Мое участие в Атомном проекте
Девятого мая 1945 года окончилась Великая Отечественная война, и в стране праздновали Победу над фашистской Германией. К концу лета была разгромлена и её союзница — милитаристская Япония. Но несмотря на это, 6 и 9 августа американские бомбардировщики сбросили атомные бомбы на мирные японские города Хиросиму и Нагасаки. Таким варварским способом США заявили о своих претензиях на мировое господство.
Еще во время войны руководству Советского Союза было известно, что в Соединенных Штатах Америки ведутся работы по созданию атомной бомбы. Демонстрация мощного атомного оружия в разгромленной Японии заставила максимально ускорить создание аналогичного оружия в нашей стране. Для этого необходимо было в короткие сроки подготовить инженеров для новой отрасли промышленности. Поэтому уже в ноябре 1945 года факультет точной механики Московского механического института (ММИ) был преобразован в инженерно-физический факультет, и была создана комиссия по дополнительному приему студентов.
В то время я был студентом Московского института стали им. И. В. Сталина, куда меня по приказу Государственного комитета обороны направили учиться после окончания первого курса химического факультета МГУ. Во время Великой Отечественной войны стране нужны были металлурги. А после ее окончания в большей степени понадобились инженеры-физики. О наборе студентов на новый факультет ММИ я узнал случайно и подал заявление в его приемную комиссию, имея на руках зачетную книжку студента Московского института стали и зачетную книжку бывшего студента МГУ.
Собеседование с абитуриентами проводил декан инженерно-физического факультета академик Александр Ильич Лейпунский. Он просмотрел мои зачетные книжки и спросил о моих увлечениях. Я ответил, что люблю лыжные прогулки, а летом путешествую с друзьями по малым рекам на разборных байдарках. И еще добавил, что в школе увлекался химией и был членом Клуба юных химиков при Политехническом музее. Александр Ильич попросил рассказать об этом подробнее. Я рассказал, что любил аналитическую химию и 3 мая 1941 года получил похвальный лист из рук академика Н. Д. Зелинского, знаменитого химика-органика. Может быть, из-за этого подробного рассказа я и стал студентом инженерно-физического факультета ММИ.
Я оказался в группе «теоретиков», состоявшей из бывших студентов Московского и Ленинградского университетов. Со второго года обучения почти все занятия нашей группы проходили в специальной аудитории, перед дверями которой дежурил охранник. Это было связано с тем, что с нами занимались профессора — участники Атомного проекта. Процесс наших занятий значительно отличался от обычных лекций в вузах. Чаще всего мы вместе с лектором обсуждали практическое значение темы, которая была раскрыта на прослушанной ранее лекции. Иногда эти обсуждения занимали больше времени, чем отводилось на саму лекцию.
Ко второму курсу наша группа стала единым дружным коллективом, несмотря на то, что приблизительно половина ее состояла из прирожденных физиков-теоретиков, а остальных готовили заниматься более практическими делами. На занятиях я сидел рядом с Виктором Галицким, и он помогал мне разбираться в сложных теоретических вопросах. Впоследствии он стал профессором, членом-корреспондентом АН СССР. В нашей группе собралось немало талантливых людей. Шесть из них стали академиками АН СССР, а Николай Басов стал еще и лауреатом Нобелевской премии.
В таком окружении мне было трудно определить свои научные предпочтения. Но на втором курсе академик Лейпунский предложил мне дополнительно заняться изучением детекторов ядерных излучений, используя опубликованные в печати материалы. Я увлекся этой идеей и стал по воскресным дням заниматься в библиотеке МГУ, так как у меня осталась старая зачётная книжка университета. На третьем курсе я подготовил реферат по этой теме. На факультете его одобрили, и я стал увереннее чувствовать себя среди своих сокурсников.
Для выполнения дипломной работы меня направили в научно-исследовательский институт на окраине Москвы, около бывшей деревни Щукино. Секретный институт имел открытое название «НИИ Главгорстроя СССР». Он располагался в двух корпусах, построенных для больницы еще до войны. Я оказался в лаборатории Зинаиды Васильевны Ершовой, которая в 30-е годы проходила стажировку в Институте радия в Париже под руководством Ирэн Жолио-Кюри. Сотрудники лаборатории Ершовой работали в стесненных условиях. Мне предоставили стол в углу небольшой комнаты, около вытяжного шкафа. Совсем рядом, в другой комнате, химики проводили исследования с радиоактивными растворами, содержавшими «летучий» радиоактивный полоний. В темноте он светился зловещим сине-фиолетовым цветом. Позже я узнал, что лаборатория Ершовой была единственным поставщиком полония, который был использован для нейтронного запала первой советской атомной бомбы.
