Луконин Николай Федорович

Цена опыта

После окон­ча­ния Одес­ского элек­тро­тех­ни­че­ского инсти­тута связи я попал в Крас­но­ярск-26. Там стро­или под­зем­ный завод. Еще только гор­ные работы вели. Стро­или воен­ные стро­и­тели и заклю­чен­ные. Город только начи­нался — ни теле­фон­ной станции, ничего. Я начал про­ситься куда-нибудь по спе­ци­аль­но­сти, по про­вод­ной связи, я же ква­лифи­кацию поте­ряю, раз нет работы в ближайшие полгода-год… Тогда меня напра­вили в сам Крас­но­ярск, там закан­чи­ва­лось стро­и­тельство АТЭС для МВД Крас­но­яр­ского края.

Через три месяца я опять воз­вра­тился в Крас­но­ярск-26 (он по-другому назы­вался — «девятка»). А поскольку стро­и­тельство АТЭС здесь даже не начи­на­лось, мне пред­ложили поехать в Челя­бинск-40 на стажи­ровку.

На какую стажи­ровку — я даже не пред­став­лял. Думал, что по моей спе­ци­аль­но­сти. Нас чет­ве­рых послали, при­чем двое окон­чили МИФИ, то есть спе­ци­а­ли­сты. Ока­за­лось, что мы при­е­хали на атом­ные реак­торы по накоп­ле­нию и про­из­вод­ству плу­то­ния, кото­рые рабо­тали на есте­ствен­ном уране.

Там два реак­тора было — АВ-1 и АВ-2. Но сами объекты назы­ва­лись по имени дирек­то­ров: хозяйство Архипова, Мура­вьева, Бро­хо­вича. Были еще два водо-водя­ных реак­тора: хозяйство Юрченко.

Посе­лили нас в гости­ницу. Гости­ницу опла­чи­вал Крас­но­ярск-26, при­чем опла­чи­вал всё. Зарплата 1200 руб. Принцип стажи­ровки такой: тебе дают месяц на тео­ре­ти­че­скую подго­товку, потом сда­ешь экза­мен. Если сдал, направ­ляют дуб­ле­ром на рабо­чее место под наблю­де­нием опыт­ного спе­ци­а­ли­ста. Про­ра­бо­тал месяц инже­не­ром-дуб­ле­ром — опять сда­ешь экза­мен. И после этого, в слу­чае успеш­ной сдачи, при­ступа­ешь к само­сто­я­тель­ной работе.

Я сдал экза­мен на инже­нера кон­трольно-изме­ри­тель­ных при­бо­ров и авто­ма­тики. Пора­бо­тал с полгода. Потом мне пред­ложили дуб­ли­ро­ваться на инже­нера управ­ле­ния реак­то­ром. Ну, здесь уже проще, потому что тех­нику я знал как инже­нер кон­трольно-изме­ри­тель­ных при­бо­ров и авто­ма­тики. Дуб­ли­ро­вался сперва у дев­чо­нок — две девушки были, одна из них тоже ока­за­лась одес­сит­кой, закан­чи­вала Одес­ский поли­тех­ни­че­ский инсти­тут. Девушки попа­лись очень пунк­ту­аль­ные — дос­ко­нально знали все инструкции, регламент тех­но­логи­че­ский соблю­дали. И вот я у них дуб­ли­ро­вался. Потом сдал экза­мены на инже­нера управ­ле­ния реак­то­ром. С полгода пора­бо­тал само­сто­я­тельно, потом стал старшим инже­не­ром управ­ле­ния реак­то­ром.

И вот я рабо­таю само­сто­я­тельно старшим инже­не­ром, и со мной дру­гой стажер, инже­нер управ­ле­ния реак­то­ром. Весь подъем мощ­но­сти, управ­ле­ние реак­то­ром — за старшим инже­не­ром, а разгруз­кой топ­лива занима­ется инже­нер управ­ле­ния. Началь­ни­ком смены был такой Бори­сов, очень опыт­ный спе­ци­а­лист. Он сразу пре­дупре­дил меня: «Если реак­тор оста­но­вился, то подъем мощ­но­сти только с моего раз­реше­ния, когда я вам лично дам команду».

Тогда еще не знали, как пове­дут себя, допу­стим, алюми­ни­е­вые трубы, блочки с есте­ствен­ным ура­ном. Не знали и уче­ные — это выяв­ля­лось только на прак­тике.

По мере работы и накоп­ле­ния плу­то­ния в этих блоч­ках они изме­няют свою конфигу­рацию, то есть рас­пу­хают. А рас­пу­хают — уже не разгружаются вниз. При­хо­ди­лось снижать мощ­ность реак­тора для их доразгрузки, а затем опять под­нимать. Зато старший инже­нер и инже­нер быстро наби­рали прак­ти­че­ский опыт по управ­ле­нию реак­то­ром.

И вот одна­жды во время про­ве­де­ния работ по доразгрузке блоч­ков из цен­траль­ного зала поступил зво­нок на пульт управ­ле­ния реак­то­ром. Теле­фон­ную трубку берет инже­нер-прак­ти­кант и пере­дает мне: «Всё, закон­чили, под­нимай мощ­ность».

Я начи­наю подыматься, а в голове так и свер­бит: «…когда лично полу­чишь команду от меня». Беру трубку, звоню Бори­сову, спраши­ваю: можно подыматься? Он: «Нет-нет, мы еще не закон­чили». Я сразу опус­каюсь. Не намного под­нял мощ­ность, но при­боры зафик­си­ро­вали начало подъема, а потом сниже­ние опять на 0,5 процента. Когда началь­ник смены посмот­рел записи и уви­дел, что начали подъем мощ­но­сти, а потом опу­стили — не стал ругать. Ска­зал: моло­дец, так и впредь действуй, только через меня.

Вот таких оши­бок в Челя­бин­ске много было из-за несогла­со­ван­но­сти действий. Еще работы не закон­чили, воду уменьшили в кана­лах и подымали мощ­ность — блоки и рас­плав­ля­лись. Так назы­ва­емые «козлы» тяжело рас­свер­ли­ваются — его уже не про­бьешь. При­хо­ди­лось оста­нав­ли­ваться, по несколько суток иногда рас­свер­ли­вали; тут тебе и грязь, и тому подоб­ное. Таких оши­бок много было, поэтому постепенно тех­но­логи­че­ский регламент уже­сто­чался. Пона­чалу рабо­тали вот так — по лич­ной команде началь­ника смены, но все равно слу­ча­лись ошибки. Потом стали запи­сы­вать в жур­нал — началь­ник смены при­хо­дит на пульт управ­ле­ния и пишет в опе­ра­тив­ном жур­нале: раз­решаю подъем мощ­но­сти. Все это постепенно зано­си­лось в тех­но­логи­че­ский регламент. И экза­мены сда­вали уже по накоп­лен­ному опыту.

