Криволап Владислав Николаевич

Пусть вас хвалят другие

Вспоми­наю войну. В фев­рале 1945 года фронта как тако­вого уже не было, немцы бежали на запад, а мы их пре­сле­до­вали. Бои были страшен­ные… Немцы совершили много зла в нашей стране, поэтому ужасно боя­лись нас и бежали сда­ваться аме­ри­кан­цам, пыта­ясь про­рваться любой ценой, бук­вально сме­тая все на своем пути. Послед­ний раз меня ранило 2 мая 1945 года, за 7 дней до окон­ча­ния войны. Нас поса­дили на «сту­де­бек­керы» и бро­сили под Прагу, чтобы пере­крыть нем­цам послед­ние пути отхода. Все было зами­ни­ро­вано. Наши саперы про­ложили дорожки, с кото­рых нельзя было схо­дить ни на шаг. Началь­ник штаба нашего полка ехал на лошади, она взбрык­нула, сошла с разми­ни­ро­ван­ной тро­пинки и тут же попала на мину. Эх, хороший он мужик был… И у меня похожая исто­рия при­клю­чи­лась. Шли по тро­пинке, впе­реди коман­дир, сле­дом его орди­на­рец, а за ним я. И орди­на­рец уви­дел лежавшую на земле ручку. Они яркие такие были, он кинулся, чтобы пер­вый ее взять, схва­тил — а это мина-попрыгу­нья… Он погиб, а мне оско­лок про­бил руку насквозь. Хотя ране­ние было лег­кое, я бы поте­рял руку, а может, и умер бы — кто его знает... Ведь мы шли впе­ред, медицин­ской помощи полу­чить было негде. Сто­яла жара, утром меня ранило, а в обед рука рас­пухла и стала чер­неть. Но, на мое сча­стье, мне помогла мест­ная чешка. Уви­дела, при­несла таз с горя­чей водой и засу­нула туда мою руку. Орал я страшно! Из руки пошел гной, потом женщина чем-то сма­зала рану, и к вечеру опу­холь спала. Я был моло­дой, орга­низм спра­вился, и рука зажила. А 9 мая, в день Победы, мы палили в воз­дух не пре­кращая! Ох, как мы стре­ляли! Ведь живы оста­лись! Это ж надо! Мне 22 года, а я живой!!! В это невозможно было пове­рить!

То поко­ле­ние… это были осо­бен­ные люди. Я не хочу ска­зать, что они были хорошие или гени­аль­ные… они были самые обык­но­вен­ные. Но они были другие. Мы не искали денег, не меч­тали о драгоцен­но­стях. Когда я уезжал на фронт, мне батька ска­зал: «Сынок, будешь на войне, ни в коем слу­чае не бери ничего чужого. Жив будешь, все сам зара­бо­та­ешь». И я вер­нулся после войны домой с вещмеш­ком, где лежал всего один кусок хлеба. Хотя были и те, кто при­во­зил награб­лен­ное. Но в большин­стве своем то поко­ле­ние было иное. Сей­час из него оста­лись живы еди­ницы, оно ушло, его нет. Я много раз лежал в госпи­тале вете­ра­нов войны, там послед­ние годы вете­ра­нов лежало ноль целых, хрен деся­тых… Осталь­ные… не знаю, откуда они взя­лись. Ведь всех, кто родился в 23-24 годах, война выбила почти начи­сто. Из тех, кто со мной учился в школе, в живых после войны оста­лось двое.

Демо­би­ли­зо­вавшись, я пошел учиться, и после окон­ча­ния учебы меня напра­вили в Пап — это кишлак в Кирги­зии, а рядом с ним, в 5 километ­рах, место­рож­де­ние урана. Пустыня, жара плюс 50, таран­тулы. Отра­бо­тал я там несколько лет, и мне пред­ложили перейти на дру­гой объект с повыше­нием — на долж­ность глав­ного бухгал­тера. Сна­чала я отка­зы­вался: мол, моло­дой еще, не потяну. Хотя мне тогда уже было 28 лет. Тогда началь­ник объекта Б. Н. Чир­ков гово­рит моему началь­нику Карамову: подгони гру­зо­вик и посади его в машину с вещами. А какие у меня вещи?! Я при­е­хал в Лени­на­бад в галошах, прак­ти­че­ски «голый». Подогнали гру­зо­вик, я сел в кабину, а все мое имуще­ство у меня в руках. Так я добрался до Андижана, оттуда отпра­вился в Майли-Сай. Там мне выде­лили ком­нату, куда я смог при­ве­сти жену. Со време­нем мне дали квар­тиру в трехэтаж­ном доме, а позже пере­се­лили в отдель­ный кот­тедж. Тогда вообще очень хорошо отно­си­лись к моло­дым спе­ци­а­ли­стам.