Руководителем моей дипломной работы была Лейпунская Дора Ильинична, сестра академика Лейпунского. Может быть, поэтому он посоветовал мне заняться детекторами ядерных излучений? Дора Ильинична поставила передо мной задачу — разработать метод определения содержания гамма-активных изотопов, возникающих при ядерном распаде урана и плутония. В то время не было соответствующих детекторов гамма-излучения, поэтому предполагалось использовать вторичный фотоэффект, когда вся энергия гамма-кванта передается электрону, который можно регистрировать с помощью специального счетчика Гейгера. В изготовлении специального счетчика Гейгера мне помогал пленный немец, бывший до войны научным сотрудником, Беркенфельд Ганс «Максович». Во время войны он служил в германских радиотехнических частях. Кроме него в контакте с лабораторией Ершовой работала группа немецких физиков и химиков, в военное время занимавшихся разработкой атомного оружия. Их пригласили для консультаций, но непосредственно в советском Атомном проекте они не участвовали.
Дипломную работу я защитил на «отлично» и в мае 1951 года был принят на работу в «НИИ Главгорстроя СССР». В июне 1951 года мне предоставили отпуск, вернувшись из которого я узнал, что Д. И. Лейпунская теперь работает в аналитической лаборатории, и я попросил направить меня в эту лабораторию. Дора Ильинична в тот период изучала зарубежные материалы о гамма-спектрометрах с использованием сцинтилляционных кристаллов йодистого натрия. В нашей стране таких кристаллов тогда не изготавливали, поэтому Дора Ильинична поручила мне подготовить материалы для оформления договора с Институтом кристаллографии об изготовлении таких кристаллов.
Перед новым 1952 годом неожиданно для меня Дора Ильинична вышла на пенсию (потом я еще не раз бывал у неё в гостях в доме на Фрунзенской Набережной). И я стал работать самостоятельно. Вместе со мной работали инженер-электронщик и лаборант. Нам потребовался почти год, чтобы создать гамма-спектрометр с использованием отечественных составляющих: кристалла йодистого натрия, активированного таллием, и электронного амплитудного анализатора импульсов с использованием фотоэлектронного умножителя Кубецкого. Когда мы получили результаты измерений амплитудных спектров различных гамма-излучений изотопов, я позвонил Доре Ильиничне. Она была заинтересована и попросила физика-ядерщика, впоследствии академика, Г. Н. Флёрова посмотреть созданный нами «отечественный гамма-спектрометр».
Вскоре Георгий Николаевич Флёров предложил мне поработать в Лаборатории №2 АН СССР, которой руководил И. В. Курчатов. После того как я провёл измерения амплитудных спектров различных гамма-излучающих изотопов, Георгий Николаевич решил показать изготовленный спектрометр Курчатову. Поздоровавшись, Игорь Васильевич выслушал мои пояснения о ходе и результатах создания гамма-спектрометра. Затем Курчатов сказал, что такие спектрометры необходимы и должны найти в ближайшее время широкое применение, но их использование с одноканальным амплитудным анализатором импульсов будет недостаточно производительным, поэтому необходимо приступить к разработке многоканального анализатора импульсов.
Через некоторое время из Лаборатории №2 в Институт, где я работал, поступил положительный отзыв о работе спектрометра. Командировка в Лабораторию №2 оказала большое влияние на мою дальнейшую судьбу. Там я познакомился со многими сотрудниками будущего Курчатовского института и получил приглашение на посещение «Курчатовских семинаров».
После положительного отзыва о спектрометре ко мне прикрепили еще одного инженера и лаборантку. Так образовалась группа сотрудников, ставшая затем коллективом энтузиастов-единомышленников. Все мы были одного возраста. Трое из нас: Александр Александрович Якобсон, Валентина Григорьевна Юдина и я, — окончили один институт. Лаборанткой работала Агнесса Николаевна Чиненная, а «мастером на все руки» — Николай Александрович Даньшин (позже он окончил Институт кинематографии и стал выдающимся фотокорреспондентом).
Через три месяца после «получения задания» от И. В. Курчатова был изготовлен гамма-спектрометр с пятиканальным амплитудным анализатором импульсов. В лабораторных условиях мы разработали методики определения содержания гамма-активных продуктов деления урана-235 в растворах и результаты работы направили в Министерство. Из Министерства поступило указание изготовить такой же спектрометр для внедрения его в Центральной лаборатории комбината «Маяк».
Осенью 1955 года, после изготовления второго экземпляра спектрометра, я отправился в командировку на секретный комбинат «Маяк». Первый пункт проверки документов при въезде на объект находился около железнодорожной станции Кыштым. Когда я сошел с поезда, то вспомнил, что был здесь во время Великой Отечественной войны, когда студентом первого курса ехал на каникулы в Челябинск к матери. Тогда поезд остановился в Кыштыме на два часа. Я пошел в станционный буфет, а там без карточек, за деньги, продавали отварную лапшу в металлических тарелках. В тарелке лапши было мало, а прозрачной жидкости много. Я купил лапши почти на все деньги, какие у меня были, «декантировал жидкость» и наелся.
