Куропатенко Эвелина Степановна

В закрытом городе

Одна­жды в декабре, когда я учи­лась на пятом курсе Ленинград­ского госу­дар­ствен­ного уни­вер­си­тета, собрали три группы матема­ти­ков на встречу с Нико­лаем Нико­ла­е­ви­чем Яненко. Он ска­зал: «Мне мини­стер­ством дано право отби­рать лучших выпуск­ни­ков из всех уни­вер­си­те­тов». Как мне пом­нится, он даже не упомя­нул, каким мини­стер­ством, и пред­ложил нам подумать о работе на важ­ном предпри­я­тии.

Его сразу спро­сили: «Где?». Яненко с отве­том замялся: «В сред­ней полосе Рос­сии, но вы будете обес­пе­чены самыми современ­ными маши­нами». Одна бойкая спро­сила: «Побе­дами» или «Моск­ви­чами?». Он очень уди­вился и отве­тил: «Вычис­ли­тель­ными». На про­чие вопросы он отве­чал уклон­чиво. Потом начал под­зы­вать по одному, бесе­до­вать.

Дошла оче­редь до меня. Яненко спро­сил, какой у меня будет диплом, что мне инте­ресно. Я рас­ска­зала, а затем говорю:

— Нет, я вам не под­хожу.

— Почему?

— Я выхожу замуж в фев­рале, а он не матема­тик.

— А кто он?

— Меха­ник.

— Это нам тоже под­хо­дит. Имейте в виду, что будет жилье.

Потом он уехал, и вроде наш разго­вор ни к чему не обя­зы­вал. Мы с будущим мужем начали искать места, чтобы остаться в Ленинграде. Помня мой удач­ный доклад на семи­наре, Вла­ди­мир Ива­но­вич Смир­нов дал мне рекомен­да­тель­ное письмо, с кото­рым я поехала к потенци­аль­ному рабо­то­да­телю, и во время встречи мне ска­зали: «Мы вас возьмем, но жилья нет и ближайшие лет десять не будет». Мужа тоже согла­си­лись взять в Инсти­тут меха­ники и оптики, но тоже ска­зали, что не будет жилья. Поэтому, когда Нико­лай Нико­ла­е­вич при­е­хал во вто­рой раз (а он при­е­хал сразу после нашей защиты дипломов), мы уже знали, что ждем ребенка, и согла­си­лись. Еще думали, коле­ба­лись, но в кад­ро­вой службе нам посо­ве­то­вали: «Это такое ведом­ство, что лучше соглашай­тесь. Они все равно вас возьмут».

Из уже ото­бран­ных Нико­лаем Нико­ла­е­ви­чем нескольких чело­век двое защи­ти­лись на тройки, и Яненко их не взял. В ответ на объяс­не­ния педагогов, что ребята хорошо учи­лись и это слу­чай­ность, он ска­зал: «Я не могу рис­ко­вать». Ребята оста­лись: один в Питере, дру­гой — под Моск­вой, оба быстро защи­тили кан­ди­дат­ские дис­сер­тации, затем стали док­то­рами. Но на наше предпри­я­тие их не взяли.

Куда мы поедем, нам так и не ска­зали. Уда­лось только понять, что на Урал. Пер­вое время мы рабо­тали в ОПМ (позже ИПМ — Инсти­тут при­клад­ной матема­тики) в Москве, там снимали ком­нату в Марьи­ной роще, в непри­тя­за­тель­ном районе. Там нача­лась наша стажи­ровка. Оттуда я в октябре уехала к маме в Камыш­лов Сверд­лов­ской обла­сти в декрет­ный отпуск. Вален­тин Федо­ро­вич, мой муж, в декабре при­е­хал на Урал, встре­тил с нами празд­ники, а с января 1957 года стал рабо­тать и жить в казарме на 21-й площадке. Я при­е­хала к нему с доч­кой 26 фев­раля 1957 года.

Кол­лек­тив скла­ды­вался еще в Москве. Все, кто с нами при­е­хали, были из раз­ных уни­вер­си­те­тов и инсти­ту­тов: Ленинград­ского, Одес­ского, Киев­ского, Перм­ского, Казан­ского и Мос­ков­ского. Мы начи­нали в ИПМ, все там вари­лись в одном котле.