Что харак­те­ри­зует руко­во­ди­те­лей Мин­сред­маша — они воспи­ты­вали соб­ствен­ные кадры, со сто­роны никого не брали. Те, кто при­шли пер­выми, сна­чала плохо знали физику реак­тора. Но через год-два, когда у нович­ков накап­ли­ва­лись опыт и зна­ния, их уже назна­чали на долж­но­сти. Зам. глав­ного инже­нера, глав­ный инже­нер, дирек­тор завода — только из своих. Из тех, кто все ступеньки прошел, кто назу­бок знает тех­но­логии про­из­вод­ства.

Глав­ные руко­во­ди­тели, глав­ный инже­нер и зам. глав­ного инже­нера все­гда тре­бо­вали, чтобы люди думали, обсуж­дали, осмыс­ли­вали нюансы. Не все же запи­сы­ва­ется!.. Нам все­гда гово­рили: если есть заме­ча­ния — пусть вы даже не правы будете — напишите. Какую-то долю истины можно уло­вить в любых заме­ча­ниях.

Был спе­ци­аль­ный жур­нал, куда можно было запи­сать свои пред­ложе­ния. Их рас­смат­ри­вали, никогда не ругали: не прав — ну, не прав. Зато накап­ли­вался опыт, кото­рый, если про­ве­рялся потом, вно­сился в тех­но­логи­че­скую докумен­тацию. То есть пер­со­нал застав­ляли думать. Я счи­таю, что это огром­ная лич­ная заслуга руко­вод­ства, начи­ная с низо­вых руко­во­ди­те­лей и до дирек­то­ров ком­би­на­тов, началь­ни­ков глав­ков, замми­ни­стра, пер­вого заме­сти­теля мини­стра. Очень хороший опыт был.

Мы нахо­ди­лись в под­чи­не­нии 4-го главка. Руко­во­дил им Алек­сандр Дмит­ри­е­вич Зве­рев, бывший гене­рал-лей­те­нант КГБ. Очень строгий, но спра­вед­ли­вый. Каж­дый год соби­рал всех дирек­то­ров на отчеты в Москву, устра­и­вал курсы повыше­ния ква­лифи­кации. Там спе­ци­а­ли­сты раз­ных профи­лей читали нам лекции, зада­ния давали, потом мы сда­вали экза­мены. А на сле­дующий год соби­рал глав­ных инже­не­ров — то же самое. Ведь в то время в инсти­ту­тах нас не учили пси­хо­логии чело­века, а это очень много зна­чит: мелан­хо­лика или холе­рика не поста­вишь управ­лять атом­ным реак­то­ром. Мы же в инсти­ту­тах этого не про­хо­дили. Зна­ния, полу­чен­ные на кур­сах, помогли нам и в даль­нейшем, когда мы начали рабо­тать на более высо­ких долж­но­стях.

На курсы спе­ци­ально вызы­вали — на целый месяц. Зве­рев все­гда гово­рил: «Вы же моло­дые ребята, давно не встре­ча­лись. Конечно, пой­дете в ресто­ран. Но смот­рите, здесь строго: если милиция забе­рет, вас могут и уво­лить». В Мин­сред­маше, кстати, катего­ри­че­ски запреща­лось скры­вать нару­ше­ния. Если допу­стил нару­ше­ние, если даже совершил ава­рию, никогда не уволь­няли — разве что понижали в долж­но­сти. А вот за сокрытие нару­ше­ний могли и уво­лить. Это очень дис­ци­пли­ни­ро­вало пер­со­нал.

По мере накоп­ле­ния опыта постро­или атом­ные реак­торы сперва в Челя­бин­ске-40, потом — в Том­ске-7. Дирек­тор, глав­ный инже­нер, зам. глав­ного инже­нера — все при­шли в Томск-7 с Челя­бин­ска-40. Это поз­во­лило и быст­рее пустить станцию, и ава­рий­ность сни­зить. Я тоже в Томск дуб­ли­ро­ваться ездил — под­мен­ным началь­ни­ком смены.

Полгода отра­бо­тал в Том­ске началь­ни­ком смены, а потом наступила оче­редь под­зем­ного завода в Крас­но­яр­ске-26. Там я тоже был началь­ни­ком смены. Хорошим под­спо­рьем было то, что мы при­нимали уча­стие в при­емке по мере мон­тажа самого реак­тора. Знали кон­струкцию назу­бок, поскольку сами при­нимали от мон­таж­ни­ков. Это очень пра­вильно и полезно.

Нача­лись пуско-нала­доч­ные работы на 2-м блоке АДЭ-1 в Крас­но­яр­ске-26. Желающих пере­хо­дить туда нет. Почему? Потому что когда пере­хо­дишь, а реак­тор еще не пущен, то премия не идет — 40% премии не идет. А мне пред­ложили долж­ность заме­сти­теля глав­ного инже­нера, и я согла­сился. Пустили вто­рой реак­тор — только теп­ло­вая часть не была готова: тур­бины и тому подоб­ное обо­ру­до­ва­ние. Пустили его на про­ток. Он должен был в энерге­ти­че­ском режиме уже рабо­тать, то есть выра­ба­ты­вать элек­троэнергию, но, поскольку не было готово, пустили так, и он рабо­тал потом до конца в про­точ­ном режиме, только про­из­во­дил плу­то­ний.

Под­хо­дит пуск АДЭ-2 — тре­тьего реак­тора. Ну, я опять согла­сился — и опять без премии. Зарплата непло­хая была: основ­ной оклад зама глав­ного инже­нера — 2700 руб­лей. Этот реак­тор пустили очень хорошо, все отлажено было заме­ча­тельно. Он про­из­во­дил плу­то­ний, про­из­во­дил элек­троэнергию, отап­ли­вал город; то есть и горя­чее водо­снабже­ние, и отоп­ле­ние города — все про­из­во­ди­лось от реак­тора АДЭ-2. Это — пер­вый в мире подоб­ный реак­тор, един­ствен­ная под­зем­ная атом­ная элек­тро­станция.

До этого в каж­дом квар­тале города котель­ные дыми­лись. От них копоть, осо­бенно зимой. Все эти котель­ные закрыли и вме­сто них постро­или спор­тив­ные залы, дет­ские спор­тив­ные школы — очень удачно все полу­чи­лось. Теп­лич­ный ком­би­нат тоже отап­ли­вался, там зимой выращи­вали огурцы, лук, пет­рушку. Кроме того, за ком­би­на­том был закреп­лен сов­хоз со своим молоч­ным хозяйством. Мы им помогали.

Потом меня назна­чили глав­ным инже­не­ром завода. Кадры меня­лись и ухо­дили — кто в мини­стер­ство, кто на ком­би­нат. Я еще даже в пар­тию не вступил, а уже глав­ный. В мини­стер­стве не осо­бенно обращали внима­ние, пар­тий­ный ты или нет; если все в порядке с точки зре­ния ква­лифи­кации и уме­ния работы с пер­со­на­лом, то чело­века про­двигали. Но перед тем, как назна­чить меня дирек­то­ром, ска­зали: давай, вступай в пар­тию.

1ок­тября 1970 года я был назна­чен дирек­то­ром реак­тор­ного завода Горно-хими­че­ского ком­би­ната в Крас­но­яр­ске-26. Там три самых мощ­ных реак­тора. И на этом посту я про­ра­бо­тал до 22 декабря 1976 года.