А теперь я ехал в командировку внедрять гамма-спектрометр, а это значит — участвовать в Атомном проекте. О выборе места для производства атомного оружия мне рассказал заместитель начальника лаборатории Ростислав Алексеевич Алексеев, бывший майор химических войск: «Еще до окончания войны, после геологических изысканий, было выбрано место на Урале вблизи небольших городов Кыштым и Касли (второй город известен своим художественным чугунным литьём). Между этими городами расположено озеро длиной в несколько километров, и из него вытекает небольшая речка, впадающая в меньшее по размеру озеро с низкими болотистыми берегами. Там и решено было разместить атомные реакторы и химическое производство плутония. Около большого («высокого») озера построили город-завод Озёрск, а около меньшего («низкого») озера — атомные реакторы и 3авод-25».
На центральной площади Озёрска были расположены заводоуправление комбината «Маяк», Дом культуры и Центральная лаборатория комбината, около которой стояла огромная статуя И. В. Курчатова. Заводские пробы для контроля технологического процесса на Заводе-25 доставляли на автомашине в эту лабораторию, где вручную проводили анализы проб. Я почти месяц вместе с сотрудниками лаборатории использовал гамма-спектрометр для анализа поступающих технологических проб. Нами были внедрены методики определения содержания гамма-излучающих продуктов деления урана-235 в технологических растворах без предварительной химической обработки. В награду за успешное внедрение гамма-спектрометра Институт купил для нашей группы заграничный 100-канальный амплитудный анализатор на транзисторах. Это расширило наши возможности при разработке методов определения содержания гамма-излучающих продуктов деления урана-235. К осени 1957 года был изготовлен третий экземпляр нашего — сделанного, как в народе говорят, «на коленке» — гамма-спектрометра для внедрения его на Заводе-25. Первого ноября 1957 года мы с В. Г. Юдиной должны были поехать в командировку на «Маяк». Но разрешение на въезд туда мы получили дней на десять позже. О причине задержки мы узнали уже на комбинате.
В Озерске нам предоставили удобные номера в гостинице и выдали талончики на завтрак, обед и ужин в небольшом гостиничном буфете. На работу на Завод-25 и с работы нас доставлял специальный автобус. В первые три дня мы занимались установкой гамма-спектрометра около химического аппарата, расположенного на отметке +4 м, затем протягивали кабель к пульту управления, расположенному на отметке +16 м. После нескольких суток применения спектрометра стало ясно, какое преимущество дало его использование. С его помощью стало возможным быстро принимать решения о процессе химической очистки плутония от гамма-активных изотопов и, самое главное, отпала необходимость в ручном отборе радиоактивных проб.
Завод-25 стал первым заводом химического производства плутония в СССР. Его технологические аппараты были расположены по вертикали через 4-6 метров, от отметки +26 м до нулевой отметки. Такая конструкция завода была опасна, так как не исключала протекания больших объёмов радиоактивных растворов из технологических аппаратов. Но для обороны страны в то время был срочно нужен плутоний, и завод строили максимально быстро, пренебрегая опасностью облучения работников завода. Больше всех доставалось отборщицам проб, девчатам, окончившим техникумы и по распределению работавшим на комбинате не менее трех лет.
Гамма-спектрометр мы установили на отметке +4 м, а электрические сигналы передавались по кабелю на отметку +16 м, где находился пульт управления. Никаких лифтов на заводе не было, а при наладке спектрометра, иногда в ночную смену, приходилось многократно подниматься и спускаться по железным ступенькам от +4 м до +16 м, то есть на 12 метров. Мне запомнился экстренный случай, когда Валентина Григорьевна и я, находясь на отметке +4 м, услышали какие-то глухие звуки и через щели в железном полу увидели световые всполохи. Это начинался пожар. Я побежал на отметку +16 м и сообщил о происшествии сменному инженеру. В тот момент там присутствовал и главный инженер Иван Николаевич Кокорин. Он прежде всего спросил меня: «Кто еще знает?». Затем все, кто был на пульте управления, бросились вниз по лестнице к месту пожара. Через некоторое время он был потушен, а нас попросили об этом происшествии забыть и никому не рассказывать.
Отдыхая и «перекуривая» пережитый стресс, сменный инженер «по большому секрету» рассказал мне о недавней радиационной аварии: рядом с территорией Завода-25 взорвался «какой-то специальный резервуар с радиоактивными отходами». От этого взрыва был сильно загрязнен строящийся радиохимический Завод-35, а Завод-25 был тоже загрязнен, но в меньшей степени, и его не останавливали. Теперь дезактивация продолжается, солдаты ещё отмывают территорию и стены зданий, поэтому всем нужно быть осторожными и ходить от проходной до производственного корпуса только по размеченной пешеходной дорожке.
