Луконин Николай Федорович

Цена опыта

После окон­ча­ния Одес­ского элек­тро­тех­ни­че­ского инсти­тута связи я попал в Крас­но­ярск-26. Там строили подземный завод. Еще только горные работы вели. Строили военные стро­и­тели и заклю­чен­ные. Город только начи­нался — ни теле­фон­ной станции, ничего. Я начал про­ситься куда-нибудь по спе­ци­аль­но­сти, по про­вод­ной связи, я же квали­фи­ка­цию потеряю, раз нет работы в бли­жайшие полгода-год… Тогда меня направили в сам Крас­но­ярск, там закан­чи­ва­лось стро­и­тель­ство АТЭС для МВД Крас­но­яр­ского края.

Через три месяца я опять воз­вра­тился в Крас­но­ярск-26 (он по-другому назы­вался — «девятка»). А поскольку стро­и­тель­ство АТЭС здесь даже не начи­на­лось, мне пред­ло­жили поехать в Челя­бинск-40 на ста­жи­ровку.

На какую ста­жи­ровку — я даже не пред­ста­в­лял. Думал, что по моей спе­ци­аль­но­сти. Нас чет­ве­рых послали, причем двое окон­чили МИФИ, то есть спе­ци­али­сты. Ока­за­лось, что мы при­е­хали на атомные реак­торы по накоп­ле­нию и про­из­вод­ству плу­то­ния, которые рабо­тали на есте­ствен­ном уране.

Там два реак­тора было — АВ-1 и АВ-2. Но сами объекты назы­вались по имени дирек­то­ров: хозяйство Архи­пова, Мура­вьева, Бро­хо­вича. Были еще два водо-водяных реак­тора: хозяйство Юрченко.

Посе­лили нас в гости­ницу. Гости­ницу опла­чи­вал Крас­но­ярск-26, причем опла­чи­вал всё. Зар­плата 1200 руб. Принцип ста­жи­ровки такой: тебе дают месяц на тео­рети­че­скую под­го­товку, потом сдаешь экзамен. Если сдал, напра­в­ляют дубле­ром на рабочее место под наблю­де­нием опыт­ного спе­ци­али­ста. Про­ра­бо­тал месяц инже­не­ром-дубле­ром — опять сдаешь экзамен. И после этого, в случае успеш­ной сдачи, при­сту­па­ешь к само­сто­я­тель­ной работе.

Я сдал экзамен на инже­нера кон­трольно-изме­ри­тель­ных при­бо­ров и авто­ма­тики. Пора­бо­тал с полгода. Потом мне пред­ло­жили дубли­ро­ваться на инже­нера упра­в­ле­ния реак­то­ром. Ну, здесь уже проще, потому что технику я знал как инженер кон­трольно-изме­ри­тель­ных при­бо­ров и авто­ма­тики. Дубли­ро­вался сперва у дев­чо­нок — две девушки были, одна из них тоже ока­за­лась одес­сит­кой, закан­чи­вала Одес­ский поли­тех­ни­че­ский инсти­тут. Девушки попались очень пун­к­ту­аль­ные — дос­ко­нально знали все инструк­ции, регла­мент тех­ноло­ги­че­ский соблю­дали. И вот я у них дубли­ро­вался. Потом сдал экза­мены на инже­нера упра­в­ле­ния реак­то­ром. С полгода пора­бо­тал само­сто­я­тельно, потом стал старшим инже­не­ром упра­в­ле­ния реак­то­ром.

И вот я работаю само­сто­я­тельно старшим инже­не­ром, и со мной другой стажер, инженер упра­в­ле­ния реак­то­ром. Весь подъем мощ­но­сти, упра­в­ле­ние реак­то­ром — за старшим инже­не­ром, а раз­груз­кой топлива зани­ма­ется инженер упра­в­ле­ния. Началь­ни­ком смены был такой Борисов, очень опытный спе­ци­алист. Он сразу пре­ду­пре­дил меня: «Если реактор оста­но­вился, то подъем мощ­но­сти только с моего раз­ре­ше­ния, когда я вам лично дам команду».

Тогда еще не знали, как поведут себя, допу­стим, алю­ми­ни­е­вые трубы, блочки с есте­ствен­ным ураном. Не знали и ученые — это выя­в­ля­лось только на прак­тике.

По мере работы и накоп­ле­ния плу­то­ния в этих блочках они изме­няют свою кон­фи­гу­ра­цию, то есть рас­пу­хают. А рас­пу­хают — уже не раз­гру­жа­ются вниз. При­хо­ди­лось снижать мощ­ность реак­тора для их дораз­грузки, а затем опять под­ни­мать. Зато старший инженер и инженер быстро наби­рали прак­ти­че­ский опыт по упра­в­ле­нию реак­то­ром.

И вот однажды во время про­ве­де­ния работ по дораз­грузке блочков из цен­траль­ного зала посту­пил звонок на пульт упра­в­ле­ния реак­то­ром. Теле­фон­ную трубку берет инженер-прак­ти­кант и пере­дает мне: «Всё, закон­чили, под­ни­май мощ­ность».

Я начинаю поды­маться, а в голове так и свербит: «…когда лично полу­чишь команду от меня». Беру трубку, звоню Бори­сову, спра­ши­ваю: можно поды­маться? Он: «Нет-нет, мы еще не закон­чили». Я сразу опус­ка­юсь. Не намного поднял мощ­ность, но приборы зафик­си­ро­вали начало подъема, а потом сни­же­ние опять на 0,5 про­цента. Когда началь­ник смены посмо­трел записи и увидел, что начали подъем мощ­но­сти, а потом опу­стили — не стал ругать. Сказал: молодец, так и впредь действуй, только через меня.

Вот таких ошибок в Челя­бин­ске много было из-за несо­гла­со­ван­но­сти действий. Еще работы не закон­чили, воду умень­шили в каналах и поды­мали мощ­ность — блоки и рас­пла­в­ля­лись. Так назы­ва­е­мые «козлы» тяжело рас­свер­ли­ва­ются — его уже не про­бьешь. При­хо­ди­лось оста­на­в­ли­ваться, по несколько суток иногда рас­свер­ли­вали; тут тебе и грязь, и тому подоб­ное. Таких ошибок много было, поэтому посте­пенно тех­ноло­ги­че­ский регла­мент уже­сточался. Пона­чалу рабо­тали вот так — по личной команде началь­ника смены, но все равно слу­чались ошибки. Потом стали запи­сы­вать в журнал — началь­ник смены при­хо­дит на пульт упра­в­ле­ния и пишет в опе­ра­тив­ном журнале: раз­ре­шаю подъем мощ­но­сти. Все это посте­пенно зано­си­лось в тех­ноло­ги­че­ский регла­мент. И экза­мены сдавали уже по накоп­лен­ному опыту.