В ноябре 76-го при­е­хал министр Ефим Пав­ло­вич Слав­ский. Он каж­дый год осе­нью обя­за­тельно объезжал все предпри­я­тия мини­стер­ства, начи­ная с При­бал­тики и кон­чая Крас­но­камен­ском, Брат­ском. Сверд­ловск-44, Крас­но­ярск-45 обя­за­тельно посещал.

У нас он обычно поступал так: на один блок зай­дет, в цен­траль­ный зал, на блоч­ный щит управ­ле­ния, и обход закан­чи­вал на реак­тор­ном заводе. Потом другие заводы. А в этот раз прошел всё по пер­вому блоку; обычно он за панели не захо­дил, а тут везде загля­нул — и за панели тоже, посмот­рел, какой там поря­док. Потом — на вто­рой блок; то же самое — осмот­рел все. Тре­тий блок, ну, теп­ло­вая часть, тур­бины для компен­са­тора объема… Надо еще мет­ров 700 пройти с реак­тор­ного завода. Идем, и он на ходу мне гово­рит: «Скажи супруге, пусть пакует чемо­даны — поедешь дирек­то­ром Ленинград­ской атом­ной станции».

Вот тебе раз!

Очень не хоте­лось ехать. Во-пер­вых, я терял 20 процен­тов урало-сибир­ских, ну и 20 процен­тов по премии. На Ленинград­ской станции на окупа­емость еще не вышли, соот­вет­ственно, там только 40% премии. А наш завод к тому времени перешел на так назы­ва­емую систему нового пла­ни­ро­ва­ния и стиму­ли­ро­ва­ния. Раньше мак­сималь­ная премия за выпол­не­ние зада­ния была 40 процен­тов, а после появ­ле­ния этого закона — 60. То есть я как дирек­тор полу­чал четыре­ста руб­лей плюс 20% урало-сибир­ских, плюс еще 60% премии. К тому же я уже обжился в кот­те­дже: там и лес, и ого­ро­дик, и гараж. Всего пол­тора года в этом кот­те­дже про­жили.

Жела­ния не было, а кроме того, я сильно пережи­вал за Вален­тина Пав­ло­вича Мура­вьева, бывшего дирек­тора нашего завода, пере­ве­ден­ного на Ленинград­скую станцию; как бы так полу­ча­лось, что я его под­си­дел. Хотя я-то здесь ни при чем. Даже Алек­сандр Дмит­ри­е­вич Зве­рев, началь­ник 4-го главка, гово­рил: «Нико­ла­е­вич, откажись». Боялся, что здесь у нас все раз­ва­лится. Я говорю ему: «Алек­сандр Дмит­ри­е­вич, я себе подго­то­вил замену». Назвал фами­лию — Моро­зов Павел Васи­лье­вич. Этот не под­ве­дет, говорю. Тут дело такое: Слав­ский не при­нял бы отказ. И я не мог отка­зать Слав­скому.

При­е­хал я в Ленинград и убе­дился, что там уже начали забы­вать дис­ци­плину. Через три месяца после при­езда, в конце марта, про­изошла вне­пла­но­вая оста­новка реак­тора, руко­твор­ная. При­но­сят мне акт комис­сии рас­сле­до­ва­ния и при­каз по результа­там рас­сле­до­ва­ния. Читаю акт, подпи­сан­ный глав­ным инже­не­ром и всеми спе­ци­а­ли­стами. (Я-то уже сам прошелся и знал при­чину). А у них в акте напи­сано, что при­чина не уста­нов­лена. Как не уста­нов­лена, если руко­твор­ная? В при­казе — нака­зать одного, нака­зать вто­рого, тре­тьего, чет­вер­того.

Я собрал эту комис­сию, всех руко­во­ди­те­лей, и говорю: «Что мне с вами делать? Раз вы не можете разо­браться, попрошу в главке, чтобы при­слали людей с других предпри­я­тий — пусть они помогут. Как же вы, не уста­но­вив при­чину, нака­зы­ва­ете людей? Зав­тра он в суд подаст на меня и выиг­рает на все 100%, если при­чина не уста­нов­лена. А вы все подпи­сали: и юрист, и зам­ди­рек­тора по кад­рам, все». Воспи­та­тель­ную работу такую про­вел. Через два часа мне при­но­сят новый акт, там уже при­чина была ука­зана.

А при­чина про­стая: у при­бора, кото­рый в ава­рий­ной защите стоял в нише на одной из площа­док, вен­тили не были оплом­би­ро­ваны. Поста­вили моло­дого опе­ра­тора, а он покру­тил вен­тиль. Мы на промыш­лен­ных реак­то­рах все это про­хо­дили, такие слу­чаи были. Все вен­тили должны быть оплом­би­ро­ваны, у каж­дого началь­ника смены свой номер­ной плом­бир. Сам при­бор окрашен в крас­ный цвет, закрыт про­зрач­ным колпа­ком, тоже оплом­би­ро­ван­ным. Это на заво­дах давно ввели, а тут ничего не было. Не сле­дили, не пере­да­вали опыт. При­ш­лось все дат­чики, задейство­ван­ные в защиту, тоже при­ве­сти в поря­док.

Я завел пра­вило: по соб­ствен­ной иници­а­тиве раз в месяц обхо­дил каж­дый цех от начала до конца. С началь­ни­ком цеха или его заме­сти­те­лем, если началь­ник в отпуске, обхо­дил все рабо­чие и под­соб­ные помеще­ния. Началь­ники цехов про­сили: «Нико­лай Федо­ро­вич, вы составьте график, чтобы мы знали, когда вы будете — нас может не быть». Говорю: а что, вы не дове­ря­ете сво­ему заме­сти­телю?

Одна­жды с Арту­ром Ген­ри­хо­ви­чем Пет­ро­вым, очень хорошим и умным спе­ци­а­ли­стом, при­хожу на рабо­чее место началь­ника смены элект­роцеха. Все чистенько, хорошо, а там в полу кабель­ный канал, укрытый метал­ли­че­скими листами. И я прошу началь­ника элект­роцеха: при­по­дымите одну риф­ле­ночку. Он подымает — а там и окурки, и бумага — чего только нет. Бед­ный началь­ник смены поблед­нел даже — так ему было стыдно. Правда, я не стал никого нака­зы­вать, собрал пожар­ную комис­сию и с ними очень серьезно побе­се­до­вал. «Что, — говорю, — по вер­хам, что ли, про­ве­ря­ете? Целая комис­сия, и такие без­об­ра­зия тво­рятся». Издал указ о запреще­нии куре­ния на рабо­чих местах.

Недо­воль­ных много было. По поне­дель­ни­кам мы про­во­дили опе­ра­тив­ное совеща­ние по итогам работы за неделю. И вот там выступает хороший спе­ци­а­лист (он и в Крас­но­яр­ске-26 рабо­тал) — Шав­лов Миша. И начи­нает он кри­ти­ко­вать при­каз о запрете куре­ния — мол, это слиш­ком, люди все равно курили и будут курить.

