Карраск Михаил Павлович

Сибиряки и атомная энергетика

После окон­ча­ния тех­ни­кума поехал я по направ­ле­нию в п/я 153, кото­рый позд­нее полу­чил назва­ние «Сибир­ский хими­че­ский ком­би­нат». Начи­нал в отделе глав­ного меха­ника. Были, конечно, быто­вые про­блемы (съем­ное жилье, небольшая зарплата). Но стро­ящийся Томск-7 был рас­по­ложен в необы­чайно кра­си­вом месте, мы были молоды, и про­блемы не омра­чали нашу жизнь.

Там же, в Том­ске, в 1964 году я поступил в один из самых слав­ных вузов страны — Том­ский ордена Тру­до­вого Крас­ного Знамени поли­тех­ни­че­ский инсти­тут им. С. М. Кирова, на физико-тех­ни­че­ский факуль­тет. В 1970 году закон­чил его, полу­чив спе­ци­аль­ность «инже­нер-физик».После окон­ча­ния инсти­тута я пора­бо­тал прак­ти­че­ски на всех реак­то­рах СХК. Все они были уран-гра­фи­то­вые, пер­вый был про­точ­ный, не про­из­во­дивший побоч­ного про­дукта — элек­троэнергии. А вто­рой, тре­тий, чет­вер­тый, пятый — это уже были энерге­ти­че­ские реак­торы. Они, кроме нара­ботки делящихся про­дук­тов, выда­вали элек­троэнергию. Сей­час все они, к сожа­ле­нию, оста­нов­лены, хотя три послед­них реак­тора могли бы еще рабо­тать, состо­я­ние у них нормаль­ное.

В 1967 году я узнал о РБМК и о том, что на берегу Фин­ского залива стро­ится атом­ная станция с этими реак­то­рами. Очень заин­те­ре­со­вался этой инте­рес­ной маши­ной, ведь это была АЭС, пред­на­зна­чен­ная для выра­ботки элек­троэнергии и тепла, в отли­чие от наших аппа­ра­тов, кото­рые рабо­тали, пре­жде всего, «на войну». В 1970 году поехал с женой на экс­кур­сию в Ленинград, заехал и в Сос­но­вый Бор, позна­комился с горо­дом. Город нам сразу понра­вился, пора­зил своей чисто­той и кра­си­выми зда­ни­ями. Мы подъе­хали к корпу­сам стро­ящейся АЭС. Тогда-то я и «забо­лел», решил уволь­няться и устра­и­ваться на новую станцию. Я оста­вил в отделе кад­ров свою анкету (на стро­ящейся АЭС инже­неры-реак­торщики были еще не нужны) и уехал назад в Томск. На ЛАЭС в то время уже рабо­тал мой бывший началь­ник, Ана­то­лий Кирил­ло­вич Попов, в Том­ске -7 он был началь­ни­ком смены. Его, к сожа­ле­нию, уже нет в живых.

Когда при­шло время пус­кать пер­вый блок, Ана­то­лий Пав­ло­вич Епе­рин, кото­рый в те годы был глав­ным инже­не­ром ЛАЭС (кстати, тоже выпуск­ник Том­ского поли­тех­ни­че­ского инсти­тута и тоже прошед­ший школу Том­ска-7), поста­вил усло­вие: пер­вый реак­тор должны пус­кать спе­ци­а­ли­сты, имеющие опыт работы на реак­то­рах. Вот так и собрался на ЛАЭС кол­лек­тив старших инже­не­ров управ­ле­ния реак­то­ром (СИУРов), уже пора­бо­тавших в этом каче­стве на других объек­тах Сред­маша и Минэнерго.