Что харак­те­ри­зует руко­во­ди­те­лей Мин­сред­маша — они вос­пи­ты­вали соб­ствен­ные кадры, со стороны никого не брали. Те, кто пришли первыми, сначала плохо знали физику реак­тора. Но через год-два, когда у нович­ков нака­п­ли­вались опыт и знания, их уже назна­чали на долж­но­сти. Зам. глав­ного инже­нера, главный инженер, дирек­тор завода — только из своих. Из тех, кто все сту­пеньки прошел, кто назубок знает тех­ноло­гии про­из­вод­ства.

Главные руко­во­ди­тели, главный инженер и зам. глав­ного инже­нера всегда тре­бо­вали, чтобы люди думали, обсу­ждали, осмы­сли­вали нюансы. Не все же запи­сы­ва­ется!.. Нам всегда гово­рили: если есть заме­ча­ния — пусть вы даже не правы будете — напи­шите. Какую-то долю истины можно уловить в любых заме­ча­ниях.

Был спе­ци­аль­ный журнал, куда можно было запи­сать свои пред­ло­же­ния. Их рас­сма­т­ри­вали, никогда не ругали: не прав — ну, не прав. Зато нака­п­ли­вался опыт, который, если про­ве­рялся потом, вно­сился в тех­ноло­ги­че­скую доку­мен­та­цию. То есть пер­со­нал заста­в­ляли думать. Я считаю, что это огром­ная личная заслуга руко­вод­ства, начиная с низовых руко­во­ди­те­лей и до дирек­то­ров ком­би­на­тов, началь­ни­ков главков, зам­ми­ни­стра, первого заме­сти­теля мини­стра. Очень хороший опыт был.

Мы нахо­ди­лись в под­чи­не­нии 4-го главка. Руко­во­дил им Алек­сандр Дмит­ри­е­вич Зверев, бывший генерал-лейте­нант КГБ. Очень строгий, но справед­ли­вый. Каждый год собирал всех дирек­то­ров на отчеты в Москву, устра­и­вал курсы повы­ше­ния квали­фи­ка­ции. Там спе­ци­али­сты разных про­фи­лей читали нам лекции, задания давали, потом мы сдавали экза­мены. А на сле­ду­ю­щий год собирал главных инже­не­ров — то же самое. Ведь в то время в инсти­ту­тах нас не учили пси­холо­гии чело­века, а это очень много значит: мелан­хо­лика или холе­рика не поставишь упра­в­лять атомным реак­то­ром. Мы же в инсти­ту­тах этого не про­хо­дили. Знания, полу­чен­ные на курсах, помогли нам и в даль­нейшем, когда мы начали рабо­тать на более высоких долж­но­стях.

На курсы спе­ци­ально вызы­вали — на целый месяц. Зверев всегда говорил: «Вы же молодые ребята, давно не встре­чались. Конечно, пойдете в ресто­ран. Но смо­трите, здесь строго: если милиция заберет, вас могут и уволить». В Мин­сред­маше, кстати, кате­го­ри­че­ски запре­ща­лось скры­вать нару­ше­ния. Если допу­стил нару­ше­ние, если даже совер­шил аварию, никогда не уволь­няли — разве что пони­жали в долж­но­сти. А вот за сокры­тие нару­ше­ний могли и уволить. Это очень дис­ци­пли­ни­ро­вало пер­со­нал.

По мере накоп­ле­ния опыта постро­или атомные реак­торы сперва в Челя­бин­ске-40, потом — в Томске-7. Дирек­тор, главный инженер, зам. глав­ного инже­нера — все пришли в Томск-7 с Челя­бин­ска-40. Это поз­во­лило и быстрее пустить станцию, и ава­рийность снизить. Я тоже в Томск дубли­ро­ваться ездил — под­мен­ным началь­ни­ком смены.

Полгода отра­бо­тал в Томске началь­ни­ком смены, а потом насту­пила очередь подзем­ного завода в Крас­но­яр­ске-26. Там я тоже был началь­ни­ком смены. Хорошим под­с­по­рьем было то, что мы при­ни­мали участие в приемке по мере монтажа самого реак­тора. Знали кон­струк­цию назубок, поскольку сами при­ни­мали от мон­таж­ни­ков. Это очень правильно и полезно.

Начались пуско-нала­доч­ные работы на 2-м блоке АДЭ-1 в Крас­но­яр­ске-26. Жела­ю­щих пере­хо­дить туда нет. Почему? Потому что когда пере­хо­дишь, а реактор еще не пущен, то премия не идет — 40% премии не идет. А мне пред­ло­жили долж­ность заме­сти­теля глав­ного инже­нера, и я согла­сился. Пустили второй реактор — только теп­ло­вая часть не была готова: турбины и тому подоб­ное обо­ру­до­ва­ние. Пустили его на проток. Он должен был в энер­гети­че­ском режиме уже рабо­тать, то есть выра­ба­ты­вать элек­тро­энер­гию, но, поскольку не было готово, пустили так, и он работал потом до конца в про­точ­ном режиме, только про­из­во­дил плу­то­ний.

Под­хо­дит пуск АДЭ-2 — тре­тьего реак­тора. Ну, я опять согла­сился — и опять без премии. Зар­плата непло­хая была: основ­ной оклад зама глав­ного инже­нера — 2700 рублей. Этот реактор пустили очень хорошо, все отла­жено было заме­ча­тельно. Он про­из­во­дил плу­то­ний, про­из­во­дил элек­тро­энер­гию, ота­пли­вал город; то есть и горячее водо­с­наб­же­ние, и отоп­ле­ние города — все про­из­во­ди­лось от реак­тора АДЭ-2. Это — первый в мире подоб­ный реактор, един­ствен­ная подзем­ная атомная элек­тро­стан­ция.

До этого в каждом квар­тале города котель­ные дыми­лись. От них копоть, осо­бенно зимой. Все эти котель­ные закрыли и вместо них постро­или спор­тив­ные залы, детские спор­тив­ные школы — очень удачно все полу­чи­лось. Теп­лич­ный ком­би­нат тоже ота­пли­вался, там зимой выра­щи­вали огурцы, лук, пет­рушку. Кроме того, за ком­би­на­том был закреп­лен совхоз со своим молоч­ным хозяйством. Мы им помо­гали.

Потом меня назна­чили главным инже­не­ром завода. Кадры меня­лись и уходили — кто в мини­стер­ство, кто на ком­би­нат. Я еще даже в партию не вступил, а уже главный. В мини­стер­стве не осо­бенно обра­щали вни­ма­ние, пар­тийный ты или нет; если все в порядке с точки зрения квали­фи­ка­ции и умения работы с пер­со­на­лом, то чело­века про­дви­гали. Но перед тем, как назна­чить меня дирек­то­ром, сказали: давай, вступай в партию.

1ок­тя­бря 1970 года я был назна­чен дирек­то­ром реак­тор­ного завода Горно-хими­че­ского ком­би­ната в Крас­но­яр­ске-26. Там три самых мощных реак­тора. И на этом посту я про­ра­бо­тал до 22 декабря 1976 года.