Встре­тили нас очень хорошо и сразу начали читать лекции. Нам ска­зали, что мы все — лучшие выпуск­ники, но тому, что нам пона­до­бится для работы, нас не учили. Лекции читали по газо­ди­намике, при­ближен­ным вычис­ле­ниям и программи­ро­ва­нию. При­чем, все было очень сек­ретно. Нико­лай Нико­ла­е­вич тогда хорошо ска­зал: «Вот видите, по каким учеб­ни­кам вам будут читать? По обыч­ным. В них ничего сек­рет­ного нет. Но сек­ретно то, что именно этими вопро­сами занимаются в нашем зда­нии. Не надо выно­сить эти учеб­ники из зда­ния и не надо при­хо­дить с ними, если у вас такие учеб­ники будут дома. Чтобы это зда­ние и эти учеб­ники никак не ассоци­и­ро­ва­лись друг с другом для того, кто про­яв­ляет инте­рес».

Инсти­тут тогда размещался в ста­ром зда­нии, было тесно, в ком­нате сидело много чело­век, но встре­тили нас хорошо. Сразу после лекций рас­пре­де­лили по отде­лам. Там уже рабо­тала «Стрела», и были какие-то программы, кото­рыми надо было овла­деть.

На Урал при­езжали пар­ти­ями, по мере поступ­ле­ния жилья. Послед­няя группа при­е­хала в марте 1957 года. Жилье было в поселке. Семей­ным давали ком­нату, так что нам сразу дали ком­нату в двух­ком­нат­ной квар­тире. Сосе­дями у нас была семья Неуважа­е­вых. А над нами жила семья Яненко в трех­ком­нат­ной, в двух­ком­нат­ной — Моро­зовы. Усло­вия сна­чала были без кана­ли­за­ции и водо­про­вода, а мы при­е­хали с двухме­сяч­ным ребен­ком. Вода из колонки, туа­лет во дворе — трудно, но по моло­до­сти все это легко воспри­нима­лось. К лету запу­стили и кана­ли­за­цию, и водо­про­вод.

Вообще пер­вые полгода роман­тика была потря­сающая. Бетонка только стро­и­лась, грязь была жут­кая, авто­бусы застре­вали. До Сверд­лов­ска ехали 4-5 часов. А снабже­ние было «хит­рое» — с мебе­лью было непро­сто, но в мага­зи­нах про­да­ва­лись крабы, гру­зин­ские вина шикар­ные, кон­сервы дефицит­ные. Лишь с мясом были про­блемы, нам его при­сылали роди­тели в посылке.

Все стреми­лись нам пере­дать свои зна­ния. Здесь было несколько опыт­ных машин­ни­ков: Заво­дов, Бело­кры­лов и началь­ник отдела Доро­феев. Нескольких рабо­чих и инже­не­ров перема­нили из Челя­бин­ска, Москвы, Горького. А у матема­ти­ков с опытом были лишь Н. Н. Яненко и пара программи­стов, осталь­ные — все зеле­ные.

Несколько месяцев стажи­ровки в ИПМ, конечно, сыг­рали свою роль, и мы, моло­дые, сразу «влезли» в работу. Я пошла в отдел Монте-Карло к Г. А. Михай­лову. В марте мы начали гото­вить программу, и уже к лету она была готова. «Стрелу» запу­стили в марте (пер­вая программа, кото­рая была сосчи­тана А. Ф. Сидо­ро­вым и Г. А. Михай­ло­вым, была ими напи­сана еще в ИПМе). А летом мы уже счи­тали свою программу, большую и очень слож­ную.

Энту­зи­азм был потря­сающий. В нашем зда­нии окна све­ти­лись и поздно вече­ром, и в суб­боту, и в вос­кре­се­нье. В марте, когда мы при­е­хали, зда­ние было еще не достро­ено, юти­лись в двух ком­на­тах, рабо­тали посменно, так как мест не хва­тало. Хотя зда­ние было еще не сдано, машина зара­бо­тала.

Иерар­хия, конечно, была. Она была неощу­тимая, и это была не чинов­ни­чья иерар­хия. Это была иерар­хия науч­ных авто­ри­те­тов, зна­ний.