А потом сменный инженер предложил сводить меня «на экскурсию» к вытяжной трубе высотой 150 метров, возведенной для строящегося Завода-35. Когда мы подошли к основанию этой огромной трубы, он откатил по рельсам тяжеленную дверь, и внутрь трубы снаружи хлынул воздух с такой силой, что, казалось, мог унести нас на небо. Я поднял с земли старую телогрейку и бросил её вверх. Она улетела в небо как пушинка!
Мы работали на Заводе-25 почти месяц, фактически находясь в условиях последствий атомного взрыва (радиационной аварии), произошедшего в сентябре 1957 года.
Только в 2012 году из книги Елены Козловой «Творцы ядерного века» я узнал подробности случившегося: «В течение долгого времени об этой аварии в нашей стране ничего не публиковалось. Всё содержалось в большой тайне. Факт этого взрыва в СССР впервые подтвердили только в 1989 году, после того, как страна узнала об аварии на Чернобыльской атомной станции. По данным заключения о причинах аварии и последующих исследований, здесь взрыв был обусловлен техническими неисправностями и нарушением режима охлаждения раствора радиоактивных отходов в огромной «банке 14», изготовленной из нержавеющей стали. Она перестала охлаждаться, затем начала разогреваться от энергии радиоактивного излучения, жидкость испарилась и образовался сухой остаток солей. Разогрев сухого остатка продолжался, и наконец произошел химический взрыв. На месте взрыва образовалась воронка глубиной до 10 метров и диаметром около 20 метров. Вся эта куча радиоактивной земли вместе с остатками радиоактивной жидкости поднялась в воздух. Высота этой радиоактивной тучи была около одного километра, а понесло её ветром на «много километров». Ясно, что это была не рядовая авария, а катастрофа. Но все продолжали работать. Не останавливались атомные реакторы и радиохимический завод 25. Взрывная волна не оказала никакого влияния на город, так как прошла от него правее. Но радиоактивные аэрозоли разносили транспорт и люди, которые уходили со смены «грязные». Даже переодевшись в свою одежду, они проходили по грязной территории завода, ехали на грязных автобусах. Это могло принести радиоактивные загрязнения в город. Поэтому было принято решение о создании зоны переодевания, а чтобы не допустить ни одного грязного автобуса в город, были сооружены мойки для автобусов. Вторая задача — не допустить паники в городе. «Никакой информации, что сам собрал, никому не передавай. Когда спросят, тогда и говори, а не спросят, не говори. Вот так они и работали». Впоследствии воздействие радиации на работавших на предприятии «Маяк» в 1957 году было приравнено к воздействию радиации при аварии на Чернобыльской АЭС.
После внедрения гамма-спектрометра на Заводе-25 я начал думать о применении гамма-спектрометра для определения малых концентраций примесей в материалах, которые используются металлургами в нашем Институте. Начальник лаборатории В. К. Марков одобрил моё предложение, указал эти материалы и выделил отдельную комнату для работы. После оформления документов мне разрешили проводить облучения проб в атомном реакторе Курчатовского института. В то время реактор находился рядом с проездом между нашими институтами, который в шутку называли «проездом двух академиков» (И. В. Курчатова и А. А. Бочвара).
Облученную на атомном реакторе пробу в контейнере я на выделенной мне машине с водителем доставлял к входным дверям нашего здания. Затем на лифте привозил контейнер на пятый этаж. Этой работой я занимался почти полгода и по ее итогам написал статью. Но неожиданно меня вызвал директор Института Андрей Анатольевич Бочвар. Он объяснил мне, что разработка новых методик и приборов контроля полезна и актуальна при создании принципиально новой технологии производства. Важно заранее создавать новые средства контроля. А поскольку химики сейчас разрабатывают новую экстракционную технологию производства плутония, то следует обратиться к ним и работать совместно с ними. Этот отеческий совет Андрея Анатольевича запомнился мне на всю жизнь.
От химика Вячеслава Владимировича Ревякина я узнал, что самое трудное для них — это изготовление проб для контроля содержания плутония, растворённого в синтине (соединение типа керосина). Я не знал, как помочь химикам, но меня выручил случай. В зимние студенческие каникулы мне предложили выступить в Ленинградском университете с докладом о применении гамма-спектрометра для контроля содержания гамма-излучающих элементов в «растворах». Я согласился и выступил. А после меня выступал О. А. Матвеев с докладом о полупроводниковых детекторах для регистрации различных альфа-активных элементов. И у меня появилась идея применить их для контроля содержания плутония в «органических растворах». После нашего знакомства Олег Александрович Матвеев пригласил меня в ленинградский Физико-технический институт им. А. Ф. Иоффе. Там я более подробно познакомился с полупроводниковыми детекторами, и мне подарили три детектора. В Институте мы их использовали для изготовления несложного прибора для измерения концентрации плутония в «органических растворах». Это облегчило работу химикам. Теперь им не надо было изготавливать специальные пробы, а было достаточно капнуть раствор на поверхность перед детектором.