СИУР — это лицо, непо­сред­ственно отве­чающее за актив­ную зону реак­тора и за режим его работы. Проме­теем пер­вого энерго­блока ЛАЭС стал Нико­лай Лео­ни­до­вич Федо­сеев, именно он вывел наш пер­вый реак­тор в «кри­тику». Что каса­ется меня, то свой тру­до­вой путь на ЛАЭС я начал в долж­но­сти старшего инже­нера управ­ле­ния реак­то­ром РЦ. Назва­ние долж­но­сти для меня было очень необыч­ным, ведь в нашем режим­ном Том­ске-7 эта долж­ность назы­ва­лась про­сто — «старший инже­нер управ­ле­ния», т.е. по назва­нию нельзя было судить о харак­тере работы, обо­ру­до­ва­ния — все было сек­ретно. При­няли меня на станцию сразу, без собе­се­до­ва­ния. Та тру­до­вая биография, что была у меня за пле­чами, дала мне хорошую рекомен­дацию. При­е­хал я по вызову в июне, а уже в сен­тябре мы пус­кали пер­вый блок. В каче­стве старшего инже­нера управ­ле­ния реак­то­ром гото­вил вме­сте с кол­легами к сборке кас­сеты для загрузки реак­тора. Тогда же сформи­ро­ва­лись все смены. Я попал в чет­вер­тую.

На ЛАЭС я прошел весь путь экс­плу­а­таци­он­ника от СИУРа до началь­ника смены станции, потом был отко­ман­ди­ро­ван для лик­ви­дации послед­ствий ава­рии на ЧАЭС. Вер­нувшись на ЛАЭС, рабо­тал в долж­но­сти началь­ника лабо­ра­то­рии ОРТ, позже был пере­ве­ден на долж­ность заме­сти­теля дирек­тора ЛАЭС по общим вопро­сам, по МТО и комплек­тации.

На стро­и­тельство Ленинград­ской АЭС при­езжали уни­каль­ные спе­ци­а­ли­сты, зна­чи­тель­ная часть из них была сиби­ря­ками, выпуск­ни­ками Том­ского поли­теха. При­езжали спе­ци­а­ли­сты из Крас­но­яр­ска, Челя­бин­ска — ото­всюду, где име­лись реак­торы. Так и обра­зо­ва­лась на ЛАЭС «лихая артель энту­зи­а­стов Сибири», как мы, шутя, гово­рили между собой.

Благо­даря Ана­то­лию Пав­ло­вичу Епе­рину на ЛАЭС была внед­рена мето­дика под­бора, обу­че­ния и допуска к управ­ле­нию ядер­ными аппа­ра­тами только спе­ци­а­ли­стов высшей ква­лифи­кации, имеющих большой опыт работы на промыш­лен­ных реак­то­рах подоб­ного типа. Глав­ный инже­нер лично создал и возгла­вил экза­ме­наци­он­ную тех­ни­че­скую комис­сию. Экза­мены он при­нимал очень строго, но в итоге было сформи­ро­вано под­раз­де­ле­ние старших инже­не­ров управ­ле­ния реак­то­ром, каж­дый из кото­рых прошел спе­ци­аль­ную подго­товку, обла­дал необ­хо­димыми зна­ни­ями в самом пол­ном объеме и мог без­оши­бочно действо­вать в осо­бых кри­ти­че­ских ситу­ациях по предот­враще­нию возмож­ных ава­рий.

В ноябре 1975 года на пер­вом энерго­блоке ЛАЭС была предот­вращена тех­но­ген­ная ката­строфа. Решающим фак­то­ром стала наша хорошая тех­ни­че­ская подго­товка. В ночь на 30 ноября 1975 года я, тогда старший инже­нер управ­ле­ния реак­то­ром, дежу­рил за пультом блоч­ного щита управ­ле­ния пер­вого блока ЛАЭС. Это была крат­ко­времен­ная оста­новка блока. Шла подго­товка тур­бо­ге­не­ра­тора к запуску и выходу на уста­нов­лен­ную мощ­ность. В связи с этими рабо­тами ядер­ный «котел» был выве­ден на минималь­ный уро­вень мощ­но­сти, то есть нахо­дился в «холо­стом» режиме экс­плу­а­тации. Во избежа­ние пол­ного «уга­са­ния» нейтрон­ного потока в актив­ной зоне реак­тора из нее были извле­чены все стержни системы управ­ле­ния защи­той и предпри­нима­лись допол­ни­тель­ные меры для сохра­не­ния на долж­ном уровне всех тех­но­логи­че­ских парамет­ров аппа­рата.