Я никогда не пере­би­вал, даже если глупо­сти гово­рят. Потом спраши­ваю: «Все, кри­тика кон­чи­лась? При­казы не обсуж­даются — они испол­няются, и запом­ните это. Многие из вас даже дома выхо­дят поку­рить на лест­нич­ную площадку. Пожар — это самое опас­ное на станции. Вы хотите такие непри­ят­но­сти иметь?» На этом вся кри­тика пре­кра­ти­лась, и пре­кра­ти­лось куре­ние на АЭС.

Одна­жды была пла­но­вая оста­новка, а на подъем выезжал я сам — не все­гда, но в основ­ном выезжал на подъем мощ­но­сти. Когда идут пуско-нала­доч­ные работы, нельзя застав­лять пер­со­нал торопиться; никогда я не застав­лял своих под­чи­нен­ных спе­шить и гово­рил им, что не надо этого делать. Если видите, что кто-то сач­кует, — побе­се­дуйте, при­мите меры.

Пока там налажи­вали, я пошел в химцех. При­хожу, а там обыч­ный опе­ра­тор, рабо­чая, гово­рит: «Нико­лай Федо­ро­вич, а вы зна­ете, что по этой импульс­ной трубке идет?». — «Нет, не знаю». — «Это гряз­ная вода, с баков накоп­лен­ная, радио­ак­тив­ная выше допу­стимых норм, и она посто­янно сбра­сы­ва­ется по импульс­ной линии прямо в залив».

Вот тут я уже нака­зал очень строго и началь­ника цеха, и зам­на­чаль­ника смены, и зам­на­чаль­ника цеха, и зама глав­ного инже­нера. Раз­ра­бо­тали меропри­я­тия по сниже­нию поступ­ле­ния в эти баки загряз­нен­ных вод. То есть ввели еже­смен­ный учет, сколько воды поступило, откуда поступила эта вода и почему. Сразу сокра­тили большой объем рас­хода воды.

Я же гово­рил: забыли об осо­бен­но­стях работы на промыш­лен­ных реак­то­рах. За это прямое сокрытие факта я тоже строго нака­зал всех винов­ных.

Хочу ска­зать вот что: за ошибки мы людей не уволь­няли, про­сто понижали в долж­но­сти. Если чело­век ошибся и при­знает это — зачем уволь­нять? Ведь новичка возьмешь — еще неиз­вестно, будет он лучше или хуже. А наши спе­ци­а­ли­сты в инсти­ту­тах учи­лись, в них госу­дар­ство деньги вкла­ды­вало. Они годами, бук­вально годами учи­лись на про­из­вод­стве, на наших общих ошиб­ках. По большому счету, им цены нет — поэтому мы не раз­бра­сы­ва­лись людьми.

За шесть лет моей работы на Ленинград­ской АЭС там не было ни одного «козла», а до меня их было то ли шесть, то ли семь. Не про­изошло ни одного тяже­лого или смер­тель­ного несчаст­ного слу­чая.

Зато при­жи­лась система, раз­ра­бо­тан­ная нами на промыш­лен­ных реак­то­рах: любая вне­пла­но­вая оста­новка или сниже­ние мощ­но­сти — обя­за­тельно докла­ды­вать дирек­тору и глав­ному инже­неру. Тут же по теле­фо­нам свя­зы­ва­лись дирек­тор и глав­ный инже­нер, если надо — зам глав­ного инже­нера и началь­ник цеха. Обсуж­дали ситу­ацию и, по мере необ­хо­димо­сти, кто-то из руко­во­ди­те­лей выезжал прямо на реак­тор.

Потом в Литве начала стро­иться Игна­лин­ская атом­ная станция. Пер­вый заме­сти­тель мини­стра Нико­лай Ана­то­лье­вич Семе­нов начал аги­ти­ро­вать меня: давай, поезжай на Игна­лин­скую АЭС. Я говорю: «Опять поте­ряю 20 процен­тов премии! Видно, судьба у меня такая». Однако ко мне слегка сни­зошли: до пуска пер­вого блока мне сохра­нили зара­бот­ную плату на Игна­лин­ской станции в преж­нем размере, но как только пустили — опять 40 процен­тов премии вме­сто 60-и. Но это, конечно, мелочи. Глав­ное, что я в Сос­но­вом Бору уже при­жился, сыно­вья в Ленинграде учи­лись, меня в област­ной совет изби­рали два­жды, с пар­тий­ными орга­нами отноше­ния тоже были налажены. А тут все заново, да еще в Литве.

Про отноше­ния с пар­тий­ными орга­нами рас­скажу подроб­нее. Для утвер­жде­ния дирек­то­ром Ленинград­ской АЭС одного при­каза мини­стра было мало, надо было пройти собе­се­до­ва­ние в военно-промыш­лен­ном отделе ЦК КПСС. Тогда им руко­во­дил Иван Дмит­ри­е­вич Сер­бин. Стиль работы у него был такой. Я при­е­хал в Москву, жду день, дру­гой, тре­тий, неделю живу в гости­нице и жду при­глаше­ния для беседы. Каж­дый день я в девять часов утра при­езжал в мини­стер­ство и там сло­нялся, ждал вызова. Говорю началь­нику главка по кад­рам Семен­дя­еву: «Юрий Серге­е­вич, отправьте меня домой, а когда надо будет — позво­ните, я быстро при­лечу на само­лете». — «Да нет, нельзя, могут в любой момент позво­нить». В общем, пят­на­дцать дней про­бол­тался. На шест­на­дца­тый при­хожу к Сер­бину. Минуты три он с кем-то разго­ва­ри­вает по теле­фону, потом спраши­вает: «А вы зна­ете, куда едете?» Отве­чаю, что знаю. «Ну и хорошо, желаю успеха, езжайте». Вот и весь разго­вор.

Как-то мы встре­ти­лись с Бори­сом Васи­лье­ви­чем Бро­хо­ви­чем, дирек­то­ром ком­би­ната в Челя­бин­ске-40. Разго­во­ри­лись и вспом­нили, кого и как назна­чали. Борис Васи­лье­вич рас­ска­зал: «Я тоже про­хо­дил собе­се­до­ва­ние у Сер­бина. Сидим, мол­чим. Спраши­вает: «Ваша фами­лия Бро­хо­вич?» — «Да, Бро­хо­вич». — Опять мол­чит. Потом снова спраши­вает: «Ваша фами­лия Бро­хо­вич?» Тут я уже понял, о чем он думает. Не выдержал и говорю: «Я бело­рус». Пообща­лись, он ничего кон­крет­ного не пред­ложил: «Ну, идите». Я ушел, гадая, назна­чили меня дирек­то­ром ком­би­ната или нет».

В ленинград­ском обкоме пар­тии тоже надо было пройти беседу в обо­рон­ном отделе. Назна­чили время при­ема. Про­держали нас с началь­ни­ком главка в при­ем­ной пол­тора часа. Потом Юдин спраши­вает началь­ника главка: «Зачем вы везете сюда спе­ци­а­ли­ста из Сибири?» Больше ника­ких вопро­сов.