На следующий год осенью должны были начаться первые производственные испытания экстракционной технологии на комбинате «Маяк». После подробных консультаций с химиками я задумал к этому времени изготовить прибор на основе полупроводниковых детекторов для контроля содержания плутония в синтине без отбора проб. Но для этого нужно было подробнее изучить эксплуатационные характеристики этих детекторов. Сотрудники ленинградского Физтеха были заинтересованы во внедрении полупроводниковых детекторов, и в начале марта я и Валентина Григорьевна Юдина отправились в Ленинград. Жили мы недалеко от института, в гостинице «Выборгская», и после работы у нас оставалось время знакомиться с городом, его музеями и театрами, в том числе знаменитым БДТ имени М. Горького под руководством Г. А. Товстоногова.
За время этой командировки мы хорошо изучили эксплуатационные характеристики полупроводниковых детекторов и получили 10 детекторов для изготовления «Прибора альфа». Так мы назвали будущий прибор вместе с нашими друзьями ещё в Ленинграде.
После возвращения из командировки мы за три месяца изготовили оригинальный прибор. В этом приборе чувствительная поверхность детектора располагалась в 10 миллиметрах от поверхности стальной пластинки, по которой тонким слоем должен был протекать синтин с растворенным плутонием.
Проверку действия «Прибора альфа» проводили на «Маяке» вместе с Ревякиным, но он просил об этом «помалкивать» до начала производственных испытаний. Они проходили в странном круглом здании с толстыми чугунными стенами. Старожилы завода рассказывали, что это здание построили для проверки возможности производства плутония с использованием эфирных растворов. Такую технологию предлагал немецкий физико-химик Макс Фольмер, с которым я ходил «по одному коридору» в лаборатории З. В. Ершовой. Но еще до практических испытаний в здании произошел взрыв паров эфира, и крыша здания обрушилась. Ну а теперь здесь готовили производственные испытания экстракционной технологии производства плутония с использованием горючего, но не взрывоопасного синтина.
Оборудование для испытания экстракционной технологии было размещено на трех этажах. Производственными испытаниями руководил Виктор Борисович Шевченко, начальник химической лаборатории нашего Института. В начале испытаний контроль технологического процесса проводили путём ручного отбора жидких проб и их анализа в заводской лаборатории. Это замедляло производственные испытания и раздражало В. Б. Шевченко. Но когда мы установили «Прибор альфа» и с помощью кабеля вывели его показания на общий стенд, то необходимость в отборе и анализе проб в центральной лаборатории отпала. Теперь экстракционный процесс очистки плутония можно было наблюдать на пульте управления. Мне запомнился восторг Виктора Борисовича от использования «Прибора альфа» и энтузиазм, с которым мы работали на комбинате. Как пример этого энтузиазма приведу случай, когда Валентина Григорьевна Юдина при переходе из одного помещения в другое поскользнулась и упала в лужу синтина, загрязненного плутонием. Я настаивал, чтобы она прошла дезактивацию и отправилась отдыхать в гостиницу. Но Валентина Григорьевна только приняла душ, сменила рабочую одежду и продолжала работать до вечера.
Через две недели В. Б. Шевченко сообщил, что основная программа производственных испытаний выполнена, но он хотел бы провести дополнительные опыты и просит нас остаться на комбинате еще на неделю. Мы ощутили гордость, что наш «Прибор альфа» был полезен при производственных испытаниях новой экстракционной технологии, и были воодушевлены тем, что внесли свой вклад в укрепление обороноспособности Советского Союза.
Через полгода после успешного применения «Прибора альфа» на комбинате «Маяк» Олег Александрович Матвеев защищал докторскую диссертацию на ученом совете под руководством академика Исаака Константиновича Кикоина, знаменитого своим изобретением способа разделения изотопов урана и выделения урана-235 с использованием специальных центрифуг. В ходе защиты диссертации О. А. Матвеев доложил о разработанных им полупроводниковых детекторах и кратко упомянул об их использовании в «Приборе альфа». Защита докторской диссертации прошла успешно, и в заключение И. К. Кикоин высказал пожелание объединить усилия двух институтов в разработке полупроводникового альфа-детектора, пригодного для автоматизации контроля при химическом производстве плутония. Эти слова академика Кикоина «запали мне в душу».
Я начал задумываться над созданием погружного полупроводникового альфа-детектора, пригодного для использования в водных и органических растворах. Однако когда я обратился за консультацией к Матвееву, он сказал, что создание такого прибора маловероятно. Тем не менее, помочь в будущем не отказался.
