. Спецодежда, кроме обуви, менялась ежесменно. Из средств защиты получали респиратор «Лепесток-40», фильтрующий противогаз, защитные очки, кассету ИФКУ (накопитель полученной дозы радиации), резиновые перчатки.
Работы внутри аппаратов (при их очистке, например) или при аварийной ситуации вели в прорезиненном костюме, изолирующем противогазе, защитной каске, резиновых сапогах и перчатках. В каждой смене дозиметрист замерял загрязнённость воздуха, поверхностей, стен, полов, а после смены контролировал состояние рук сотрудников. Можно сказать, что для обеспечения радиационной безопасности и безопасности при химических ожогах-отравлениях делалось всё возможное по тем временам. Но, конечно, требования нами исполнялись не всегда и не в полной мере – из-за желания поскорей выполнить работу. К счастью, обходилось без печальных последствий. Однако сейчас – с высоты лет и опыта – считаю: не следовало рисковать собой и тем более - другими людьми. Фортуна могла и отвернуться.
А тогда мы не задумывались о подобном. Я любил спорт, активно участвовал в художественной самодеятельности, в КВН, старался «втянуть» в это всю смену. Хотя у нас и так было много лыжников-разрядников, а ещё Вася Хардин – мастер спорта по лыжам... Да почти половина лыжной сборной цеха включала ребят из нашей смены! Во время открытия зимнего спортивного сезона цех выставлял по 3-4 эстафетные команды. Участников накануне освобождали от работы. А это – недокомплект в смене. Но ничего! Порой в ночную отведёшь технологический процесс, а потом – в спецстоловую и тоже в Перекоп: бежать в гонке. Хватало сил на всё. Какие были наши годы.
Когда в цехе открылась вакансия инженера по охране труда, решил: почему нет? Хотя бы потому, что это новое для меня направление. Задача стояла - разрабатывать инструкции, контролировать выполнение норм и правил охраны труда, обучать персонал. Скучно ли было? Нет! Я человек творческий. И подходы к этой теме на заводе были неформальные. Например, конкурсы на знание техники безопасности проводили в форме КВН: между службами и сменами в цехах, между службами завода. Конкурсы проходили в «Дружбе» - в заводском Дворце культуры - и собирали полные залы болельщиков. Победителям полагались премии, ценные подарки, путёвки в местные и южные дома отдыха.
В 1978 году меня перевели в отдел техники безопасности на замначальника отдела. Это уже заводоуправление. Что сподвигло руководство назначить на эту должность инженера по ТБ с восьмимесячным в этой сфере стажем? Предполагаю, сыграла роль победа в общезаводском конкурсе по технике безопасности – я был капитаном команды технологической службы завода. А кроме того, разработал – по поручению начальника отдела ТБ - общезаводскую инструкцию по охране труда, которая была одобрена и внедрена. Да ещё, может быть, просто примелькался - как участник и организатор массовых мероприятий.
Моим руководителем был Владимир Горшков. Опытный и грамотный специалист, научил меня многому. В Минсредмаше в целом охране труда и радиационной безопасности уделяли не меньше внимания, чем технологии производства. Практика была такая: если на предприятии происходил несчастный случай со смертельным исходом, то должности лишался или главный инженер, или его зам по ТБ. Вот с Владимиром Михайловичем и случилась такая история. Произошло ЧП в одном из цехов, при разгрузке контейнеров погиб рабочий. Что было дальше – понятно. Кем заменять Владимира Михайловича – тоже. Так я и стал замом главного инженера комбината по охране труда.
Насколько велико было внимание к технике безопасности, можно судить и по тому, что министерство ежегодно проводило совещания для руководителей и специалистов по ТБ со всего Союза в учебных центрах - в Обнинске и в Ленинграде. И наше главное управление, в которое входило восемь предприятий, тоже регулярно собирало нас на семинары: по очереди в каждом городе. Вот тогда я поездил по стране, посмотрел, насколько масштабна система, как устроена изнутри, как взаимосвязаны все её звенья.