Ничто не пред­вещало беды. Все про­изошло вне­запно: при­боры БЩУ зафик­си­ро­вали быст­рое нарас­та­ние мощ­но­сти нейтрон­ного потока в одном из райо­нов реак­тор­ного про­стран­ства. Фак­ти­че­ски это была неизу­чен­ная нештат­ная ситу­ация, впер­вые воз­никшая на много­ка­наль­ном уран-гра­фи­то­вом реак­торе большой мощ­но­сти. В такой кри­ти­че­ский момент малейшая ошибка инже­нера управ­ле­ния реак­то­ром могла при­ве­сти к тех­но­ген­ной ката­строфе, вызвав особо тяж­кие послед­ствия для нескольких при­бал­тийских стран и многих рос­сийских реги­о­нов.

Мне уда­лось оце­нить кри­ти­че­скую обста­новку. Было при­нято реше­ние о постепен­ном и поштуч­ном вве­де­нии стерж­ней регу­ли­ро­ва­ния в актив­ную зону реак­тора и 12 стерж­ней авто­ма­ти­че­ских регу­ля­то­ров с мак­сималь­ным энерго­вы­де­ле­нием. После такой необ­хо­димой «бло­кады» я восполь­зо­вался спе­ци­ально преду­смот­рен­ной для экс­трен­ных ава­рий­ных ситу­аций кноп­кой АЗ‑5, и в актив­ную зону были опущены все оставши­еся стержни защиты. Это поз­во­лило предот­вра­тить страш­ную ава­рию, подоб­ную той, кото­рая позже слу­чи­лась на ЧАЭС. Более быст­рое вве­де­ние в реак­тор­ное про­стран­ство всех стерж­ней СУЗ (как впо­след­ствии пока­зали события на ЧАЭС) неми­ну­емо при­вело бы к разгону на мгно­вен­ных нейтро­нах и теп­ло­вому взрыву реак­тора.

Однако вме­сто наград нам влепили выго­воры. С этим обсто­я­тельством меня при­ми­рил тот факт, что я ока­зался в компа­нии людей извест­ных и всеми уважа­емых — Мура­вьеву, Епе­рину, руко­во­ди­те­лям про­ект­ных инсти­ту­тов тоже объявили выго­вор. Ну, а если серьезно, то я счи­таю, что из той ситу­ации мы вышли вполне достойно. Да, мы спа­лили канал 1333, но не устро­или «Сос­но­быль».

После того, как прошли пус­ко­вые опе­рации пер­вого блока, мы столк­ну­лись со слож­ной физи­кой реак­тора. Как мы выхо­дили на мил­лион — отдель­ная исто­рия. Реак­тор был неста­биль­ный. Как-то в мою смену раз­дался зво­нок. На блоч­ный щит зашли дирек­тор ЛАЭС Вален­тин Пав­ло­вич Мура­вьев вме­сте с Ефимом Пав­ло­ви­чем Слав­ским — леген­дар­ным мини­стром Сред­маша. Мы попри­вет­ство­вали друг друга, обме­ня­лись рукопожа­ти­ями, я пред­ста­вился и про­должил работу.

Мура­вьев и Слав­ский наблю­дали за моей рабо­той молча. Я, сидя за пультом, чув­ство­вал себя пиа­ни­стом — пальцы так и бегали по кноп­кам. Слав­ский гово­рит: «Вален­тин Пав­ло­вич, ситу­ация какая-то инте­рес­ная. Старший инже­нер — сам по себе, авто­ма­ти­че­ский регу­ля­тор — сам по себе. Что за машину мы создали?!» «Да, надо при­нимать меры», — отве­тил ему дирек­тор.