Вначале я пытался использовать ультразвуковой генератор для исключения сорбции на чувствительной поверхности, покрытой тонким слоем золота. На эти эксперименты я безуспешно потратил почти полгода и после этого вспомнил свои юные годы, когда увлекался химией. В институтской библиотеке я познакомился с вопросами сорбции материалов в растворах при контакте с поверхностью, окружающей раствор. Чтобы исключить сорбцию растворённых материалов на активной поверхности детектора, необходимо было создать между раствором и активной поверхностью детектора минимальный электрический потенциал, достаточный для сорбции «диполей воды» на поверхности детектора, так как «диполи воды» препятствуют сорбции. В итоге я сформулировал три требования, которые необходимо учитывать при создании погружного полупроводникового альфа-детектора на основе кристаллов «н» типа кремния.
Во-первых, они должны иметь золотое покрытие чувствительной поверхности.
Во-вторых, между чувствительной поверхностью монокристалла кремния и раствором должен быть минимальный электрический потенциал. А этого можно достигнуть при использовании кристаллов «н» типа кремния с низким удельным сопротивлением. (Возможно, тогда при контакте детектора с раствором на его чувствительной поверхности не будет сорбции тяжелых альфа-активных атомов, кроме сорбции «водных диполей».)
В-третьих, для электропитания детектора его «противоположная сторона» должна запаиваться в стеклянную ампулу.
Все эти соображения я изложил начальнику лаборатории В. К. Маркову. Он одобрил моё желание создать такие детекторы. Через несколько дней он пригласил меня и сообщил, что доложил директору Института о моём желании разработать погружные детекторы для дистанционного контроля химического производства плутония. Андрей Анатольевич Бочвар также одобрил это направление работ и выделил для них большую комнату недалеко от своего кабинета, где много лет назад располагались немецкие учёные.
Необходимую практическую работу по созданию погружных детекторов я проводил с помощью лаборанта Н. А. Короткова. Перед началом работы мы вместе с ним поехали в Физико-технический институт им. А. Ф. Иоффе, в лабораторию Рывкина, где работал теперь уже доктор физ.-мат. наук О. А. Матвеев. Там за три недели Н. А. Коротков освоил весь процесс изготовления полупроводниковых детекторов. При этом он записал все нюансы технологии и изучил все необходимые материалы. По возвращении из командировки мы подготовили всё необходимое для изготовления детекторов. В помощь нам направили двух лаборанток, которые, прежде чем начать основную работу, осваивали технологию известных полупроводниковых альфа-детекторов. Я в это время поехал на Украину, в город Запорожье, где было промышленное производство монокристаллического кремния «н» типа. Там я приобрёл несколько партий монокристаллов «н» типа кремния с удельным сопротивлением от 100 до 2500 ом х см.
Для проверки моих предположений о влиянии величины омического сопротивления «н» типа кремния на сорбцию альфа-активных атомов было изготовлено четыре партии погружных детекторов из монокристаллов «н» типа кремния с удельными сопротивлениями 100, 500, 1000 и 2500 ом х см. После лабораторных испытаний этих партий детекторов выяснилось, что детекторы, изготовленные из монокристаллов кремния «н» типа с удельным сопротивлением 100-500 ом х см, не имеют сорбции альфа-активных атомов. Мои идеи, одобренные А. А. Бочваром, оказались верными. И я не зря почти два года упорно трудился над созданием погружных полупроводниковых альфа-детекторов. Все это время мне активно помогал Н. А. Коротков.
Создание погружных детекторов, конечно, праздновала вся наша группа, и авторское свидетельство на изобретение «Погружного поверхностно-барьерного альфа-детектора» был оформлено на М. И. Крапивина, В. Г. Юдину, А. А. Якобсона и М. П. Малафеева с приоритетом от 10 июня 1964 года. Николай Александрович Коротков за разработку погружных детекторов был награждён Орденом Трудового Красного Знамени. А я был награжден орденом «Знак Почёта».
Николай Александрович Коротков родился 29 июня 1923 года в Москве, в доме на Таганке, в семье рабочего, сталевара Московского металлургического завода «Серп и молот». В этой семье было трое детей: сестра Александра, братья Константин и младший Николай. В начале Великой Отечественной войны все они ушли на фронт. Константин стал Героем Советского Союза и погиб на фронте. Николай по комсомольскому призыву, не окончив средней школы, прошел школу подрывников, которых направляли в тыл врага для подрыва железнодорожных путей и составов. В один из рейдов в тыл врага Николай Коротков получил тяжёлую травму ноги, но его смогли переправить обратно через линию фронта и поместили в московский госпиталь. Там он пробыл почти полгода, и всё это время его навещала школьная подруга Александра. После госпиталя Коротков получил статус инвалида Отечественной войны первой степени. Его направили работать в «секретный Институт». Как инвалиду Отечественной войны ему предоставили большую однокомнатную квартиру со всеми удобствами, легковой автомобиль с ручным управлением и гараж рядом с домом. Школьная подруга Николая Александровича Александра стала его женой. Я не раз бывал в их дружной семье. Николай стал моим хорошим другом. А в Институте он сделался «мастером на все руки для физиков и химиков».