В ноябре 76-го приехал министр Ефим Пав­ло­вич Слав­ский. Он каждый год осенью обя­за­тельно объез­жал все пред­при­ятия мини­стер­ства, начиная с При­бал­тики и кончая Крас­но­ка­мен­ском, Брат­ском. Свер­д­ловск-44, Крас­но­ярск-45 обя­за­тельно посещал.

У нас он обычно посту­пал так: на один блок зайдет, в цен­траль­ный зал, на блочный щит упра­в­ле­ния, и обход закан­чи­вал на реак­тор­ном заводе. Потом другие заводы. А в этот раз прошел всё по первому блоку; обычно он за панели не заходил, а тут везде загля­нул — и за панели тоже, посмо­трел, какой там порядок. Потом — на второй блок; то же самое — осмо­трел все. Третий блок, ну, теп­ло­вая часть, турбины для ком­пен­са­тора объема… Надо еще метров 700 пройти с реак­тор­ного завода. Идем, и он на ходу мне говорит: «Скажи супруге, пусть пакует чемо­даны — поедешь дирек­то­ром Ленин­град­ской атомной станции».

Вот тебе раз!

Очень не хоте­лось ехать. Во-первых, я терял 20 про­цен­тов урало-сибир­ских, ну и 20 про­цен­тов по премии. На Ленин­град­ской станции на оку­па­е­мость еще не вышли, соот­вет­ственно, там только 40% премии. А наш завод к тому времени перешел на так назы­ва­е­мую систему нового пла­ни­ро­ва­ния и сти­му­ли­ро­ва­ния. Раньше мак­си­маль­ная премия за выпол­не­ние задания была 40 про­цен­тов, а после поя­в­ле­ния этого закона — 60. То есть я как дирек­тор получал четы­ре­ста рублей плюс 20% урало-сибир­ских, плюс еще 60% премии. К тому же я уже обжился в кот­те­дже: там и лес, и ого­ро­дик, и гараж. Всего полтора года в этом кот­те­дже прожили.

Желания не было, а кроме того, я сильно пережи­вал за Вален­тина Пав­ло­вича Мура­вьева, бывшего дирек­тора нашего завода, пере­ве­ден­ного на Ленин­град­скую станцию; как бы так полу­ча­лось, что я его под­си­дел. Хотя я-то здесь ни при чем. Даже Алек­сандр Дмит­ри­е­вич Зверев, началь­ник 4-го главка, говорил: «Нико­ла­е­вич, отка­жись». Боялся, что здесь у нас все раз­валится. Я говорю ему: «Алек­сандр Дмит­ри­е­вич, я себе под­го­то­вил замену». Назвал фамилию — Морозов Павел Васи­лье­вич. Этот не под­ве­дет, говорю. Тут дело такое: Слав­ский не принял бы отказ. И я не мог отка­зать Слав­скому.

Приехал я в Ленин­град и убе­дился, что там уже начали забы­вать дис­ци­плину. Через три месяца после приезда, в конце марта, про­и­зо­шла вне­пла­но­вая оста­новка реак­тора, руко­т­вор­ная. При­но­сят мне акт комис­сии рас­сле­до­ва­ния и приказ по резуль­та­там рас­сле­до­ва­ния. Читаю акт, под­пи­сан­ный главным инже­не­ром и всеми спе­ци­али­стами. (Я-то уже сам про­шелся и знал причину). А у них в акте напи­сано, что причина не уста­но­в­лена. Как не уста­но­в­лена, если руко­т­вор­ная? В приказе — нака­зать одного, нака­зать второго, тре­тьего, чет­вер­того.

Я собрал эту комис­сию, всех руко­во­ди­те­лей, и говорю: «Что мне с вами делать? Раз вы не можете разо­браться, попрошу в главке, чтобы при­слали людей с других пред­при­ятий — пусть они помогут. Как же вы, не уста­но­вив причину, нака­зы­ва­ете людей? Завтра он в суд подаст на меня и выи­грает на все 100%, если причина не уста­но­в­лена. А вы все под­пи­сали: и юрист, и замди­рек­тора по кадрам, все». Вос­пита­тель­ную работу такую провел. Через два часа мне при­но­сят новый акт, там уже причина была указана.

А причина простая: у прибора, который в ава­рий­ной защите стоял в нише на одной из пло­ща­док, вентили не были оплом­би­ро­ваны. Поставили моло­дого опе­ра­тора, а он покру­тил вентиль. Мы на про­мыш­лен­ных реак­то­рах все это про­хо­дили, такие случаи были. Все вентили должны быть оплом­би­ро­ваны, у каждого началь­ника смены свой номер­ной пломбир. Сам прибор окрашен в красный цвет, закрыт про­з­рач­ным кол­па­ком, тоже оплом­би­ро­ван­ным. Это на заводах давно ввели, а тут ничего не было. Не следили, не пере­да­вали опыт. При­шлось все датчики, задейство­ван­ные в защиту, тоже при­ве­сти в порядок.

Я завел правило: по соб­ствен­ной ини­ци­а­тиве раз в месяц обходил каждый цех от начала до конца. С началь­ни­ком цеха или его заме­сти­те­лем, если началь­ник в отпуске, обходил все рабочие и под­соб­ные поме­ще­ния. Началь­ники цехов просили: «Николай Федо­ро­вич, вы составьте график, чтобы мы знали, когда вы будете — нас может не быть». Говорю: а что, вы не дове­ря­ете своему заме­сти­телю?

Однажды с Артуром Ген­ри­хо­ви­чем Пет­ро­вым, очень хорошим и умным спе­ци­али­стом, прихожу на рабочее место началь­ника смены элек­тро­цеха. Все чистенько, хорошо, а там в полу кабель­ный канал, укрытый метал­ли­че­скими листами. И я прошу началь­ника элек­тро­цеха: при­по­ды­мите одну риф­ле­ночку. Он поды­мает — а там и окурки, и бумага — чего только нет. Бедный началь­ник смены поблед­нел даже — так ему было стыдно. Правда, я не стал никого нака­зы­вать, собрал пожар­ную комис­сию и с ними очень серьезно побе­се­до­вал. «Что, — говорю, — по верхам, что ли, про­ве­ря­ете? Целая комис­сия, и такие безо­б­ра­зия тво­рятся». Издал указ о запре­ще­нии курения на рабочих местах.

Недо­воль­ных много было. По поне­дель­ни­кам мы про­во­дили опе­ра­тив­ное сове­ща­ние по итогам работы за неделю. И вот там высту­пает хороший спе­ци­алист (он и в Крас­но­яр­ске-26 работал) — Шавлов Миша. И начи­нает он кри­ти­ко­вать приказ о запрете курения — мол, это слишком, люди все равно курили и будут курить.