Надо ска­зать, что все это понимали. Ведь нам при­хо­ди­лось рабо­тать вме­сте с авто­ма­том. Каж­дые 20-30 секунд при­хо­ди­лось вмеши­ваться в работу реак­тора, «ров­нять поляну», как у нас гово­рили. Раз­рав­ни­вал рас­пре­де­ле­ние мощ­но­сти по ради­усу и высоте реак­тора, по объему актив­ной зоны. Сей­час это делает авто­ма­тика. А та четырех­стерж­не­вая авто­ма­тика не поз­во­ляла этого делать. Мы, старшие инже­неры, посто­янно обща­лись между собой, спраши­вали друг друга: как у тебя, что у тебя? Наи­бо­лее труд­ные задачи решали кол­леги­ально. Вот так большая атом­ная энерге­тика вхо­дила в нашу жизнь. Тогда не было тре­наже­ров, все мы учи­лись на действующей уста­новке. При­хо­ди­лось самим наби­вать все шишки. Пер­вые серий­ные тре­нажеры появи­лись после Чер­но­быльской ава­рии.

Поощ­ряли нас, надо ска­зать, не часто и не густо. Были стан­дарт­ные премии, ими особо не раз­бра­сы­ва­лись. Премий за выпол­не­ние особо важ­ных работ не было. Тогда все работы были особо важ­ные. Вспоми­наю ситу­ацию: мой кол­лега Ана­то­лий Кон­стан­ти­но­вич Арда­нов как-то в моем при­сут­ствии ска­зал Миха­илу Пан­те­ле­е­вичу Уманцу, глав­ному инже­неру: «Михаил Пан­те­ле­е­вич, вот пустили все четыре блока, выпол­нили задачу госу­дар­ствен­ной важ­но­сти. Так хоть бы меда­люшечку, орде­нишко какой дали!». Отдель­ных руко­во­ди­те­лей после пус­ков, конечно, награж­дали — Мура­вьева, Епе­рина, неко­то­рых началь­ни­ков цехов. А пер­со­нал смен обошли. Премию за пуск дали, но она была очень маленькая, даже не помню, сколько. А Михаил Пан­те­ле­е­вич улыб­нулся так лукаво и отве­чает Арда­нову: «Ты, Кар­раск и я нахо­димся на том уровне, куда медали ни снизу, ни сверху не дохо­дят, дохо­дят только пен­дали». (Выра­зился он, конечно, по-другому). А ведь гигант­ское дело сде­лали, пустив пер­вый блок! В те времена лет­чики-испыта­тели, вво­дившие в строй новую машину, обя­за­тельно полу­чали Героя СССР. Мы испыты­вали машину, каких еще не было, самую мощ­ную в мире, и тоже были сво­его рода испыта­те­лями, рабо­тали в одной упряжке — будь то началь­ники смены станции, блока, старшие инже­неры управ­ле­ния тур­би­ной.

Конечно, нас изредка преми­ро­вали сана­то­ри­ями. В основ­ном, путевки рас­пре­де­ля­лись среди ближ­него круга. Захожу как-то в проф­ком, а там одна проф­комов­ская дама гово­рит дру­гой: «Не знаю, куда поехать — то ли в «Южное взмо­рье», то ли в Евпа­то­рию». Уди­вился, что она еще и выби­рает, нам-то крохи с бар­ского стола доста­ва­лись.

Зато с обес­пе­че­нием про­дук­тами, това­рами все было хорошо, только пива не хва­тало. Сос­но­вый Бор счи­тался закрытым горо­дом, но как тако­вой зоны не было. По паспор­там въезжали-выезжали все, кто был про­пи­сан в городе. А Томск был по-насто­ящему закрытым, там с этим было слож­нее. Счи­та­лось за поощ­ре­ние выехать куда-то, доби­ва­лись про­пуска с «зай­чи­ками». Это были спе­ци­аль­ные отметки, штампы, кото­рые давали неко­то­рые пре­имуще­ства, при­ви­легии — по обыч­ному про­пуску ты мог выехать утром и к вечеру был обя­зан вер­нуться, а «зай­чик» — это уже круг­ло­су­точно. Такой про­пуск можно было полу­чить только спу­стя 2-3 года после начала работы.