Среди сотрудников Института ещё один человек стал мне другом на всю жизнь. Это Никитин Владимир Иванович. Он окончил МИФИ и вначале работал в лаборатории автоматизации химических процессов. Кроме того, он вел большую работу в профсоюзном комитете нашего Института. Со временем он перешел работать в мою группу, быстро освоил специфику работы и стал редактором всех наших производственных отчётов. Теперь мы давно пенсионеры, но остаёмся друзьями и часто вспоминаем наши трудовые годы.
Но продолжу рассказ об Атомном проекте.
Производственные испытания погружных полупроводниковых детекторов проходили на новом радиохимическом Заводе-35. Для испытаний было подготовлено два прибора с чувствительной поверхностью со сторонами 4 и 30 миллиметров. Это позволяло определять содержание плутония в растворах с широким диапазоном концентраций. Технологическая цепочка химических аппаратов была расположена горизонтально. По сравнению с Заводом-25, это было безопаснее и удобнее в эксплуатации. Все внутренние производственные помещения имели высокие потолки и были хорошо освещены. В помещении для переодевания даже был небольшой бассейн.
Производственные испытания детекторов проходили с участием сотрудников «Маяка». После испытаний было принято решение освоить производство этих детекторов на комбинате «Маяк». Исполнение этого решения поручили отделу приборов дистанционного контроля технологических процессов под руководством Николая Кононова.
В связи с этими успехами В. К. Марков предложил мне поступить в заочную аспирантуру при нашем Институте. Я сдал необходимые экзамены, в срок закончил аспирантуру и вскоре защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата технических наук.
Дальнейшее внедрение детекторов проходило на комбинатах в районах городов Томска и Красноярска. Группу под моим руководством численно увеличили. Мы самостоятельно изготавливали погружные детекторы и электронную аппаратуру к ним, а затем внедряли их в химическое производство плутония. Этой трудной изнуряющей работой мы занимались почти два года. А самые сложные командировки были на Горно-химический комбинат в Красноярске-26 (теперь Железногорск), расположенном в 60 километрах от Красноярска. Такого грандиозного производственного сооружения, как ГХК, никогда раньше не было. Его создали как один из важнейших элементов оборонной мощи Советского Союза.
В Красноярске-26 сначала надо было привыкать к новому часовому поясу, отличавшемуся от московского на четыре часа. Утром ехать на работу приходилось на обычной электричке, но по необычной железной дороге, проложенной внутри огромной каменной горы, стоящей на берегу Енисея. Такой атомный завод не могла достать ни одна атомная бомба! К концу рабочей смены, проходившей фактически под землёй, чувствовалась усталость, хотя в рабочие помещения подавался очищенный и увлажнённый воздух. Но там отсутствовал солнечный свет. Командированным трудно было привыкнуть к таким условиям работы. Но зато нам всегда оказывали особенно теплый приём. Многие сотрудники Челябинска-40 переехали сюда, в Красноярск-26. Директором огромного радиохимического завода стал Евгений Ильич Микерин, работавший на «Маяке» директором небольшого Завода-25, а затем Завода-35. С ним мы вспоминали, как в тяжелом 1957 году, после радиационного взрыва, занимались внедрением гамма-спектрометра.
С концом командировок в Красноярск-26 закончилось участие нашей группы в Атомном проекте. Ведь не вечно будут производить плутоний для атомных взрывов. Тем более что ещё в 1961 году на архипелаге Новая Земля, расположенном между Баренцевым и Карским морями, была испытана мощнейшая в истории 58-мегатонная водородная бомба, имевшая энергию взрыва во много раз больше, чем у «бомбы с плутонием». А в 1963 году в Москве между СССР, США и Великобританией было подписано соглашение о запрещении испытаний ядерного оружия. С тех пор атомная энергия должна была применяться в мирных целях. В нашем Институте начали разрабатывать твэлы для тепловых атомных реакторов и атомного подводного флота.
