Куропатенко Эвелина Степановна

В закрытом городе

Однажды в декабре, когда я училась на пятом курсе Ленин­град­ского госу­дар­ствен­ного уни­вер­си­тета, собрали три группы мате­ма­ти­ков на встречу с Нико­лаем Нико­ла­е­ви­чем Яненко. Он сказал: «Мне мини­стер­ством дано право отби­рать лучших выпускни­ков из всех уни­вер­си­тетов». Как мне помнится, он даже не упо­мя­нул, каким мини­стер­ством, и пред­ло­жил нам поду­мать о работе на важном пред­при­ятии.

Его сразу спро­сили: «Где?». Яненко с ответом замялся: «В средней полосе России, но вы будете обес­пе­чены самыми совре­мен­ными маши­нами». Одна бойкая спро­сила: «Побе­дами» или «Моск­ви­чами?». Он очень уди­вился и ответил: «Вычи­с­ли­тель­ными». На прочие вопросы он отвечал уклон­чиво. Потом начал подзы­вать по одному, бесе­до­вать.

Дошла очередь до меня. Яненко спросил, какой у меня будет диплом, что мне инте­ресно. Я рас­ска­зала, а затем говорю:

— Нет, я вам не подхожу.

— Почему?

— Я выхожу замуж в феврале, а он не мате­ма­тик.

— А кто он?

— Механик.

— Это нам тоже под­хо­дит. Имейте в виду, что будет жилье.

Потом он уехал, и вроде наш раз­го­вор ни к чему не обя­зы­вал. Мы с будущим мужем начали искать места, чтобы остаться в Ленин­граде. Помня мой удачный доклад на семи­наре, Вла­димир Ива­но­вич Смирнов дал мне реко­мен­да­тель­ное письмо, с которым я поехала к потен­ци­аль­ному рабо­то­да­телю, и во время встречи мне сказали: «Мы вас возьмем, но жилья нет и бли­жайшие лет десять не будет». Мужа тоже согла­си­лись взять в Инсти­тут меха­ники и оптики, но тоже сказали, что не будет жилья. Поэтому, когда Николай Нико­ла­е­вич приехал во второй раз (а он приехал сразу после нашей защиты дипло­мов), мы уже знали, что ждем ребенка, и согла­си­лись. Еще думали, коле­бались, но в кад­ро­вой службе нам посо­вето­вали: «Это такое ведом­ство, что лучше согла­шайтесь. Они все равно вас возьмут».

Из уже ото­бран­ных Нико­лаем Нико­ла­е­ви­чем несколь­ких человек двое защи­ти­лись на тройки, и Яненко их не взял. В ответ на объ­яс­не­ния педа­го­гов, что ребята хорошо учились и это слу­чайность, он сказал: «Я не могу рис­ко­вать». Ребята остались: один в Питере, другой — под Москвой, оба быстро защи­тили кан­ди­дат­ские дис­сер­та­ции, затем стали док­то­рами. Но на наше пред­при­ятие их не взяли.

Куда мы поедем, нам так и не сказали. Удалось только понять, что на Урал. Первое время мы рабо­тали в ОПМ (позже ИПМ — Инсти­тут при­клад­ной мате­ма­тики) в Москве, там снимали комнату в Марьи­ной роще, в непри­тя­за­тель­ном районе. Там нача­лась наша ста­жи­ровка. Оттуда я в октябре уехала к маме в Камышлов Свер­д­лов­ской области в декрет­ный отпуск. Вален­тин Федо­ро­вич, мой муж, в декабре приехал на Урал, встретил с нами празд­ники, а с января 1957 года стал рабо­тать и жить в казарме на 21-й пло­щадке. Я при­е­хала к нему с дочкой 26 февраля 1957 года.

Кол­лек­тив скла­ды­вался еще в Москве. Все, кто с нами при­е­хали, были из разных уни­вер­си­тетов и инсти­ту­тов: Ленин­град­ского, Одес­ского, Киев­ского, Пер­м­ского, Казан­ского и Москов­ского. Мы начи­нали в ИПМ, все там вари­лись в одном котле.