Предприятия были в основном закрытые, с колючей проволокой, сигнализацией и военной охраной. А в Железногорске завод вообще был встроен в гору - четыре реактора располагались в глубине, туда же вела железная дорога, составы ходили. А ядерные материалы хранились в тоннеле под Енисеем. Я проезжал по тому тоннелю – километров шесть. Вот в такие моменты особо остро осознаёшь, к чему ты причастен, сколько сил, средств и людей задействовано. Ядерное топливо – ценность номер один, наша перспектива, залог будущего.
Новое узнавал и по своей части. Например, перенял систему индивидуальной ответственности, которая действовала в Ангарске. А именно: сотрудникам выдаётся книжка талонов по охране труда. Каждое нарушение влечёт изъятие талона (талон № 1 – устное предупреждение, № 2 – снижение размера премии, № 3 – невыплата премии и дисциплинарное взыскание, № 4 – рассмотрение вопроса увольнения с предприятия). Сведения об изъятии талонов и принятых мерах ежемесячно передаются в отдел охраны труда. Это позволяет автоматически вести учёт выявленных нарушений, оценивать эффективность работы начальника каждого цеха, участка, службы, смены.
А вообще только кажется, что охрана труда – дело не первоочередное. Практически все производственные процессы настраивались и совершенствовались буквально с нуля, «на ходу», так что и все инструкции приходилось дорабатывать, корректировать, писать заново. Я, например, участвовал в разработке правил - в целом по министерству – по работе с фтористым водородом. До этого полных регламентов и требований не было, поскольку по самому продукту было недостаточно информации. Создали комиссию, собрали специалистов с четырёх заводов, которые работали с ФВ. Обменивались опытом, анализировали, изучали материалы исследований. Вышел объёмный труд. Но каждая строчка, как говорится, написана кровью. Цена нарушения – жизнь.
Заместителем главного инженера я отработал 20 лет - как один день. Правда, последние годы уже на ЗМУ, когда завод разделили. Как мы это пережили? В стране тогда всё менялось, рушилась система, казавшаяся монолитной. А в перестройку, когда всё хуже и хуже становилось с продуктами, с обеспечением предприятий, со сбытом, когда стали возникать вопросы: а что дальше-то, тогда и показалось – вдруг перемены к лучшему? Одно время я даже болел за Бориса Ельцина, мы же земляки, из одного села. И когда он стал президентом, гордился.
Но был у меня хороший друг - первый секретарь парткома комбината Владимир Чистов. И вот он, как только мы начинали спорить о политике, говорил: «Ребята, вы ещё вспомните и плакать будете: что было и что стало». Ну, мы возражали, конечно. А потом оказалось, прав он, Владимир Иванович, мудрый человек.
Америка и западный мир всегда охотились за секретами, подобными нашим, за интересными сведениями. То, что секреты – под надёжным замком, считалось само собой разумеющимся. Это же государственная тайна! И что стало? Я с режимниками беседовал уже в 1990-е годы, они многое рассказали.
Как-то американцы подарили нам два состава спецвагонов. Под предлогом, что они надёжные, защищены от террористов. Но наши-то специалисты понимали, что такое бесплатный сыр. И просто погоняли эти вагоны впустую по стране. И тут же западные СМИ передали: Россия перемещает ядерные материалы! В этих вагонах были установлены датчики, которые выходили на космические спутники.
Или ещё пример: в те же годы я приехал в Железногорск, на то предприятие, которое в горе, когда-то самое наирежимное. И вижу - сидят два молодых человека в галстуках, с компьютерами. У своих спросил: это кто? А это американцы, по соглашению контролируют передвижение ядерных материалов. Ну, что тут говорить. Как будто рухнуло дело жизни и подорвались устои. Ядерный щит наш как будто прокололи, и он сдулся. Но тогда сразу не поняли, что без этого государственное устройство невозможно. Только сейчас начал снова понимать.
Мы ощущали причастность к большому делу. Его масштаб, размах, значимость осознавали постепенно. Нашу жизнь тогда определяло одно слово: атомщики. И это слово говорило о многом.