Я никогда не пере­би­вал, даже если глу­по­сти говорят. Потом спра­ши­ваю: «Все, критика кон­чи­лась? Приказы не обсу­жда­ются — они испол­ня­ются, и запо­мните это. Многие из вас даже дома выходят поку­рить на лест­нич­ную пло­щадку. Пожар — это самое опасное на станции. Вы хотите такие непри­ят­но­сти иметь?» На этом вся критика пре­кра­ти­лась, и пре­кра­ти­лось курение на АЭС.

Однажды была пла­но­вая оста­новка, а на подъем выезжал я сам — не всегда, но в основ­ном выезжал на подъем мощ­но­сти. Когда идут пуско-нала­доч­ные работы, нельзя заста­в­лять пер­со­нал торо­питься; никогда я не заста­в­лял своих под­чи­нен­ных спешить и говорил им, что не надо этого делать. Если видите, что кто-то сачкует, — побе­се­дуйте, примите меры.

Пока там нала­жи­вали, я пошел в химцех. Прихожу, а там обычный опе­ра­тор, рабочая, говорит: «Николай Федо­ро­вич, а вы знаете, что по этой импуль­с­ной трубке идет?». — «Нет, не знаю». — «Это грязная вода, с баков накоп­лен­ная, ради­о­ак­тив­ная выше допу­сти­мых норм, и она посто­янно сбра­сы­ва­ется по импуль­с­ной линии прямо в залив».

Вот тут я уже наказал очень строго и началь­ника цеха, и зам­на­чаль­ника смены, и зам­на­чаль­ника цеха, и зама глав­ного инже­нера. Раз­ра­бо­тали меро­при­ятия по сни­же­нию поступ­ле­ния в эти баки загряз­нен­ных вод. То есть ввели еже­смен­ный учет, сколько воды посту­пило, откуда посту­пила эта вода и почему. Сразу сокра­тили большой объем расхода воды.

Я же говорил: забыли об осо­бен­но­стях работы на про­мыш­лен­ных реак­то­рах. За это прямое сокры­тие факта я тоже строго наказал всех винов­ных.

Хочу сказать вот что: за ошибки мы людей не уволь­няли, просто пони­жали в долж­но­сти. Если человек ошибся и при­знает это — зачем уволь­нять? Ведь новичка возь­мешь — еще неиз­вестно, будет он лучше или хуже. А наши спе­ци­али­сты в инсти­ту­тах учились, в них госу­дар­ство деньги вкла­ды­вало. Они годами, бук­вально годами учились на про­из­вод­стве, на наших общих ошибках. По боль­шому счету, им цены нет — поэтому мы не раз­бра­сы­вались людьми.

За шесть лет моей работы на Ленин­град­ской АЭС там не было ни одного «козла», а до меня их было то ли шесть, то ли семь. Не про­и­зо­шло ни одного тяже­лого или смер­тель­ного несчаст­ного случая.

Зато при­жи­лась система, раз­ра­бо­тан­ная нами на про­мыш­лен­ных реак­то­рах: любая вне­пла­но­вая оста­новка или сни­же­ние мощ­но­сти — обя­за­тельно докла­ды­вать дирек­тору и глав­ному инже­неру. Тут же по теле­фо­нам свя­зы­вались дирек­тор и главный инженер, если надо — зам глав­ного инже­нера и началь­ник цеха. Обсу­ждали ситу­а­цию и, по мере необ­хо­ди­мо­сти, кто-то из руко­во­ди­те­лей выезжал прямо на реактор.

Потом в Литве начала стро­иться Игналин­ская атомная станция. Первый заме­сти­тель мини­стра Николай Ана­то­лье­вич Семенов начал аги­ти­ро­вать меня: давай, поезжай на Игналин­скую АЭС. Я говорю: «Опять потеряю 20 про­цен­тов премии! Видно, судьба у меня такая». Однако ко мне слегка сни­зо­шли: до пуска первого блока мне сохра­нили зара­бот­ную плату на Игналин­ской станции в прежнем размере, но как только пустили — опять 40 про­цен­тов премии вместо 60-и. Но это, конечно, мелочи. Главное, что я в Сос­но­вом Бору уже при­жился, сыновья в Ленин­граде учились, меня в област­ной совет изби­рали дважды, с пар­тийными орга­нами отно­ше­ния тоже были нала­жены. А тут все заново, да еще в Литве.

Про отно­ше­ния с пар­тийными орга­нами рас­скажу подроб­нее. Для утвер­жде­ния дирек­то­ром Ленин­град­ской АЭС одного приказа мини­стра было мало, надо было пройти собе­се­до­ва­ние в военно-про­мыш­лен­ном отделе ЦК КПСС. Тогда им руко­во­дил Иван Дмит­ри­е­вич Сербин. Стиль работы у него был такой. Я приехал в Москву, жду день, другой, третий, неделю живу в гости­нице и жду при­гла­ше­ния для беседы. Каждый день я в девять часов утра при­ез­жал в мини­стер­ство и там сло­нялся, ждал вызова. Говорю началь­нику главка по кадрам Семен­дя­еву: «Юрий Сер­ге­е­вич, отправьте меня домой, а когда надо будет — позво­ните, я быстро прилечу на само­лете». — «Да нет, нельзя, могут в любой момент позво­нить». В общем, пят­на­дцать дней про­бол­тался. На шест­на­дца­тый прихожу к Сербину. Минуты три он с кем-то раз­го­ва­ри­вает по теле­фону, потом спра­ши­вает: «А вы знаете, куда едете?» Отвечаю, что знаю. «Ну и хорошо, желаю успеха, езжайте». Вот и весь раз­го­вор.

Как-то мы встрети­лись с Борисом Васи­лье­ви­чем Бро­хо­ви­чем, дирек­то­ром ком­би­ната в Челя­бин­ске-40. Раз­го­во­ри­лись и вспо­мнили, кого и как назна­чали. Борис Васи­лье­вич рас­ска­зал: «Я тоже про­хо­дил собе­се­до­ва­ние у Сербина. Сидим, молчим. Спра­ши­вает: «Ваша фамилия Бро­хо­вич?» — «Да, Бро­хо­вич». — Опять молчит. Потом снова спра­ши­вает: «Ваша фамилия Бро­хо­вич?» Тут я уже понял, о чем он думает. Не выдер­жал и говорю: «Я белорус». Пооб­щались, он ничего кон­крет­ного не пред­ло­жил: «Ну, идите». Я ушел, гадая, назна­чили меня дирек­то­ром ком­би­ната или нет».

В ленин­град­ском обкоме партии тоже надо было пройти беседу в обо­рон­ном отделе. Назна­чили время приема. Про­дер­жали нас с началь­ни­ком главка в при­ем­ной полтора часа. Потом Юдин спра­ши­вает началь­ника главка: «Зачем вы везете сюда спе­ци­али­ста из Сибири?» Больше никаких вопро­сов.