Встретили нас очень хорошо и сразу начали читать лекции. Нам сказали, что мы все — лучшие выпускники, но тому, что нам пона­до­бится для работы, нас не учили. Лекции читали по газо­ди­на­мике, при­бли­жен­ным вычи­с­ле­ниям и про­грам­ми­ро­ва­нию. Причем, все было очень секретно. Николай Нико­ла­е­вич тогда хорошо сказал: «Вот видите, по каким учеб­ни­кам вам будут читать? По обычным. В них ничего секрет­ного нет. Но секретно то, что именно этими вопро­сами зани­ма­ются в нашем здании. Не надо выно­сить эти учеб­ники из здания и не надо при­хо­дить с ними, если у вас такие учеб­ники будут дома. Чтобы это здание и эти учеб­ники никак не ассо­ци­и­ро­вались друг с другом для того, кто про­я­в­ляет интерес».

Инсти­тут тогда раз­ме­щался в старом здании, было тесно, в комнате сидело много человек, но встретили нас хорошо. Сразу после лекций рас­пре­де­лили по отделам. Там уже рабо­тала «Стрела», и были какие-то про­граммы, кото­рыми надо было овла­деть.

На Урал при­ез­жали пар­ти­ями, по мере поступ­ле­ния жилья. Послед­няя группа при­е­хала в марте 1957 года. Жилье было в поселке. Семейным давали комнату, так что нам сразу дали комнату в двух­ком­нат­ной квар­тире. Сосе­дями у нас была семья Неу­ва­жа­е­вых. А над нами жила семья Яненко в трех­ком­нат­ной, в двух­ком­нат­ной — Моро­зовы. Условия сначала были без канали­за­ции и водо­про­вода, а мы при­е­хали с двух­ме­сяч­ным ребен­ком. Вода из колонки, туалет во дворе — трудно, но по моло­до­сти все это легко вос­при­ни­ма­лось. К лету запу­стили и канали­за­цию, и водо­про­вод.

Вообще первые полгода роман­тика была потря­са­ю­щая. Бетонка только стро­и­лась, грязь была жуткая, авто­бусы застре­вали. До Свер­д­лов­ска ехали 4-5 часов. А снаб­же­ние было «хитрое» — с мебелью было непро­сто, но в мага­зи­нах про­да­вались крабы, гру­зин­ские вина шикар­ные, кон­сервы дефи­цит­ные. Лишь с мясом были про­блемы, нам его при­сы­лали роди­тели в посылке.

Все стреми­лись нам пере­дать свои знания. Здесь было несколько опытных машин­ни­ков: Заводов, Бело­кры­лов и началь­ник отдела Доро­феев. Несколь­ких рабочих и инже­не­ров пере­ма­нили из Челя­бин­ска, Москвы, Горь­кого. А у мате­ма­ти­ков с опытом были лишь Н. Н. Яненко и пара про­грам­ми­стов, осталь­ные — все зеленые.

Несколько месяцев ста­жи­ровки в ИПМ, конечно, сыграли свою роль, и мы, молодые, сразу «влезли» в работу. Я пошла в отдел Монте-Карло к Г. А. Михайлову. В марте мы начали гото­вить про­грамму, и уже к лету она была готова. «Стрелу» запу­стили в марте (первая про­грамма, которая была сосчитана А. Ф. Сидо­ро­вым и Г. А. Михайло­вым, была ими напи­сана еще в ИПМе). А летом мы уже считали свою про­грамму, большую и очень сложную.

Энту­зи­азм был потря­са­ю­щий. В нашем здании окна свети­лись и поздно вечером, и в субботу, и в вос­кре­се­нье. В марте, когда мы при­е­хали, здание было еще не достро­ено, ютились в двух ком­на­тах, рабо­тали посменно, так как мест не хватало. Хотя здание было еще не сдано, машина зара­бо­тала.

Иерар­хия, конечно, была. Она была нео­щу­ти­мая, и это была не чинов­ни­чья иерар­хия. Это была иерар­хия научных авто­ри­тетов, знаний.