Тогда началь­ни­ков было двое: началь­ник сек­тора и тео­ре­ти­че­ского отдела Н. Н. Яненко и А. А. Буна­тян — началь­ник про­из­вод­ствен­ного отдела (ему под­чи­ня­лись все те, кто писал про­из­вод­ствен­ные программы). Когда про­во­дили рас­четы и писали отчеты, то шли к Нико­лаю Нико­ла­е­вичу, шли с трепе­том, так как он начи­нал спраши­вать: как счи­тали, что счи­тали, — и тре­бо­вал дос­ко­наль­ного понима­ния программы. С одной сто­роны, боя­лись его вопро­сов, с дру­гой — когда ты такой отчет сдал, то испыты­вал чув­ство глу­бо­кого удо­вле­тво­ре­ния.

И снова нача­лась учеба, нача­лись лекции. Тут Нико­лай Нико­ла­е­вич как адми­ни­стра­тор сде­лал в каком-то смысле невер­ный шаг. Он ска­зал матема­ти­кам: «Вы еще не зна­ете всего того, что тре­бу­ется, и пока не сда­дите экза­мены по всем лекциям, кото­рые вам про­чи­таны, долж­но­сти инже­не­ров вам не видать». Так при­няли на работу старшими тех­ни­ками тех, у кого был крас­ный диплом, и тех­ни­ками — осталь­ных. Может быть, на началь­ном этапе это и было пра­вильно, но такое мне­ние уко­ре­ни­лось в отделе кад­ров. И они счи­тали, что «матема­тики при­хо­дят непол­ноцен­ные». Машин­ни­кам, у кото­рых не было высшего обра­зо­ва­ния, но кото­рые хорошо рабо­тали, давали не только инже­не­ров, но и старших инже­не­ров, а матема­ти­ков года 3-4 держали в «чер­ном теле», — пока не при­е­хала группа из Киева и не под­няла бунт, не согла­сившись с оцен­кой «непол­ноцен­ные». Только после этого стали всех при­нимать инже­не­рами.

Кстати, о премиях и иерар­хии. Яненко настоял на том, чтобы для матема­ти­ков выде­лили Ленин­скую премию. Наи­бо­лее про­дви­ну­той ока­за­лась группа Монте-Карло. Пер­вым лау­ре­а­том Ленин­ской премии среди матема­ти­ков стал мой одно­курс­ник и началь­ник Ген­на­дий Алек­се­е­вич Михай­лов, при­чем тогда еще не было премии ни у Яненко, ни у Буна­тяна. В 1965 году Михай­лов уехал в Ново­си­бирск и писал мне оттуда, что на него смот­рели как на «чер­ную лошадку»: про премию думали, что это какая-то «липа», что он неза­служенно ее полу­чил, — непо­нятно, где и за что. Он там сам бегал наби­вать перфо­карты, пока не сосчи­тал первую слож­ную задачу, а когда доложил ее, его тут же назна­чили началь­ни­ком лабо­ра­то­рии, то есть отноше­ние к нему изме­ни­лось. Этот факт гово­рит о том, что оце­ни­вали людей по вкладу, а не по зва­ниям.

Самое глав­ное в корпо­ра­тив­ной культуре — это чет­кое понима­ние стра­теги­че­ских целей. Чтобы люди знали, для чего они сюда собра­лись и что соби­раются делать. Кон­кретно нам ничего не гово­рили, но мы понимали, атмо­сфера была такая. Ощуще­ние, что мы делаем нуж­ное для страны дело и что это очень важно, всеми под­держи­ва­лось. Труд­но­сти, свя­зан­ные с бытом, по срав­не­нию с тем, что мы делаем нуж­ное дело, каза­лись пустя­ками.

Меня, напри­мер, запретка не напрягала совсем. Пер­вое время с режимом доста­точно жестко было, но такого, как, напри­мер, в Сарове (пер­вые годы их не выпус­кали в отпуск) не было. Уже через год после поступ­ле­ния на работу мы уехали в отпуск. Ощуща­лось, когда не было теле­фон­ной связи и когда не стали пус­кать в город род­ствен­ни­ков. В 1982 году к нам не пустили дочь, кото­рая уехала из города. Вну­ков, при­чем маленьких, Г. П. Ломин­ский пустил, а дочь — нет. Это ужасно было.