Приехал в Сос­но­вый Бор. Он сначала под­чи­нялся Ломо­но­сов­скому райкому партии — там хорошие отно­ше­ния у меня были и с первым секрета­рем, и со вторым секрета­рем. Потом орга­ни­зо­вали горком партии в Сос­но­вом Бору. Ну, и когда орга­ни­зо­вали, пред­се­да­тель гор­ис­пол­кома звонит мне: Николай Федо­ро­вич, в сле­ду­ю­щем году вы должны испол­кому города Сос­но­вый Бор выде­лить 25 про­цен­тов воз­во­ди­мого жилья. То есть чет­верть. Спра­ши­ваю: а в честь чего мы должны вам столько выде­лять? Вам поло­жено 5 про­цен­тов, причем вы должны были направить нам письмо, как и кому вы рас­пре­де­лите эти 5 про­цен­тов — но вы даже этого не сделали.

Меня в горком партии вызы­вают, а мы в Сос­но­вом Бору в одном доме и на одной пло­щадке жили — секретарь горкома партии и я.

Высту­пает пред­се­да­тель гор­ис­пол­кома: вот, Луконин не дает 25 про­цен­тов. А я пре­ду­пре­дил секретаря пар­тий­ной орга­ни­за­ции Ленин­град­ской станции: ты меня не защищай и в дис­кус­сии не вступай — тебя могу и снять с долж­но­сти, а меня не снимут — силенок не хватит. Меня Ефим Пав­ло­вич не сдаст.

Мне не нрави­лась эта прак­тика с жильем еще с тех пор, когда я работал на ком­би­нате в Крас­но­яр­ске-26: сдают дом — сразу несколько квартир рас­пре­де­ляют по всем заводам. Люди посто­янно идут на прием к дирек­тору: жилье-жилье; жилье-садики... Я посо­вето­вался с руко­во­ди­те­лями пар­тий­ной, проф­со­юз­ной, ком­со­моль­ской орга­ни­за­ций и пред­ло­жил рас­пре­де­лить все пла­но­вое жилье по очереди, чтобы не было нераз­бе­рихи. Мы рас­пре­де­лили, утвер­дили — и сразу не стало бес­по­ря­доч­ных хожде­ний на прием: люди знали, когда подойдет их очередь.

В Сос­но­вом Бору мы то же самое сделали. И люди пере­стали дер­гаться, на прием уже не ломи­лись.

Ну, так вот. Секретарь горкома спра­ши­вает: «Почему вы не выпол­ня­ете норму по жилью?» Я объ­яс­няю: городу поло­жено 5 про­цен­тов, а они даже этого не обо­с­но­вали. Он опять за свое. Я говорю: «Ну, если вы имеете право забрать чет­верть нашего жилья — попро­буйте, забе­рите! Вы столько полу­чите жалоб!.. Учтите, люди уже знают, в каком доме их будущая квар­тира, уже все рас­пре­де­лено. Хотите непри­ят­но­стей — вы их немед­ленно полу­чите». Эта логика убедила секретаря: «Ну ладно, Николай Федо­ро­вич, вот пред­се­да­тель гор­ис­пол­кома, с ним и дого­ва­ри­вайтесь». Я не стал дого­ва­ри­ваться, отдал им 5 про­цен­тов, и на этом все закон­чи­лось.

Пред­ста­в­лять меня на Игналин­ской АЭС приехал началь­ник 16-го главка Куликов. Это было 9 марта 1983 года года. Решили осмо­треть стро­и­тель­ную пло­щадку, начали с баз обо­ру­до­ва­ния. Стоит пуль­ма­нов­ский вагон, дожди­чек накра­пы­вает, и из этого вагона выбра­сы­вают какие-то ящики дере­вян­ные. Хотя бы доски какие-то наклон­ные поспус­кали! Подхожу — ящик раз­би­тый, а там — свин­цо­вые пла­стины для акку­му­ля­то­ров соб­ствен­ных нужд станции. Я так и замер, потому что пла­стины после такой раз­грузки можно сразу выбра­сы­вать. Спра­ши­ваю: «Кто здесь руко­во­ди­тель? Немед­ленно пре­кра­тите! Все, что здесь угро­били, пойдет за ваш счет».

На сле­ду­ю­щий день я обошел всю тер­ри­то­рию и увидел, какой там бардак. Похо­ро­нили столько нужного и ненуж­ного! Элек­трон­ное обо­ру­до­ва­ние хра­нится на откры­тых пло­щад­ках, ника­кого опи­са­ния нет — даже найти невоз­можно: мон­тажке сдавать, и то несколько суток ищут. Многое повре­ждено.

Сразу издал приказ: от каждого цеха выде­лить опыт­ного мастера или инже­нера и рабочих. Штат набран, а работы у них еще нет, вот пусть зани­ма­ются пере­с­кла­ди­ро­ва­нием, учетом обо­ру­до­ва­ния. Это потом очень хорошо помогло: во-первых, разо­брались, где что лежит; во-вторых, ревизию провели сразу; ну, и дис­ци­плина не в послед­нюю очередь.

Адми­ни­стра­тив­ное здание еще не было готово, мы зани­мали один подъезд 5-этаж­ного дома. Вечером после опе­ра­тивки ухожу — на первом этаже в подъезде чистенько. Утром загля­ды­ваю — полно бутылок от вина, пива и водки. Собрал всех руко­во­ди­те­лей вместе с бывшим дирек­то­ром (он был назна­чен заме­сти­те­лем дирек­тора по стро­и­тель­ству): «Если завтра я увижу это же самое — не поз­до­ро­вится никому. Какой пример подаете! Хотите выпить — дома пейте. Чего вы здесь устра­и­ва­ете бардак? И люди смотрят, и ваши под­чи­нен­ные смотрят». Сразу все пре­кра­ти­лось.

В общем, там при­шлось пово­зиться с руко­во­ди­те­лями и началь­ни­ками цехов, отделов. Я сразу понял, что зам глав­ного инже­нера не потянет. Он с Обнин­ской станции пришел, для блоков-полу­то­ра­мил­ли­он­ни­ков у него знаний не хватало — любой началь­ник смены лучше раз­би­ра­ется. Человек хороший, но мяг­ко­те­лый. Вдоба­вок еще свя­зался с раз­ве­ден­ной жен­щи­ной, а жена у него — умница. Вижу — не потянет. Началь­ник элек­тро­цеха — тоже. Началь­ник химцеха — тоже. Началь­ник очист­ных соо­ру­же­ний — тоже ни рыба, ни мясо. Началь­ник тур­бин­ного цеха — сла­бень­кий-сла­бень­кий. Всех заменил за первые три месяца, поставил их заме­сти­те­лей. Никого не стал уволь­нять, просто побе­се­до­вал с ними, и они поняли, что не спра­в­ля­ются со своими обя­зан­но­стями. Без всяких скан­да­лов — поменял, и все.