Тогда началь­ни­ков было двое: началь­ник сектора и тео­рети­че­ского отдела Н. Н. Яненко и А. А. Бунатян — началь­ник про­из­вод­ствен­ного отдела (ему под­чи­ня­лись все те, кто писал про­из­вод­ствен­ные про­граммы). Когда про­во­дили расчеты и писали отчеты, то шли к Николаю Нико­ла­е­вичу, шли с тре­петом, так как он начинал спра­ши­вать: как считали, что считали, — и тре­бо­вал дос­ко­наль­ного пони­ма­ния про­граммы. С одной стороны, боялись его вопро­сов, с другой — когда ты такой отчет сдал, то испы­ты­вал чувство глу­бо­кого удо­вле­тво­ре­ния.

И снова нача­лась учеба, начались лекции. Тут Николай Нико­ла­е­вич как адми­ни­стра­тор сделал в каком-то смысле невер­ный шаг. Он сказал мате­ма­ти­кам: «Вы еще не знаете всего того, что тре­бу­ется, и пока не сдадите экза­мены по всем лекциям, которые вам про­читаны, долж­но­сти инже­не­ров вам не видать». Так приняли на работу стар­шими тех­ни­ками тех, у кого был красный диплом, и тех­ни­ками — осталь­ных. Может быть, на началь­ном этапе это и было правильно, но такое мнение уко­ре­ни­лось в отделе кадров. И они считали, что «мате­ма­тики при­хо­дят непол­но­цен­ные». Машин­ни­кам, у которых не было высшего обра­зо­ва­ния, но которые хорошо рабо­тали, давали не только инже­не­ров, но и старших инже­не­ров, а мате­ма­ти­ков года 3-4 держали в «черном теле», — пока не при­е­хала группа из Киева и не подняла бунт, не согла­сив­шись с оценкой «непол­но­цен­ные». Только после этого стали всех при­ни­мать инже­не­рами.

Кстати, о премиях и иерар­хии. Яненко настоял на том, чтобы для мате­ма­ти­ков выде­лили Ленин­скую премию. Наи­бо­лее про­дви­ну­той ока­за­лась группа Монте-Карло. Первым лау­ре­а­том Ленин­ской премии среди мате­ма­ти­ков стал мой одно­кур­с­ник и началь­ник Ген­на­дий Алек­се­е­вич Михайлов, причем тогда еще не было премии ни у Яненко, ни у Буна­тяна. В 1965 году Михайлов уехал в Ново­си­бирск и писал мне оттуда, что на него смо­трели как на «черную лошадку»: про премию думали, что это какая-то «липа», что он неза­слу­женно ее получил, — непо­нятно, где и за что. Он там сам бегал наби­вать пер­фо­карты, пока не сосчитал первую сложную задачу, а когда доложил ее, его тут же назна­чили началь­ни­ком лабо­ра­то­рии, то есть отно­ше­ние к нему изме­ни­лось. Этот факт говорит о том, что оце­ни­вали людей по вкладу, а не по званиям.

Самое главное в кор­по­ра­тив­ной куль­туре — это четкое пони­ма­ние стра­те­ги­че­ских целей. Чтобы люди знали, для чего они сюда собрались и что соби­ра­ются делать. Кон­кретно нам ничего не гово­рили, но мы пони­мали, атмо­сфера была такая. Ощу­ще­ние, что мы делаем нужное для страны дело и что это очень важно, всеми под­дер­жи­ва­лось. Труд­но­сти, свя­зан­ные с бытом, по срав­не­нию с тем, что мы делаем нужное дело, казались пустя­ками.

Меня, напри­мер, запретка не напря­гала совсем. Первое время с режимом доста­точно жестко было, но такого, как, напри­мер, в Сарове (первые годы их не выпус­кали в отпуск) не было. Уже через год после поступ­ле­ния на работу мы уехали в отпуск. Ощу­ща­лось, когда не было теле­фон­ной связи и когда не стали пускать в город род­ствен­ни­ков. В 1982 году к нам не пустили дочь, которая уехала из города. Внуков, причем малень­ких, Г. П. Ломин­ский пустил, а дочь — нет. Это ужасно было.