В январе 1960 года я при­е­хал с годо­вым отче­том в мини­стер­ство. Я, конечно, не вез его с собой — отчет при­слали спецпоч­той. Все сдал, вопро­сов нет. И вдруг вызы­вает меня глав­ный бухгал­тер Пер­вого Глав­ного управ­ле­ния — фами­лия его была Каза­ков — и гово­рит: с тобой хочет побе­се­до­вать началь­ник главка Нико­лай Бори­со­вич Карпов. Встре­ти­лись, пообща­лись, но, чув­ствую, разго­вора не полу­чи­лось, раз­ные мы с ним и по долж­но­стям, и по инте­ре­сам. В конце разго­вора Карпов сообщил, что мне нужно пройти атте­стацию по моей про­фес­сии.

Спе­ци­а­ли­стов тогда не хва­тало: на войне много людей полегло, а моло­дежь только закан­чи­вала учиться. К моменту атте­стации у меня уже была довольно при­лич­ная биб­лио­тека. В то время Сред­няя Азия была зава­лена книгами, и мест­ные жители не знали, что с ними делать. А я с дет­ства любил книги. Может быть, при­чина этого увле­че­ния кро­ется в моей родо­слов­ной. Бабушка была очень обра­зо­ван­ным чело­ве­ком, а мама сво­бодно гово­рила по-фран­цуз­ски. Дед хоть из кре­стьян, но умнейший, гово­рят, был чело­век. Он умер в 1924 году в больших чинах, вхо­дил в руко­вод­ство кам­ским паро­ход­ством. Поэтому когда появ­ля­лись деньги, я тра­тил их на книги, покупал в мест­ных мага­зи­нах и на рын­ках. Бывало, заедешь в кишлак, забьешь машину книгами — и домой.

Так вот. Нача­лась атте­стация, мне начи­нают зада­вать вопросы: чем я инте­ре­суюсь, как дела в семье, чем увле­каюсь, пью ли водку, что читаю. Я начал гово­рить о книгах и даже посо­ве­то­вал, что обя­за­тельно стоит про­честь: Фейхтвангера, Драй­зера, других клас­си­ков. Выслушали меня и гово­рят — можете идти. И я уехал обратно в Майли-Сай. А вес­ной к нам при­езжает Н. Б. Карпов, вызы­вает меня к себе и гово­рит, что я заин­те­ре­со­вал руко­вод­ство, и меня хотят напра­вить рабо­тать за гра­ницу. Через две недели при­шло рас­по­ряже­ние отко­ман­ди­ро­вать меня в Москву. Я при­е­хал, запол­нил анкеты, прошел собе­се­до­ва­ния и был направ­лен на работу в ГДР, на долж­ность глав­ного бухгал­тера совет­ско-герман­ского СП «Вис­мут», занимавшегося добы­чей урана на руд­ни­ках в Герма­нии. Здесь я про­был десять лет. Я был един­ствен­ный глав­ный бухгал­тер «Вис­мута», кото­рый про­ра­бо­тал два срока — обычно по заверше­нии пер­вых пяти лет работы спе­ци­а­ли­стов отправ­ляли назад. Хочу отме­тить, что у меня среди немцев был большой авто­ри­тет, так как я был еще и един­ствен­ным глав­ным бухгал­те­ром «Вис­мута», кото­рый освоил немец­кий язык и общался без пере­вод­чика. У немцев есть очень хорошая черта. Немец — он или враг, или отно­сится к тебе нейтрально. Редко друг. Редко.