Первый блок Игналин­ской АЭС пустили с одной турбины. Правда, турбина не готова была, но мы согла­со­вали с про­ек­тан­тами, с кон­струк­то­рами. Поставили, кроме задви­жек на сое­ди­не­ниях одной с другой турбины или на общих ком­му­ни­ка­циях, которые обес­пе­чи­вают работы турбины. Допол­ни­тельно врезали заглушки вре­мен­ные до окон­ча­ния работ по 2-ой турбине и пустили блок с одной турбины. Это оправ­дало себя. Уже в мае мы пустили вторую турбину и вышли на про­ек­т­ную мощ­ность — 1,5 млн. кило­ватт.

Авария на Чер­но­быль­ской станции про­и­зо­шла 26 апреля в час с неболь­шим по времени. Мы — то есть дирек­тор и секретари пар­тий­ной, проф­со­юз­ной, ком­со­моль­ской орга­ни­за­ций — как раз были в Москве на кол­ле­гии мини­стер­ства по итогам работы за 1985 год. Это была суббота, пре­крас­ный, сол­неч­ный день был в Москве.

С докла­дом высту­пал Ефим Пав­ло­вич Слав­ский, под­во­дил поло­жи­тель­ные и отри­ца­тель­ные итоги работы. Все как обычно. Я в 9-20 заре­ги­стри­ро­вался. Были у меня вопросы к первому заме­сти­телю мини­стра Алек­сан­дру Гри­го­рье­вичу Мешкову, и я зашел к нему. Мешков говорит: «Поближе садись, я сейчас буду с дирек­то­ром атомной станции Чер­но­быля гово­рить — там про­и­зо­шла тяжелая авария». Я сел. Первый вопрос, который он задал по теле­фону, — как охла­жда­ется реактор. Было 9-25 или 9-30 утра. Дирек­тор отве­чает: реактор охла­жда­ется нор­мально, у нас не хватает допол­ни­тель­ных поглоти­те­лей. Ну, раз реактор охла­жда­ется нор­мально, это значит, что реактор не взорван, он охла­жда­ется. (Но когда реак­тора нет, и такое говорят, что он охла­жда­ется нор­мально, да еще и поглоти­тели просят!…). Сказали, что два взрыва каких-то про­и­зо­шло.

Потом я сразу свя­зался со своей Игналин­ской стан­цией, с главным инже­не­ром Ана­то­лием Ива­но­ви­чем Хро­м­ченко. «Я подумал, — говорю, — и вы еще поду­майте — не взрыв ли водо­рода в Чер­но­быле». Где выде­ля­ется водород? Он может выде­ляться в нижнем баке СУС, куда сли­ва­ется вода с каналов со стер­ж­нями охла­жде­ния. Там водород может выде­ляться, но там хорошая вен­ти­ля­ция спе­ци­ально рабо­тает. Я говорю своим: про­верьте там. Про­ве­рили — все нор­мально. Непо­нятно, что про­и­зо­шло.

Я при­летел на станцию в Снечкус. Часов в пять или шесть вечера дозво­нился до Чер­но­быля. Там уже был Мешков, он сказал: «Соблю­дайте строго тех­ноло­ги­че­ский регла­мент». Спросил, отправили ли допол­ни­тель­ные стержни в Чер­но­быль — да, говорю, целый ком­плект со 2-го блока. «Ну ладно, — говорит Мешков, — все равно стоит охрана, пере­крыли дороги, и машину с поглоти­те­лями вернут — реактор раз­ру­шен».

После этого у меня раз­дался звонок из ЦК — сказали, чтобы завтра был в ЦК КПСС, у Долгих Вла­димира Ива­но­вича — секретаря ЦК, отве­ча­ю­щего за энер­гетику. Заехал в поли­кли­нику к жене, пре­ду­пре­дил, что срочно еду в коман­ди­ровку.

Приехал к Долгих (он знал меня еще по Крас­но­яр­ску-26, был секрета­рем крайкома партии), побе­се­до­вали по вопро­сам работы с пер­со­на­лом и тех­ноло­ги­че­ской дис­ци­плины. Долгих ничего толком не сказал. Я вышел — для чего меня вызы­вали?

Потом позвали к Борису Евдо­ки­мо­вичу Щербине, зам­пред­се­да­теля Совета мини­стров, и к Рыжкову Николаю Ива­но­вичу. Они говорят: будем назна­чать вас мини­стром атомной энер­гетики.

Я попы­тался отка­заться: никогда, говорю, в мини­стер­стве не работал; я на своем месте. А мне в ответ: мы тебя вызы­вали не для того, чтобы ты отка­зы­вался, а чтобы ты работал. Тогда я сказал, что пер­со­нал мини­стер­ства буду сам наби­рать, чтобы никто не вме­ши­вался. Это, говорят, правильно — это твое право. И действи­тельно, никто не вме­ши­вался.

Зачем затеяли реор­га­ни­за­цию — мне не объ­яс­няли. Авария про­и­зо­шла. Авария руко­т­вор­ная — дивер­сант не при­ду­мает, что там тво­ри­лось. Основ­ная ошибка Мини­стер­ства энер­гетики и соот­вет­ству­ю­щего главка, что они пер­со­нал настолько осла­били. Началь­ник главка — из Гос­плана. Эко­но­мику он, конечно, хорошо знал — тут претен­зий нет. Главный инженер — вообще ни рыба, ни мясо. И так был подо­бран пер­со­нал — хуже не при­ду­ма­ешь.

Вторая главная ошибка — при пере­даче атомных станций из Мин­сред­маша в ведение Мини­стер­ства энер­гетики не пере­дали опыт работы про­мыш­лен­ных пред­при­ятий атомных реак­то­ров, в том числе Ленин­град­ской атомной станции. Не пере­дали все наши нара­ботки пре­ды­ду­щих лет. Недо­статки кон­струк­тор­ские и научные действи­тельно были, но все знали об этих недо­стат­ках. Они устра­ня­лись, но не настолько, как бы хоте­лось нам, экс­плу­а­та­ци­он­ни­кам, а к нам в то время не очень-то при­слу­ши­вались. Осо­бенно — кон­струк­тора, научные руко­во­ди­тели. Одни даже так гово­рили, когда я им задавал вопросы: а вы не нару­шайте — соблю­дайте дис­ци­плину на реак­торе. Такие амби­ци­озные были руко­во­ди­тели.

И главное — это под­го­товка кад­ро­вого состава. Как можно было поставить Брю­ха­нова дирек­то­ром АЭС! Брю­ха­нова, который докла­ды­вал мини­стру энер­гетики (а тот доложил в ЦК и Совет мини­стров), что «реактор охла­жда­ется нор­мально»! В заблу­жде­ние ввел всех — и мини­стра своего, и ЦК КПСС. Дирек­тор с теп­ло­вой станции. Ну, теп­ло­вую часть на элек­тро­стан­ции он знал, а что такое реактор, он и пред­ста­в­ле­ния не имел.