Я, к слову говоря, недавно ездил в Томск, зону там открыли, сде­лали послаб­ле­ние, но большин­ство жите­лей города выступает про­тив этого реше­ния. Ведь в такой открытый город мигом сле­та­ется раз­ный непо­нят­ный народ, вырас­тает пре­ступ­ность… А что каса­ется снабже­ния, то оно было вели­ко­леп­ным. И икра, и крас­ная рыба, и кол­баса, и мясо. Да и зара­ботки были выше. Моя жена возила про­дукты подругам, кол­легам в Томск, ведь там при­лавки были пустые. То есть мы в закрытых сред­машев­ских горо­дах реально жили в соци­а­лизме.

С досугом про­блем не было, его мы орга­ни­зо­вы­вали себе сами. В Том­ске ходили по грибы-ягоды, охо­ти­лись, рыба­чили, ведь Сибирь — край, бога­тый при­род­ными ресур­сами. Ловили в Томи, Оби — стер­лядь, судака, щуку, налима… А еще мы занима­лись спор­том. Я, напри­мер, в то время был кан­ди­да­том в мастера спорта по спор­тив­ной гим­на­стике. А уже позже стал масте­ром спорта по под­вод­ному ори­ен­ти­ро­ва­нию. В Сос­но­вом Бору отды­хал на мест­ных озе­рах — Копан­ском, напри­мер. Занимался под­вод­ной стрель­бой. В связи с моим увле­че­нием вспоми­на­ется один курьез­ный слу­чай.

При­езжаю я как-то из коман­ди­ровки, и мне зво­нит заме­сти­тель глав­ного инже­нера по ремонту Михаил Заха­ро­вич Карпов, он был моим шефом в Том­ске. Из его рас­сказа я понимаю, что один из руко­во­ди­те­лей главка, назо­вем его N, мой кол­лега по заводу № 45, посещая нашу станцию в рам­ках уча­стия в работе комис­сии, отды­хал на Шепе­лев­ском озере. Зашел в воду, поплыл и, хва­та­нув водички, откаш­лялся вме­сте со встав­ной челю­стью. Я тут же пред­ста­вил себе глав­ного инже­нера без челю­сти и сразу согла­сился помочь в ее поис­ках на дне озера. А надо ска­зать, что я был спортс­ме­ном-под­вод­ни­ком, у меня был гид­ро­ко­стюм (большая ред­кость по тем време­нам) и под­вод­ное сна­ряже­ние.

На сле­дующий день поехали на озеро. Стоял пас­мур­ный и холод­ный октябрьский день. Я надел костюм, маску, трубку и ныр­нул в направ­ле­нии, ука­зан­ном Карпо­вым. Глу­бина метра три, видимость от дна — сан­тимет­ров два­дцать, потому что вода торфя­ная, тем­ная. Поныряв минут сорок, стуча зубами от холода, всплыл и доложил ему о неудаче. «Как же он на работу ходить будет! Только пред­ставь себе!» — в ужасе ска­зал Карпов. Пред­ста­вил я себе эту кар­тину и решил сде­лать еще одну попытку. Попив чайку, согрелся и при­нял реше­ние искать сек­тор­ным спо­со­бом, для чего выру­бил кол и нашел веревку. Про­плы­ваю метр — нет, про­плы­ваю два — нет, три — смотрю: на дне лежит эта злопо­луч­ная челюсть! Вече­ром с нароч­ным она была отправ­лена N.

Рабо­тая на ЛАЭС, я встре­чался со многими извест­ными людьми, когда они при­езжали к нам в гости — напри­мер, с кос­мо­нав­том Васи­лием Циб­ли­е­вым, два­жды героем СССР, руко­во­ди­те­лем цен­тра подго­товки кос­мо­нав­тов, с нашей знаме­ни­той певицей Эди­той Пье­хой, многими другими извест­ными арти­стами. Мы тогда были молоды и иници­а­тивны, сами гото­вили капуст­ники, устра­и­вали маленькие спек­такли в ДК. Началь­ник отдела ради­аци­он­ных тех­но­логий ЛАЭС Вален­тин Шев­ченко писал сце­на­рии этих спек­так­лей, мы играли, ничуть не смуща­ясь. Сдружи­лись с арти­стами Ленинград­ского опер­ного театра. В этом театре для нас все­гда нахо­ди­лись сво­бод­ные места, пусть даже на при­став­ных сту­льях. Было это в 70-х годах.