В 1985 году нужно было про­ве­сти перего­воры с немец­кими руко­во­ди­те­лями по объемам поста­вок урана на сле­дующую пяти­летку и, глав­ное, обсу­дить вопрос о его цене. Немцы хотели повы­сить цену, что не устра­и­вало совет­ское руко­вод­ство. Для урегу­ли­ро­ва­ния этой про­блемы из СССР при­е­хала делегация под руко­вод­ством заме­сти­теля пред­се­да­теля Совета Мини­стров, однако перего­воры ока­за­лись без­ре­зультат­ными. В связи с этой ситу­ацией меня вызвал началь­ник Глав­ного управ­ле­ния Нико­лай Бори­со­вич Карпов и гово­рит: «Я был у Ефима Пав­ло­вича Слав­ского, и он ска­зал мне — душа из тебя вин­том, но достань мне документ, пока­зы­вающий, что СССР вложила в Герма­нию столько инве­стиций, что немцы не имеют права тре­бо­вать повыше­ния цены на уран». На выпол­не­ние этого важ­ного пору­че­ния Карпов дал мне две недели, и я поехал в Герма­нию. А совет­ско-герман­ское акци­о­нер­ное обще­ство «Вис­мут», чтобы вы понимали, это 50 тысяч сотруд­ни­ков. А в преж­ние времена было 150 тысяч. Огром­ное предпри­я­тие! И с немец­ким руко­вод­ством этого промыш­лен­ного гиганта я общался исклю­чи­тельно на их род­ном языке. Я при­шел к дирек­тору и честно ему ска­зал: "Рудольф, надо найти обос­но­ва­ния для сохра­не­ния преж­ней цены". Я уже знал точку зре­ния немцев «Вис­мута». Они были склонны под­держать нашу позицию, так как знали всю под­но­гот­ную «Вис­мута», в том числе — сколь масштаб­ные инве­стиции в это предпри­я­тие внес Совет­ский Союз. И они сами пред­ложили про­ект тре­бу­емого документа, резюме кото­рого гла­сило, что цено­вая поли­тика не должна меняться. Для этого были более чем вес­кие осно­ва­ния. Ведь Герма­ния многие годы полу­чала нефть из СССР бук­вально по копе­йке за тонну. Этот документ при­шел в Москву. Меня вызы­вает Нико­лай Бори­со­вич Карпов и гово­рит: «Документ твой при­шел, возьми его и пой­дем со мной, нас ждут». При­шли к Слав­скому. Я уже стре­ля­ный был, 17 лет в главке про­ра­бо­тал. Говорю: осно­ва­ний для повыше­ния цены на уран нет, документы под­твер­ждают, что мы с нем­цами — рав­но­прав­ные интел­ли­гент­ные парт­неры. И это эко­номи­че­ски обос­но­вано. Слав­ский выслушал. Тишина. Минута, две. Думаю, сей­час мне врежут! Ефим Пав­ло­вич помол­чал, а потом гово­рит: "Ну ладно. Ты иди, а мы еще поси­дим". Я ушел. Где-то часа через два, уми­рать буду — не забуду, при­хо­дит сек­ре­тарь Слав­ского: "Вас ждут". Захожу в каби­нет, Нико­лай Бори­со­вич сообщает мне: Ефим Пав­ло­вич удо­вле­тво­рен твоей рабо­той и выде­ляет для нашего главка несколько орде­нов раз­ного досто­ин­ства, в том числе два ордена Тру­до­вого Крас­ного Знамени, одним из кото­рых Слав­ский рас­по­ря­дился награ­дить тебя. Позже я узнал, что в день нашего разго­вора со Слав­ским, когда я вышел из каби­нета, Ефим Пав­ло­вич спро­сил про меня: а почему вы мне его не отдали глав­бу­хом мини­стер­ства? Как раз в то время — в 1971 году, когда я вер­нулся в СССР из Герма­нии, закон­чив работу в «Вис­муте», — осво­бо­ди­лось место глав­ного бухгал­тера Мин­сред­маша. Как выяс­ни­лось потом, Карпов меня ценил и взял к себе — глав­бу­хом Пер­вого Глав­ного управ­ле­ния.

Каж­дый про­би­ва­ется, как он может. Как ростки из земли рас­тут. Один берет тем, что тру­дого­лик и рабо­тает не покла­дая рук, дру­гой, хоть и умный мужик, но не про­бьется, потому что не лебе­зит перед начальством, тре­тий — «под­лец из под­лецов», но хорошо рас­ска­зы­вает анек­доты, и за это его двигают вверх по карьер­ной лест­нице. Как-то раз я ска­зал одному чело­веку: "Не хвали себя сам. Хри­стос еще гово­рил, не хва­лите себя сами. Пусть вас хва­лят другие". Хотите, прямо скажу? Если чело­век твер­дит: «Я, Я, Я…», — держи­тесь от него подальше. Такой про­даст не задумы­ва­ясь. Мне уже все равно — я говорю только то, что думаю. Но, спра­вед­ли­во­сти ради, скажу, что мне повезло — в моей жизни встре­ча­лись в большин­стве своем хорошие люди, кото­рые не про­да­вали в труд­ный момент. Хотя были и другие. Все было. Жизнь — она такая.