При­е­хал в Сос­но­вый Бор. Он сна­чала под­чи­нялся Ломо­но­сов­скому райкому пар­тии — там хорошие отноше­ния у меня были и с пер­вым сек­ре­та­рем, и со вто­рым сек­ре­та­рем. Потом орга­ни­зо­вали гор­ком пар­тии в Сос­но­вом Бору. Ну, и когда орга­ни­зо­вали, пред­се­да­тель гор­ис­пол­кома зво­нит мне: Нико­лай Федо­ро­вич, в сле­дующем году вы должны испол­кому города Сос­но­вый Бор выде­лить 25 процен­тов воз­во­димого жилья. То есть чет­верть. Спраши­ваю: а в честь чего мы должны вам столько выде­лять? Вам положено 5 процен­тов, при­чем вы должны были напра­вить нам письмо, как и кому вы рас­пре­де­лите эти 5 процен­тов — но вы даже этого не сде­лали.

Меня в гор­ком пар­тии вызы­вают, а мы в Сос­но­вом Бору в одном доме и на одной площадке жили — сек­ре­тарь гор­кома пар­тии и я.

Выступает пред­се­да­тель гор­ис­пол­кома: вот, Луко­нин не дает 25 процен­тов. А я пре­дупре­дил сек­ре­таря пар­тий­ной орга­ни­за­ции Ленинград­ской станции: ты меня не защищай и в дис­кус­сии не вступай — тебя могу и снять с долж­но­сти, а меня не снимут — силе­нок не хва­тит. Меня Ефим Пав­ло­вич не сдаст.

Мне не нра­ви­лась эта прак­тика с жильем еще с тех пор, когда я рабо­тал на ком­би­нате в Крас­но­яр­ске-26: сдают дом — сразу несколько квар­тир рас­пре­де­ляют по всем заво­дам. Люди посто­янно идут на прием к дирек­тору: жилье-жилье; жилье-садики... Я посо­ве­то­вался с руко­во­ди­те­лями пар­тий­ной, проф­союз­ной, ком­со­мольской орга­ни­за­ций и пред­ложил рас­пре­де­лить все пла­но­вое жилье по оче­реди, чтобы не было нераз­бе­рихи. Мы рас­пре­де­лили, утвер­дили — и сразу не стало бес­по­ря­доч­ных хож­де­ний на прием: люди знали, когда подой­дет их оче­редь.

В Сос­но­вом Бору мы то же самое сде­лали. И люди пере­стали дергаться, на прием уже не ломи­лись.

Ну, так вот. Сек­ре­тарь гор­кома спраши­вает: «Почему вы не выпол­ня­ете норму по жилью?» Я объяс­няю: городу положено 5 процен­тов, а они даже этого не обос­но­вали. Он опять за свое. Я говорю: «Ну, если вы име­ете право забрать чет­верть нашего жилья — попро­буйте, забе­рите! Вы столько полу­чите жалоб!.. Учтите, люди уже знают, в каком доме их будущая квар­тира, уже все рас­пре­де­лено. Хотите непри­ят­но­стей — вы их немед­ленно полу­чите». Эта логика убе­дила сек­ре­таря: «Ну ладно, Нико­лай Федо­ро­вич, вот пред­се­да­тель гор­ис­пол­кома, с ним и дого­ва­ри­вай­тесь». Я не стал дого­ва­ри­ваться, отдал им 5 процен­тов, и на этом все закон­чи­лось.

Пред­став­лять меня на Игна­лин­ской АЭС при­е­хал началь­ник 16-го главка Кули­ков. Это было 9 марта 1983 года года. Решили осмот­реть стро­и­тель­ную площадку, начали с баз обо­ру­до­ва­ния. Стоит пульма­нов­ский вагон, дож­ди­чек накрапы­вает, и из этого вагона выбра­сы­вают какие-то ящики дере­вян­ные. Хотя бы доски какие-то наклон­ные поспус­кали! Под­хожу — ящик раз­би­тый, а там — свинцо­вые пла­стины для аккуму­ля­то­ров соб­ствен­ных нужд станции. Я так и замер, потому что пла­стины после такой разгрузки можно сразу выбра­сы­вать. Спраши­ваю: «Кто здесь руко­во­ди­тель? Немед­ленно пре­кра­тите! Все, что здесь угро­били, пой­дет за ваш счет».

На сле­дующий день я обошел всю тер­ри­то­рию и уви­дел, какой там бар­дак. Похо­ро­нили столько нуж­ного и ненуж­ного! Элек­трон­ное обо­ру­до­ва­ние хра­нится на открытых площад­ках, ника­кого опи­са­ния нет — даже найти невозможно: мон­тажке сда­вать, и то несколько суток ищут. Многое повре­ждено.

Сразу издал при­каз: от каж­дого цеха выде­лить опыт­ного мастера или инже­нера и рабо­чих. Штат набран, а работы у них еще нет, вот пусть занимаются пере­скла­ди­ро­ва­нием, уче­том обо­ру­до­ва­ния. Это потом очень хорошо помогло: во-пер­вых, разо­бра­лись, где что лежит; во-вто­рых, реви­зию про­вели сразу; ну, и дис­ци­плина не в послед­нюю оче­редь.

Адми­ни­стра­тив­ное зда­ние еще не было готово, мы занимали один подъезд 5-этаж­ного дома. Вече­ром после опе­ра­тивки ухожу — на пер­вом этаже в подъезде чистенько. Утром загля­ды­ваю — полно буты­лок от вина, пива и водки. Собрал всех руко­во­ди­те­лей вме­сте с бывшим дирек­то­ром (он был назна­чен заме­сти­те­лем дирек­тора по стро­и­тельству): «Если зав­тра я увижу это же самое — не поздо­ро­вится никому. Какой при­мер пода­ете! Хотите выпить — дома пейте. Чего вы здесь устра­и­ва­ете бар­дак? И люди смот­рят, и ваши под­чи­нен­ные смот­рят». Сразу все пре­кра­ти­лось.

В общем, там при­ш­лось пово­зиться с руко­во­ди­те­лями и началь­ни­ками цехов, отде­лов. Я сразу понял, что зам глав­ного инже­нера не потя­нет. Он с Обнин­ской станции при­шел, для бло­ков-полу­то­рамил­ли­он­ни­ков у него зна­ний не хва­тало — любой началь­ник смены лучше раз­би­ра­ется. Чело­век хороший, но мяг­ко­те­лый. Вдо­ба­вок еще свя­зался с раз­ве­ден­ной женщи­ной, а жена у него — умница. Вижу — не потя­нет. Началь­ник элект­роцеха — тоже. Началь­ник химцеха — тоже. Началь­ник очист­ных сооруже­ний — тоже ни рыба, ни мясо. Началь­ник тур­бин­ного цеха — сла­бенький-сла­бенький. Всех заме­нил за пер­вые три месяца, поста­вил их заме­сти­те­лей. Никого не стал уволь­нять, про­сто побе­се­до­вал с ними, и они поняли, что не справ­ляются со сво­ими обя­зан­но­стями. Без вся­ких скан­да­лов — поме­нял, и все.