Весной 1958 года мы ездили на Первую межве­дом­ствен­ную кон­фе­рен­цию в Саров. Так полу­чи­лось, что я летела через Москву отдельно от всей нашей деле­га­ции. На Казан­ском вокзале я подошла в воин­скую кассу и попро­сила один билет до Арза­маса. Кассир у меня дважды спро­сила: «Вам до Бере­щино?» Я говорю: «Нет, до Арза­маса». Она в ответ: «Да ладно, уже двое ваших брали». Легко она меня вычи­с­лила.

Поезд пришел в Арзамас ночью, там на станции вся наша деле­га­ция собра­лась во главе с Яненко, а авто­буса нет. Тут оста­но­вился поезд, в отдель­ном вагоне кото­рого ехал Я. Б. Зель­до­вич. Он сказал: «Я вас всех взять не могу, но выясню, в чем причина опо­з­да­ния авто­буса, и поза­бо­чусь о том, чтобы выслали тран­с­порт». Так я впервые увидела Я. Б. Зель­до­вича.

Мы пошли гулять по городу. Пришли в большой собор, Яненко нашел смо­три­теля, нам открыли церковь. Тут Николай Нико­ла­е­вич проявил недю­жин­ные знания по религии и живо­писи.

Сле­ду­ю­щая кон­фе­рен­ция была уже в ИПМ. Там мы при­сут­ство­вали на квали­фи­ка­ци­он­ном докладе, который делал В. В. Стру­мин­ский, рвав­шийся в ака­демики. Собра­лась большая ауди­то­рия. У М. В. Келдыша, который был в то время дирек­то­ром инсти­тута, был очень высокий, немножко пис­кля­вый голос. Вышел Стру­мин­ский, кра­си­вый мужчина, у него были кра­си­вые плакаты. «Что это такое? — спра­ши­вает М. В. Келдыш. — Это вы там какую-то ошибку сделали на уровне первого-второго курса анализа». Несколько раз он его так при­ни­зил, и мы думали, что сейчас он его раз­ма­жет по стенке. Зада­вали вопросы Келдыш и Чельцов — очень умный и эру­ди­ро­ван­ный мате­ма­тик, один из отцов метода Монте-Карло. Когда все закон­чи­лось, Келдыш сделал поло­жи­тель­ное заклю­че­ние. Так мы стали сви­дете­лями того, как Стру­мин­ский был не очень любезно принят, но, тем не менее, дер­жался хорошо.

Когда при­сут­ство­вали на кон­фе­рен­циях будущие ака­демики (напри­мер, А. А. Самар­ский, Н. Н. Яненко), большие доктора (напри­мер, Рожде­ствен­ский), про­фес­сора, инте­ресно было наблю­дать, как они вели себя с моло­де­жью: очень демо­кра­тично, но дистан­ция была. Так, М. П. Шумаев был меня на 11 лет старше, а Н. Н. Чельцов — на 5. Шумаева я звала Мишей и на «ты», а Чель­цова назвать на «ты» язык никогда не повер­нулся бы, только по имени-отче­ству.

Н. Н. Яненко сразу называл нас по имени-отче­ству, Бунатян — сразу по именам, его линия побе­дила. Отно­ше­ния были демо­кра­тич­ными, Бунатян и Яненко даже с нами на кар­тошку выез­жали. Я помню момент, как Бунатян в пер­чат­ках с обре­зан­ными паль­цами пере­би­рал кар­тошку вместе с нами. Это спла­чи­вало, доба­в­ляло ува­же­ния к руко­во­ди­телю. Когда мы жили в поселке, он жил в такой же квар­тире, где не было ни канали­за­ции, ни водо­про­вода, все лишения пережи­вались вместе.

Кроме того, сво­бод­ное время про­во­дили вместе. Бунатян футбол на снегу орга­ни­зо­вы­вал, это были такие азарт­ные игры, а летом на озере сорев­но­ва­ния, встречи устра­и­вали. Суб­бот­ники по озе­ле­не­нию города про­во­дили. Сейчас, когда деревья, поса­жен­ные нашими руками и вырос­шие на наших глазах, выру­ба­ются, я очень пережи­ваю.