С завершением моего участия в Атомном проекте в моей семье тоже произошли важные события. Моя жена Ирина Глебовна, кандидат биологических наук, поняла, что мне теперь не надо подолгу уезжать в командировки и поэтому можно взять на воспитание детей из детдома. Мы взяли мальчика и девочку. Наша семья жила тогда на площади Курчатова, в большом доме, но в маленькой комнате двухкомнатной квартиры. Меня вызвал к себе А. А. Бочвар и сказал: «Милослав Иванович, я знаю, что вы усыновили двоих детей, и жилищные условия у вас стесненные, поэтому принято решение выделить вам из директорского фонда двухкомнатную квартиру на 10-м этаже нашего нового дома у метро «Сокол». Скоро мы справили новоселье и устроили детей в детский сад, который находился напротив подъезда нашего дома.
Беспартийный директор нашего Института А. А. Бочвар обладал не только необыкновенной способностью объединять талантливых людей для решения важнейших задач, стоявших перед страной, но и потребностью заботиться о своих сотрудниках.
В один из весенних дней 1966 года Андрей Анатольевич пригласил меня в кабинет и сообщил, что я должен срочно поехать к министру Е. П. Славскому. Ефим Павлович приветливо принял меня и прежде всего спросил, откуда я родом и где учился. Узнав, что я родился на хуторе Митькин Букановской станицы Донского края, он пошутил: «Да вы у нас казак, как и я». Затем он поблагодарил меня за создание и внедрение погружных альфа-детекторов и перешел к вопросу о создании в Латвии института радиоизотопного приборостроения. В этом институте предполагалось в дальнейшем изготавливать погружные альфа-детекторы и приборы на их основе. Славский при этом сказал: «Конечно, ненадежно в Латвии строить такой институт, но есть указание «сверху».
Министр поручил мне курировать создание этого института и пожелал успеха. Сам Е. П. Славский, который вручал мне орден «Знак Почёта» за участие в Атомном проекте, теперь отправлял меня в Ригу с заданием в качестве представителя Министерства!
В Риге меня встретил и доставил в гостиницу сотрудник Радиоизотопной лаборатории, работавшей там при Академии наук Латвийской ССР. В этой маленькой гостинице на берегу озера уже жили мои друзья, сотрудники лаборатории ленинградского Физтеха Олег Матвеев и Никита Строкан. На следующий день нас пригласили в Радиоизотопную лабораторию, которой руководил Владимир Александрович Янушковский. Он сообщил, что готовится постановление партии и правительства о создании Рижского научно-исследовательского института радиоизотопного приборостроения, и нам необходимо обсудить наиболее важные направления его будущей деятельности.
После двухдневных обсуждений Владимир Александрович пригласил нас к себе в гости. Его квартира располагалась в центре Риги на набережной судоходной реки Даугавы. Нас принимали в большой столовой и на обед подавали такие деликатесы, каких нельзя было найти в магазинах Риги. Здесь я узнал, что жена Янушковского — родная сестра А. Я. Пельше, бывшего первого секретаря ЦК компартии Латвии. Может, поэтому в Риге и решили создавать такой институт?
Мы почти неделю готовили материалы к проекту создания Рижского научно-исследовательского института радиоизотопного приборостроения (РНИИРП). Через месяц, в жаркий летний день меня как представителя Министерства среднего машиностроения пригласили в отдел оборонной промышленности ЦК КПСС. Вместе со мной пригласили О. А. Матвеева и Скакодуба, представителя создаваемого в Риге института. Нас ознакомили с подготовленным проектом создания РНИИРП. Мы завизировали проект без замечаний.
Рижанин Скакодуб предложил отметить это событие в лучшем ресторане Москвы. Я без колебаний назвал грузинский ресторан «Арагви», где однажды наша группа отмечала полученную премию.
Мои регулярные командировки в Ригу начались с 1967 года. Для создания РНИИРП было выделено небольшое здание, где начали осваивать изготовление детекторов и приборов для регистрации «атомных излучений». Для работы в институте были привлечены инженеры электронной промышленности Латвии, но основу нового института составили бывшие сотрудники Радиоизотопной лаборатории. Изготовленные приборы подвергались проверке, проходили государственную приёмку. Через два года для института построили новое обширное здание, а для его сотрудников — небольшой жилой городок поблизости.
В одну из командировок в Ригу я случайно познакомился с профессиональным латышским художником Эдгаром Германовичем Винтерсом. Он писал маслом пейзажи и натюрморты, используя тонкий финский картон, который придавал особую яркость краскам на его картинах. Винтерс предложил мне поездить с ним на автомашине по Латвии и поучиться рисовать пейзажи. Так я познакомился с прекрасной латвийской природой и научился держать в руках кисть, что продолжаю делать до сих пор.
Почти пять лет я ездил в Ригу как представитель Министерства среднего машиностроения. Потом в стране многое изменилось. Министр Ефим Павлович Славский был прав, не одобряя размещение в Латвии такого предприятия: в наступившие тяжелые времена «прибалтийской независимости» наши сотрудники еле унесли оттуда ноги.
Завершив свое участие в Атомном проекте, я уже на всю трудовую жизнь был связан только с мирным атомом.