Пер­вый блок Игна­лин­ской АЭС пустили с одной тур­бины. Правда, тур­бина не готова была, но мы согла­со­вали с про­ек­тан­тами, с кон­струк­то­рами. Поста­вили, кроме задвижек на соеди­не­ниях одной с дру­гой тур­бины или на общих комму­ни­кациях, кото­рые обес­пе­чи­вают работы тур­бины. Допол­ни­тельно вре­зали заглушки времен­ные до окон­ча­ния работ по 2-ой тур­бине и пустили блок с одной тур­бины. Это оправ­дало себя. Уже в мае мы пустили вто­рую тур­бину и вышли на про­ект­ную мощ­ность — 1,5 млн. кило­ватт.

Ава­рия на Чер­но­быльской станции про­изошла 26 апреля в час с небольшим по времени. Мы — то есть дирек­тор и сек­ре­тари пар­тий­ной, проф­союз­ной, ком­со­мольской орга­ни­за­ций — как раз были в Москве на кол­легии мини­стер­ства по итогам работы за 1985 год. Это была суб­бота, пре­крас­ный, сол­неч­ный день был в Москве.

С докла­дом выступал Ефим Пав­ло­вич Слав­ский, под­во­дил положи­тель­ные и отрица­тель­ные итоги работы. Все как обычно. Я в 9-20 зареги­стри­ро­вался. Были у меня вопросы к пер­вому заме­сти­телю мини­стра Алек­сан­дру Григо­рье­вичу Меш­кову, и я зашел к нему. Меш­ков гово­рит: «Поближе садись, я сей­час буду с дирек­то­ром атом­ной станции Чер­но­быля гово­рить — там про­изошла тяже­лая ава­рия». Я сел. Пер­вый вопрос, кото­рый он задал по теле­фону, — как охла­жда­ется реак­тор. Было 9-25 или 9-30 утра. Дирек­тор отве­чает: реак­тор охла­жда­ется нормально, у нас не хва­тает допол­ни­тель­ных погло­ти­те­лей. Ну, раз реак­тор охла­жда­ется нормально, это зна­чит, что реак­тор не взо­рван, он охла­жда­ется. (Но когда реак­тора нет, и такое гово­рят, что он охла­жда­ется нормально, да еще и погло­ти­тели про­сят!…). Ска­зали, что два взрыва каких-то про­изошло.

Потом я сразу свя­зался со своей Игна­лин­ской станцией, с глав­ным инже­не­ром Ана­то­лием Ива­но­ви­чем Хромченко. «Я подумал, — говорю, — и вы еще подумайте — не взрыв ли водо­рода в Чер­но­быле». Где выде­ля­ется водо­род? Он может выде­ляться в ниж­нем баке СУС, куда сли­ва­ется вода с кана­лов со стерж­нями охла­жде­ния. Там водо­род может выде­ляться, но там хорошая вен­ти­ляция спе­ци­ально рабо­тает. Я говорю своим: про­верьте там. Про­ве­рили — все нормально. Непо­нятно, что про­изошло.

Я при­ле­тел на станцию в Снеч­кус. Часов в пять или шесть вечера дозво­нился до Чер­но­быля. Там уже был Меш­ков, он ска­зал: «Соблю­дайте строго тех­но­логи­че­ский регламент». Спро­сил, отпра­вили ли допол­ни­тель­ные стержни в Чер­но­быль — да, говорю, целый комплект со 2-го блока. «Ну ладно, — гово­рит Меш­ков, — все равно стоит охрана, пере­крыли дороги, и машину с погло­ти­те­лями вер­нут — реак­тор раз­ру­шен».

После этого у меня раз­дался зво­нок из ЦК — ска­зали, чтобы зав­тра был в ЦК КПСС, у Долгих Вла­ди­мира Ива­но­вича — сек­ре­таря ЦК, отве­чающего за энерге­тику. Заехал в поли­кли­нику к жене, пре­дупре­дил, что срочно еду в коман­ди­ровку.

При­е­хал к Долгих (он знал меня еще по Крас­но­яр­ску-26, был сек­ре­та­рем крайкома пар­тии), побе­се­до­вали по вопро­сам работы с пер­со­на­лом и тех­но­логи­че­ской дис­ци­плины. Долгих ничего тол­ком не ска­зал. Я вышел — для чего меня вызы­вали?

Потом позвали к Борису Евдо­кимо­вичу Щер­бине, зампред­се­да­теля Совета мини­стров, и к Рыж­кову Нико­лаю Ива­но­вичу. Они гово­рят: будем назна­чать вас мини­стром атом­ной энерге­тики.

Я попытался отка­заться: никогда, говорю, в мини­стер­стве не рабо­тал; я на своем месте. А мне в ответ: мы тебя вызы­вали не для того, чтобы ты отка­зы­вался, а чтобы ты рабо­тал. Тогда я ска­зал, что пер­со­нал мини­стер­ства буду сам наби­рать, чтобы никто не вмеши­вался. Это, гово­рят, пра­вильно — это твое право. И действи­тельно, никто не вмеши­вался.

Зачем зате­яли реорга­ни­за­цию — мне не объяс­няли. Ава­рия про­изошла. Ава­рия руко­твор­ная — дивер­сант не при­думает, что там тво­ри­лось. Основ­ная ошибка Мини­стер­ства энерге­тики и соот­вет­ствующего главка, что они пер­со­нал настолько осла­били. Началь­ник главка — из Госплана. Эко­номику он, конечно, хорошо знал — тут пре­тен­зий нет. Глав­ный инже­нер — вообще ни рыба, ни мясо. И так был подо­бран пер­со­нал — хуже не при­дума­ешь.

Вто­рая глав­ная ошибка — при пере­даче атом­ных станций из Мин­сред­маша в веде­ние Мини­стер­ства энерге­тики не пере­дали опыт работы промыш­лен­ных предпри­я­тий атом­ных реак­то­ров, в том числе Ленинград­ской атом­ной станции. Не пере­дали все наши нара­ботки преды­дущих лет. Недо­статки кон­струк­тор­ские и науч­ные действи­тельно были, но все знали об этих недо­стат­ках. Они устра­ня­лись, но не настолько, как бы хоте­лось нам, экс­плу­а­таци­он­ни­кам, а к нам в то время не очень-то при­слу­ши­ва­лись. Осо­бенно — кон­струк­тора, науч­ные руко­во­ди­тели. Одни даже так гово­рили, когда я им зада­вал вопросы: а вы не нарушайте — соблю­дайте дис­ци­плину на реак­торе. Такие амбици­оз­ные были руко­во­ди­тели.