Главный инженер из Томска был, так его под каким-то пред­ло­гом с про­мыш­лен­ных реак­то­ров убрали. Назна­чили Фомина, тоже с теп­ло­вой станции, заме­сти­те­лем науч­ного руко­во­ди­теля. Зам глав­ного инже­нера Дятлов, который совер­шил эту аварию, пришел с Ком­со­моль­ска-на-Амуре, с ремон­т­ного завода, где ремон­ти­руют под­вод­ные лодки. Там реак­торы водо-водяные — там физика реак­тора совер­шенно другая, да и по мощ­но­сти они, по срав­не­нию с блоками-мил­ли­он­ни­ками, мало­ваты.

Коман­до­вал один человек. Коман­до­вал пер­со­на­лом дис­пет­чер энер­го­си­стемы. А он коман­до­вать не может, потому что эти реак­торы должны рабо­тать в базовом режиме, то есть на посто­ян­ной мощ­но­сти.

Когда начали раз­би­раться, ока­за­лось, что про­грамма, которую они собрались про­во­дить, должна была быть согла­со­вана с про­ек­т­ной орга­ни­за­цией, с научным руко­во­ди­те­лем и кон­струк­то­рами. На всех стан­циях эти экс­пе­ри­менты про­во­дятся и будут про­во­диться. Но должны были согла­со­вать — и ни с кем не согла­со­вали. На Ленин­град­ской мы так про­во­дили: позво­нишь — они не только согла­суют, но и при­ез­жают, вместе с нами про­во­дят экс­пе­ри­менты. Мы там очень сложный экс­пе­ри­мент про­во­дили, когда теряли вообще все внешние источ­ники элек­тро­энер­гии и про­ве­ряли, есть ли есте­ствен­ная цир­ку­ля­ция в первый момент после оста­новки всех внешних источ­ни­ков элек­тро­энер­гии в каналах реак­тора. Это — очень сложный экс­пе­ри­мент. Провели отлично. Все при­сут­ство­вали, кого мы вызы­вали — и Гос­а­том­над­зор в том числе.

Далее по безо­пас­но­сти. Про­грамма выпол­ня­ется под руко­вод­ством началь­ника смены станции — это в тех­ноло­ги­че­ском регла­менте запи­сано. То есть, нельзя под­ме­нять началь­ника смены другим лицом, в том числе и дирек­то­ром. И дирек­тор, и главный инженер или зам глав­ного инже­нера должны только следить, как выпол­ня­ется про­грамма и правильно ли она выпол­ня­ется, чтобы ничего не нару­шали и не соз­да­вали сложные ситу­а­ции. А у них ни дирек­тор, ни главный инженер ничего не знали. Зам глав­ного инже­нера по науке — вообще с ним не считались. Неправиль­ный подбор кадров руко­во­дя­щего состава, отсюда и пошло.

Зам глав­ного инже­нера всеми коман­до­вал: и дирек­то­ром, и пер­со­на­лом. Я лично бесе­до­вал с Рогож­ки­ным Борисом Васи­лье­ви­чем, началь­ни­ком смены, на которой про­и­зо­шла авария. Спра­ши­ваю: «Борис Васи­лье­вич, как же вы дошли до такой степени?..» — «Николай Федо­ро­вич, меня же там не было, на блоке. Там был Дятлов, зам глав­ного инже­нера». — «А кто за станцию отве­чает: Дятлов или началь­ник смены?» — «Ну, по регла­менту — началь­ник смены. Но у меня там был очень ответ­ствен­ный пер­со­нал — зам началь­ника смены, началь­ник смены блока, его заме­сти­тель…». — «А вам доло­жили, что опе­ра­тив­ный запас после сни­же­ния мощ­но­сти с номи­нала до 50% — ниже раз­ре­шен­ного регла­мента? Если опе­ра­тив­ный запас реак­тора ниже 15 ОЗР, реактор должен быть немед­ленно оста­но­в­лен». По регла­менту 15 ОЗР, а у них там было 13,7. И это они скрыли, нигде не запи­сали. Это потом уже уста­но­вили по при­бо­рам, когда комис­сия начала рабо­тать. А по регла­менту реактор нужно было оста­но­вить. Ничего этого не сделано, не запи­сано ни в какой доку­мен­та­ции. Вот тебе и ответ­ствен­ный пер­со­нал.

Ведь по долж­ност­ным инструк­циям должны были докла­ды­вать и началь­ник смены, и началь­ник смены блока. Даже вопреки приказу дирек­тора они были обязаны оста­но­вить реактор — это в долж­ност­ных инструк­циях напи­сано. Но дирек­тору никто не докла­ды­вал, всем коман­до­вал Дятлов, да плюс еще один инспек­тор (так сказано — прим. ред.) ЦК КПСС (о нем я года через три-четыре после аварии узнал), Коп­чин­ский такой. Он позво­нил на станцию и сказал: если ты в этот раз не выпол­нишь про­грамму про­ве­де­ния, то никогда тебе не бывать главным инже­не­ром станции. Почему он позво­нил? Может быть, по чьей-то просьбе из Мини­стер­ства энер­гетики. А Дятлов: какое ты имеешь право вме­ши­ваться в дела станции, инспек­тор ЦК КПСС?

Это дикость какая-то. Дикость, ни в какие рамки!.. А Дятлов вспыль­чи­вый очень, начал уже кол­ба­сить. Раз ему поо­бе­щали никогда главным инже­не­ром не быть, пошел ва-банк. Это не сказки, не выдумки, -раз­го­вор был записан.

Так что аварию сделало руко­вод­ство станции во главе с замом глав­ного инже­нера.

Это потом уже я с ними бесе­до­вал, когда мини­стром был, а сперва приехал на Игналин­скую станцию и написал рас­по­ря­же­ние своему пер­со­налу, пре­ду­пре­дил всех стро­и­те­лей-мон­таж­ни­ков и город­ские власти, что из Чер­но­быля в Игналину могут поехать род­ствен­ники, зна­ко­мые. Пре­ду­пре­дил, чтобы они в квар­тиры не засе­ля­лись, пока не пройдут сан­об­ра­ботку. На атомной станции мы орга­ни­зо­вали круг­ло­су­точ­ное дежур­ство дози­мет­ри­стов, под­го­то­вили всю спе­ц­о­де­жду, нижнее белье, костюмы защит­ные, обувь — все такое про­стень­кое. Пока мы не заме­ряем всех, не отмоем их до опре­де­лен­ных допу­сти­мых пре­де­лов — никого в свои квар­тиры не пускать, потому что потом не отмыть эти квар­тиры.