Вес­ной 1958 года мы ездили на Первую меж­ве­дом­ствен­ную конфе­ренцию в Саров. Так полу­чи­лось, что я летела через Москву отдельно от всей нашей делегации. На Казан­ском вок­зале я подошла в воин­скую кассу и попро­сила один билет до Арза­маса. Кас­сир у меня два­жды спро­сила: «Вам до Берещино?» Я говорю: «Нет, до Арза­маса». Она в ответ: «Да ладно, уже двое ваших брали». Легко она меня вычис­лила.

Поезд при­шел в Арза­мас ночью, там на станции вся наша делегация собра­лась во главе с Яненко, а авто­буса нет. Тут оста­но­вился поезд, в отдель­ном вагоне кото­рого ехал Я. Б. Зель­до­вич. Он ска­зал: «Я вас всех взять не могу, но выясню, в чем при­чина опоз­да­ния авто­буса, и поза­бо­чусь о том, чтобы выслали транспорт». Так я впер­вые уви­дела Я. Б. Зель­до­вича.

Мы пошли гулять по городу. При­шли в большой собор, Яненко нашел смот­ри­теля, нам открыли цер­ковь. Тут Нико­лай Нико­ла­е­вич про­явил недюжин­ные зна­ния по религии и живописи.

Сле­дующая конфе­ренция была уже в ИПМ. Там мы при­сут­ство­вали на ква­лифи­каци­он­ном докладе, кото­рый делал В. В. Струмин­ский, рвавшийся в ака­демики. Собра­лась большая ауди­то­рия. У М. В. Кел­дыша, кото­рый был в то время дирек­то­ром инсти­тута, был очень высо­кий, немножко писк­ля­вый голос. Вышел Струмин­ский, кра­си­вый муж­чина, у него были кра­си­вые пла­каты. «Что это такое? — спраши­вает М. В. Кел­дыш. — Это вы там какую-то ошибку сде­лали на уровне пер­вого-вто­рого курса ана­лиза». Несколько раз он его так при­ни­зил, и мы думали, что сей­час он его размажет по стенке. Зада­вали вопросы Кел­дыш и Чельцов — очень умный и эру­ди­ро­ван­ный матема­тик, один из отцов метода Монте-Карло. Когда все закон­чи­лось, Кел­дыш сде­лал положи­тель­ное заклю­че­ние. Так мы стали сви­де­те­лями того, как Струмин­ский был не очень любезно при­нят, но, тем не менее, держался хорошо.

Когда при­сут­ство­вали на конфе­ренциях будущие ака­демики (напри­мер, А. А. Самар­ский, Н. Н. Яненко), большие док­тора (напри­мер, Рож­де­ствен­ский), про­фес­сора, инте­ресно было наблю­дать, как они вели себя с моло­дежью: очень демо­кра­тично, но дистанция была. Так, М. П. Шумаев был меня на 11 лет старше, а Н. Н. Чельцов — на 5. Шума­ева я звала Мишей и на «ты», а Чельцова назвать на «ты» язык никогда не повер­нулся бы, только по имени-отче­ству.

Н. Н. Яненко сразу назы­вал нас по имени-отче­ству, Буна­тян — сразу по име­нам, его линия побе­дила. Отноше­ния были демо­кра­тич­ными, Буна­тян и Яненко даже с нами на кар­тошку выезжали. Я помню момент, как Буна­тян в пер­чат­ках с обре­зан­ными паль­цами пере­би­рал кар­тошку вме­сте с нами. Это спла­чи­вало, добав­ляло уваже­ния к руко­во­ди­телю. Когда мы жили в поселке, он жил в такой же квар­тире, где не было ни кана­ли­за­ции, ни водо­про­вода, все лише­ния пережи­ва­лись вме­сте.

Кроме того, сво­бод­ное время про­во­дили вме­сте. Буна­тян фут­бол на снегу орга­ни­зо­вы­вал, это были такие азарт­ные игры, а летом на озере сорев­но­ва­ния, встречи устра­и­вали. Суб­бот­ники по озе­ле­не­нию города про­во­дили. Сей­час, когда дере­вья, поса­жен­ные нашими руками и выросшие на наших гла­зах, выру­баются, я очень пережи­ваю.