И глав­ное — это подго­товка кад­ро­вого состава. Как можно было поста­вить Брю­ха­нова дирек­то­ром АЭС! Брю­ха­нова, кото­рый докла­ды­вал мини­стру энерге­тики (а тот доложил в ЦК и Совет мини­стров), что «реак­тор охла­жда­ется нормально»! В заблуж­де­ние ввел всех — и мини­стра сво­его, и ЦК КПСС. Дирек­тор с теп­ло­вой станции. Ну, теп­ло­вую часть на элек­тро­станции он знал, а что такое реак­тор, он и пред­став­ле­ния не имел.

Глав­ный инже­нер из Том­ска был, так его под каким-то пред­логом с промыш­лен­ных реак­то­ров убрали. Назна­чили Фомина, тоже с теп­ло­вой станции, заме­сти­те­лем науч­ного руко­во­ди­теля. Зам глав­ного инже­нера Дят­лов, кото­рый совершил эту ава­рию, при­шел с Ком­со­мольска-на-Амуре, с ремонт­ного завода, где ремон­ти­руют под­вод­ные лодки. Там реак­торы водо-водя­ные — там физика реак­тора совершенно другая, да и по мощ­но­сти они, по срав­не­нию с бло­ками-мил­ли­он­ни­ками, мало­ваты.

Коман­до­вал один чело­век. Коман­до­вал пер­со­на­лом диспет­чер энерго­си­стемы. А он коман­до­вать не может, потому что эти реак­торы должны рабо­тать в базо­вом режиме, то есть на посто­ян­ной мощ­но­сти.

Когда начали раз­би­раться, ока­за­лось, что программа, кото­рую они собра­лись про­во­дить, должна была быть согла­со­вана с про­ект­ной орга­ни­за­цией, с науч­ным руко­во­ди­те­лем и кон­струк­то­рами. На всех станциях эти экс­пе­рименты про­во­дятся и будут про­во­диться. Но должны были согла­со­вать — и ни с кем не согла­со­вали. На Ленинград­ской мы так про­во­дили: позво­нишь — они не только согла­суют, но и при­езжают, вме­сте с нами про­во­дят экс­пе­рименты. Мы там очень слож­ный экс­пе­римент про­во­дили, когда теряли вообще все внеш­ние источ­ники элек­троэнергии и про­ве­ряли, есть ли есте­ствен­ная цир­ку­ляция в пер­вый момент после оста­новки всех внеш­них источ­ни­ков элек­троэнергии в кана­лах реак­тора. Это — очень слож­ный экс­пе­римент. Про­вели отлично. Все при­сут­ство­вали, кого мы вызы­вали — и Гос­атом­над­зор в том числе.

Далее по без­опас­но­сти. Программа выпол­ня­ется под руко­вод­ством началь­ника смены станции — это в тех­но­логи­че­ском регламенте запи­сано. То есть, нельзя под­ме­нять началь­ника смены другим лицом, в том числе и дирек­то­ром. И дирек­тор, и глав­ный инже­нер или зам глав­ного инже­нера должны только сле­дить, как выпол­ня­ется программа и пра­вильно ли она выпол­ня­ется, чтобы ничего не нарушали и не созда­вали слож­ные ситу­ации. А у них ни дирек­тор, ни глав­ный инже­нер ничего не знали. Зам глав­ного инже­нера по науке — вообще с ним не счи­та­лись. Непра­виль­ный под­бор кад­ров руко­во­дящего состава, отсюда и пошло.

Зам глав­ного инже­нера всеми коман­до­вал: и дирек­то­ром, и пер­со­на­лом. Я лично бесе­до­вал с Рогож­ки­ным Бори­сом Васи­лье­ви­чем, началь­ни­ком смены, на кото­рой про­изошла ава­рия. Спраши­ваю: «Борис Васи­лье­вич, как же вы дошли до такой степени?..» — «Нико­лай Федо­ро­вич, меня же там не было, на блоке. Там был Дят­лов, зам глав­ного инже­нера». — «А кто за станцию отве­чает: Дят­лов или началь­ник смены?» — «Ну, по регламенту — началь­ник смены. Но у меня там был очень ответ­ствен­ный пер­со­нал — зам началь­ника смены, началь­ник смены блока, его заме­сти­тель…». — «А вам доложили, что опе­ра­тив­ный запас после сниже­ния мощ­но­сти с номи­нала до 50% — ниже раз­решен­ного регламента? Если опе­ра­тив­ный запас реак­тора ниже 15 ОЗР, реак­тор должен быть немед­ленно оста­нов­лен». По регламенту 15 ОЗР, а у них там было 13,7. И это они скрыли, нигде не запи­сали. Это потом уже уста­но­вили по при­бо­рам, когда комис­сия начала рабо­тать. А по регламенту реак­тор нужно было оста­но­вить. Ничего этого не сде­лано, не запи­сано ни в какой докумен­тации. Вот тебе и ответ­ствен­ный пер­со­нал.

Ведь по долж­ност­ным инструкциям должны были докла­ды­вать и началь­ник смены, и началь­ник смены блока. Даже вопреки при­казу дирек­тора они были обя­заны оста­но­вить реак­тор — это в долж­ност­ных инструкциях напи­сано. Но дирек­тору никто не докла­ды­вал, всем коман­до­вал Дят­лов, да плюс еще один инспек­тор (так ска­зано — прим. ред.) ЦК КПСС (о нем я года через три-четыре после ава­рии узнал), Коп­чин­ский такой. Он позво­нил на станцию и ска­зал: если ты в этот раз не выпол­нишь программу про­ве­де­ния, то никогда тебе не бывать глав­ным инже­не­ром станции. Почему он позво­нил? Может быть, по чьей-то просьбе из Мини­стер­ства энерге­тики. А Дят­лов: какое ты име­ешь право вмеши­ваться в дела станции, инспек­тор ЦК КПСС?

Это дикость какая-то. Дикость, ни в какие рамки!.. А Дят­лов вспыль­чи­вый очень, начал уже кол­ба­сить. Раз ему пообещали никогда глав­ным инже­не­ром не быть, пошел ва-банк. Это не сказки, не выдумки, -разго­вор был запи­сан.

Так что ава­рию сде­лало руко­вод­ство станции во главе с замом глав­ного инже­нера.

Это потом уже я с ними бесе­до­вал, когда мини­стром был, а сперва при­е­хал на Игна­лин­скую станцию и напи­сал рас­по­ряже­ние сво­ему пер­со­налу, пре­дупре­дил всех стро­и­те­лей-мон­таж­ни­ков и город­ские вла­сти, что из Чер­но­быля в Игна­лину могут поехать род­ствен­ники, зна­комые. Пре­дупре­дил, чтобы они в квар­тиры не засе­ля­лись, пока не прой­дут сан­об­ра­ботку. На атом­ной станции мы орга­ни­зо­вали круг­ло­су­точ­ное дежур­ство дозимет­ри­стов, подго­то­вили всю спец­одежду, ниж­нее белье, костюмы защит­ные, обувь — все такое про­стенькое. Пока мы не заме­ряем всех, не отмоем их до опре­де­лен­ных допу­стимых пре­де­лов — никого в свои квар­тиры не пус­кать, потому что потом не отмыть эти квар­тиры.