При­е­хало к нам 87 семей. И всех мы отмыли, каждому заме­рили, какую он дозу получил на щито­вид­ную железу. Это — ради­о­ак­тив­ный йод. Если бы при аварии они правильно по своим инструк­циям сра­бо­тали, то должны были орга­ни­зо­вать раздачу всему насе­ле­нию и пер­со­налу чистого йода — щито­вид­ная железа набрала бы чистого йода, и ради­о­ак­тив­ный йод она бы уже не наби­рала.

Этого не было сделано на станции. Не было ника­кого опо­ве­ще­ния, что про­и­зо­шла авария с выходом ради­о­ак­тив­но­сти в окру­жа­ю­щую среду: люди гуляли, неко­то­рые даже, по незна­нию, при­ез­жали на своих машинах и наблю­дали, как горят реак­торы. То есть полная нераз­бе­риха. Руко­вод­ство рас­те­ря­лось. Даже не рас­те­ря­лось, а эле­мен­тарно не знало, как действо­вать, хотя надо было только кнопку нажать: на каждой станции есть спе­ци­аль­ные кнопки, на случай выхода ради­о­ак­тив­но­сти: нажи­мают кнопку — и сразу пошла команда в горком, испол­ком, милицию, про­ку­ра­туру. На столбах должна быть гром­ко­го­во­ря­щая связь. Напри­мер, на Ленин­град­ской станции и в городе уста­но­в­лены спе­ци­аль­ные репро­дук­торы, дающие команду: немед­ленно покиньте тер­ри­то­рию, квар­тиры закройте и уплот­ните двери, окна, фор­точки. В Чер­но­быле этого не было сделано.

На сессии МАГАТЭ в Вене я, уже в ранге мини­стра, высту­пал с докла­дом по итогам Чер­но­быль­ской аварии. Я там довольно откро­венно рас­ска­зал о нару­ше­ниях, потому что доклад, который до меня делали, был при­гла­жен­ным. В конце сессии ко мне подошли спе­ци­али­сты Англии, Америки, Франции, Японии, в част­но­сти, лорд Маршалл из Англии — это пред­се­да­тель энер­гети­че­ской ком­па­нии Англии — и говорят: «Николай Федо­ро­вич, мы вас при­гла­шаем в Париж. Хотим обсу­дить, как улуч­шить работу по недо­пу­ще­нию подоб­ных аварий».

Чер­но­быль­ская авария нанесла колос­саль­ный ущерб. Она ударила не только по нашей стране, но и по атомной энер­гетике во всем мире. У меня никаких пол­но­мо­чий не было, но я дал согла­сие и поехал в Париж. Там мы дого­во­ри­лись, что надо соз­да­вать незави­си­мую всемир­ную орга­ни­за­цию опе­ра­то­ров атомных станций, чтобы обме­ни­ваться опытом и инфор­ма­цией о всех про­ис­ше­ствиях, чтобы не пов­то­рять вот таких ошибок, а если нужны какие-то изме­не­ния, надо изме­не­ния вносить в регла­менты и доку­мен­та­цию.

Зару­беж­ные коллеги пред­ло­жили про­ве­сти в Москве 1-ю учре­ди­тель­ную кон­фе­рен­цию по соз­да­нию ВАНО — так назы­ва­е­мой Всемир­ной Ассо­ци­а­ции Незави­си­мых Опе­ра­то­ров атомных элек­тро­стан­ций. Приехал в Москву — и тут нача­лось. Не в высших эше­ло­нах власти, не в ЦК, не у Долгих, а опять тот же Коп­чин­ский: как так, министр, не имея пол­но­мо­чий, дает такое согла­сие! Звоню Борису Евдо­ки­мо­вичу Щербине, заме­сти­телю пред­се­да­теля Совета Мини­стров СССР, говорю: Борис Евдо­ки­мо­вич, я само­лично принял такое решение; если пре­вы­сил свои пол­но­мо­чия, если не прав, то нака­зы­вайте меня. Он говорит: «Не за что тебя нака­зы­вать — ты совер­шенно правильно посту­пил». Потом меня под­дер­жал Николай Ива­но­вич Рыжков, и 1-я учре­ди­тель­ная кон­фе­рен­ция ВАНО прошла в Москве.

А потом уже начался рас­кар­даш. Даже могу сказать, с чего начался. Вышло поста­но­в­ле­ние за под­пи­сью Гор­ба­чева (по-моему, Лукья­ненко был тогда пред­се­да­те­лем Вер­хов­ного Совета СССР, и Шалаев воз­гла­в­лял ВЦСПС) — изби­рать дирек­то­ров на проф­со­юзных собра­ниях.

Это, пони­ма­ете, дикость: говорим о дис­ци­плине, всех ругают за отсут­ствие тех­ноло­ги­че­ской дис­ци­плины, в том числе и меня, — даже я получил выговор по линии пар­тийного кон­троля, — и такую чушь смо­ро­зить надо! Изби­рать на проф­со­юзных собра­ниях!

Тянули мы, тянули с выпол­не­нием этого поста­но­в­ле­ния, но вот вам, пожа­луйста — на Коль­ской станции, хоро­шего, тре­бо­ва­тель­ного дирек­тора не пере­из­би­рают, выби­рают зам глав­ного инже­нера по ремонту. Вызываю демо­кра­ти­че­ски избран­ного дирек­тора, спра­ши­ваю: обещал повы­сить зара­бот­ную плату в два раза? Обещал. Как ты соби­ра­ешься выпол­нять: у тебя что, фонд зара­бот­ной платы есть? Молчит. Обещал обес­пе­чить в бли­жайшее время всех жильем, сади­ками и т.п.? Обещал. Как ты соби­ра­ешься, ты же не выпол­ня­ешь план! У вас еже­годно станция не осва­и­вает деньги (там стро­и­тели-мон­таж­ники Минэнерго рабо­тали), как ты можешь раз­да­вать обе­ща­ния! Молчит, ничего не отве­чает — не может ответить.

Ну, а потом чехарда нача­лась: начали изби­рать началь­ни­ков цехов. Я пишу письмо в ЦК КПСС и Совет мини­стров, что нельзя этого делать. Разве можно такое допус­кать на атомных стан­циях?! Меня на Полит­бюро покри­ти­ко­вали: молодой министр, еще не пони­мает вопро­сов пере­стройки.

Потом на Смо­лен­ской станции выби­рают дирек­тора. Я готовлю второе письмо в Совет мини­стров и ЦК КПСС. Мои заме­сти­тели говорят: «Николай Федо­ро­вич, нельзя вам под­пи­сы­вать второе письмо — снимут». — «Ну и пусть снимают, не хочу быть соу­част­ни­ком второй аварии типа Чер­но­быль­ской». Под­пи­сал.

После этого при­хо­дит поста­но­в­ле­ние: дирек­то­ров не выби­рать, а началь­ни­ков цехов выби­рать. Ну, у нас же все хит­ро­умные. Поскольку нам раз­ре­шили дирек­то­ров не изби­рать, мы решили у себя в мини­стер­стве, что не будем выби­рать и началь­ни­ков цехов.

Вот так.