При­е­хало к нам 87 семей. И всех мы отмыли, каж­дому заме­рили, какую он дозу полу­чил на щито­вид­ную железу. Это — радио­ак­тив­ный йод. Если бы при ава­рии они пра­вильно по своим инструкциям сра­бо­тали, то должны были орга­ни­зо­вать раз­дачу всему насе­ле­нию и пер­со­налу чистого йода — щито­вид­ная железа набрала бы чистого йода, и радио­ак­тив­ный йод она бы уже не наби­рала.

Этого не было сде­лано на станции. Не было ника­кого опо­веще­ния, что про­изошла ава­рия с выхо­дом радио­ак­тив­но­сти в окружающую среду: люди гуляли, неко­то­рые даже, по незна­нию, при­езжали на своих маши­нах и наблю­дали, как горят реак­торы. То есть пол­ная нераз­бе­риха. Руко­вод­ство рас­те­ря­лось. Даже не рас­те­ря­лось, а элемен­тарно не знало, как действо­вать, хотя надо было только кнопку нажать: на каж­дой станции есть спе­ци­аль­ные кнопки, на слу­чай выхода радио­ак­тив­но­сти: нажимают кнопку — и сразу пошла команда в гор­ком, испол­ком, милицию, про­ку­ра­туру. На стол­бах должна быть гром­кого­во­рящая связь. Напри­мер, на Ленинград­ской станции и в городе уста­нов­лены спе­ци­аль­ные репро­дук­торы, дающие команду: немед­ленно покиньте тер­ри­то­рию, квар­тиры закройте и уплот­ните двери, окна, фор­точки. В Чер­но­быле этого не было сде­лано.

На сес­сии МАГАТЭ в Вене я, уже в ранге мини­стра, выступал с докла­дом по итогам Чер­но­быльской ава­рии. Я там довольно откро­венно рас­ска­зал о нару­ше­ниях, потому что доклад, кото­рый до меня делали, был при­глажен­ным. В конце сес­сии ко мне подошли спе­ци­а­ли­сты Англии, Аме­рики, Франции, Япо­нии, в част­но­сти, лорд Маршалл из Англии — это пред­се­да­тель энерге­ти­че­ской компа­нии Англии — и гово­рят: «Нико­лай Федо­ро­вич, мы вас при­глашаем в Париж. Хотим обсу­дить, как улучшить работу по недопуще­нию подоб­ных ава­рий».

Чер­но­быльская ава­рия нанесла колос­саль­ный ущерб. Она уда­рила не только по нашей стране, но и по атом­ной энерге­тике во всем мире. У меня ника­ких пол­номо­чий не было, но я дал согла­сие и поехал в Париж. Там мы дого­во­ри­лись, что надо созда­вать неза­ви­симую все­мир­ную орга­ни­за­цию опе­ра­то­ров атом­ных станций, чтобы обме­ни­ваться опытом и информацией о всех про­ис­ше­ствиях, чтобы не повто­рять вот таких оши­бок, а если нужны какие-то изме­не­ния, надо изме­не­ния вно­сить в регламенты и докумен­тацию.

Зару­беж­ные кол­леги пред­ложили про­ве­сти в Москве 1-ю учре­ди­тель­ную конфе­ренцию по созда­нию ВАНО — так назы­ва­емой Все­мир­ной Ассоци­ации Неза­ви­симых Опе­ра­то­ров атом­ных элек­тро­станций. При­е­хал в Москву — и тут нача­лось. Не в высших эше­ло­нах вла­сти, не в ЦК, не у Долгих, а опять тот же Коп­чин­ский: как так, министр, не имея пол­номо­чий, дает такое согла­сие! Звоню Борису Евдо­кимо­вичу Щер­бине, заме­сти­телю пред­се­да­теля Совета Мини­стров СССР, говорю: Борис Евдо­кимо­вич, я само­лично при­нял такое реше­ние; если пре­вы­сил свои пол­номо­чия, если не прав, то нака­зы­вайте меня. Он гово­рит: «Не за что тебя нака­зы­вать — ты совершенно пра­вильно поступил». Потом меня под­держал Нико­лай Ива­но­вич Рыж­ков, и 1-я учре­ди­тель­ная конфе­ренция ВАНО прошла в Москве.

А потом уже начался рас­кар­даш. Даже могу ска­зать, с чего начался. Вышло поста­нов­ле­ние за подпи­сью Гор­ба­чева (по-моему, Лукья­ненко был тогда пред­се­да­те­лем Вер­хов­ного Совета СССР, и Шалаев возглав­лял ВЦСПС) — изби­рать дирек­то­ров на проф­союз­ных собра­ниях.

Это, понима­ете, дикость: гово­рим о дис­ци­плине, всех ругают за отсут­ствие тех­но­логи­че­ской дис­ци­плины, в том числе и меня, — даже я полу­чил выго­вор по линии пар­тий­ного кон­троля, — и такую чушь смо­ро­зить надо! Изби­рать на проф­союз­ных собра­ниях!

Тянули мы, тянули с выпол­не­нием этого поста­нов­ле­ния, но вот вам, пожа­луй­ста — на Кольской станции, хорошего, тре­бо­ва­тель­ного дирек­тора не пере­из­би­рают, выби­рают зам глав­ного инже­нера по ремонту. Вызы­ваю демо­кра­ти­че­ски избран­ного дирек­тора, спраши­ваю: обещал повы­сить зара­бот­ную плату в два раза? Обещал. Как ты соби­ра­ешься выпол­нять: у тебя что, фонд зара­бот­ной платы есть? Мол­чит. Обещал обес­пе­чить в ближайшее время всех жильем, сади­ками и т.п.? Обещал. Как ты соби­ра­ешься, ты же не выпол­ня­ешь план! У вас ежегодно станция не осва­и­вает деньги (там стро­и­тели-мон­таж­ники Минэнерго рабо­тали), как ты можешь раз­да­вать обеща­ния! Мол­чит, ничего не отве­чает — не может отве­тить.

Ну, а потом чехарда нача­лась: начали изби­рать началь­ни­ков цехов. Я пишу письмо в ЦК КПСС и Совет мини­стров, что нельзя этого делать. Разве можно такое допус­кать на атом­ных станциях?! Меня на Полит­бюро покри­ти­ко­вали: моло­дой министр, еще не понимает вопро­сов пере­стройки.

Потом на Смо­лен­ской станции выби­рают дирек­тора. Я готовлю вто­рое письмо в Совет мини­стров и ЦК КПСС. Мои заме­сти­тели гово­рят: «Нико­лай Федо­ро­вич, нельзя вам подпи­сы­вать вто­рое письмо — снимут». — «Ну и пусть снимают, не хочу быть соучаст­ни­ком вто­рой ава­рии типа Чер­но­быльской». Подпи­сал.

После этого при­хо­дит поста­нов­ле­ние: дирек­то­ров не выби­рать, а началь­ни­ков цехов выби­рать. Ну, у нас же все хит­ро­ум­ные. Поскольку нам раз­решили дирек­то­ров не изби­рать, мы решили у себя в мини­стер­стве, что не будем выби­рать и началь­ни­ков цехов.

Вот так.