Карасев Николай Иванович

Мы работали с энтузиазмом

Я пришел в отрасль, учась на третьем курсе ВЗМИ. Тогда я искал тех­ни­че­скую долж­ность, которая поз­во­лила бы сов­ме­щать работу и учебу. Многие мои това­рищи тогда рабо­тали в НИКИМТе (ныне АО «НИКИМТ-Атом­строй») и активно при­гла­шали меня сюда. Из-за сверх­се­крет­но­сти я толком не знал, чем зани­ма­ется пред­при­ятие; пого­ва­ри­вали, что это военная орга­ни­за­ция. На тер­ри­то­рию часто заез­жала и выез­жала оттуда тяжелая техника.

Я пришел в инсти­тут на долж­ность техника-кон­струк­тора. Встретили меня хорошо, в кон­струк­тор­ском отделе я быстро вклю­чился в работу, разо­брался во всех тон­ко­стях. Началь­ство всегда под­дер­жи­вало молодых спе­ци­али­стов. Мой тогдаш­ний руко­во­ди­тель Вла­димир Пав­ло­вич Суворов охотно под­ска­зы­вал и по-оте­че­ски кор­рек­ти­ро­вал мою работу, никогда не отка­зы­ва­ясь помочь и поде­литься опытом. Очень помо­гало и то, что всегда можно было увидеть резуль­тат труда — чертежи быстро шли на наше завод­ское про­из­вод­ство. Тут даже нет раз­го­вора, хорошо или плохо при­ни­мали моло­дежь! Был опре­де­лен­ный порядок: раз приняли на работу — значит, должны были научить. И учили. При этом наша работа строго оце­ни­ва­лась. В таких усло­виях спе­ци­алист «выта­чи­вался» за два-три года.

Друг к другу обра­щались по имени и на «ты», только к руко­вод­ству — на «вы» и по имени-отче­ству. Прямо скажу, с нами — моло­дыми спе­ци­али­стами — «вози­лись». При отделе кадров были люди, которые орга­ни­зо­вы­вали наш досуг, встречи с руко­вод­ством. На собра­ниях нам рас­ска­зы­вали (конечно, нас­колько поз­во­лял режим секрет­но­сти) об истории инсти­тута, о его зна­че­нии для Мини­стер­ства. Все мы рабо­тали с энту­зи­аз­мом — новая отрасль, да еще какая! В нас под­дер­жи­вался этот энту­зи­азм, суще­ство­вала система поощре­ний внутри пред­при­ятия — Доска почета, грамоты, бла­го­дар­но­сти. Очень почет­ным было полу­чить гос­премию, для чего нужно было пред­ставить проект в Мини­стер­стве и пока­зать его зна­чи­мость для страны.

«Вход — выход» строго кон­тро­ли­ро­вались, отлучки не допус­кались. Здесь же был «режим», и он соблю­дался пре­дельно строго. Режим рас­про­стра­нялся также и на инфор­ма­цию. По рабочим вопро­сам нам давали зна­ко­миться с какими-то аспек­тами, но никто из нас не владел общей кар­ти­ной. Вообще нам не реко­мен­до­ва­лось рас­про­стра­няться, что мы рабо­таем в Мин­сред­маше. Поэтому мы ком­фортно себя чув­ство­вали в коман­ди­ров­ках — там были все свои. При этом в инсти­туте регу­лярно про­хо­дили засе­да­ния Научно-тех­ни­че­ского совета (НТС), где рас­сма­т­ри­вались новые раз­ра­ботки, куда охотно при­вле­кали молодых спе­ци­али­стов. Так нам поз­во­ляли взгля­нуть на про­блему в целом, выра­бо­тать при­вычку искать новые решения.

Как я уже говорил, в инсти­туте был спе­ци­алист, отве­чав­ший за наш куль­тур­ный досуг. Была лыжная база, каждую зиму орга­ни­зо­вы­вались сорев­но­ва­ния. Были команды по футболу, волейболу, хоккею, которые участ­во­вали в обще­на­ци­о­наль­ных сорев­но­ва­ниях — мы входили в спор­тив­ное обще­ство «Динамо». Празд­ники мы отме­чали все вместе, на тер­ри­то­рии, с услов­ного раз­ре­ше­ния руко­вод­ства. Вместе — всей лабо­ра­то­рией, человек 30 — ходили в ресто­раны, в кафе. Правда, при­хо­ди­лось далеко ехать, ведь тогда район, где нахо­дится наш инсти­тут, был насто­я­щей глу­хо­ма­нью. У НИКИМТа были свои дома отдыха, сана­то­рии, турбаза у Черного моря. Но я любил отды­хать дома, навер­ное, из-за того, что много времени про­во­дил в разъез­дах. Я был почти на всех стан­циях, участ­во­вал в пред­экс­плу­а­та­ци­он­ном кон­троле и в пла­но­вых наблю­де­ниях.

Один из наших ста­ро­жи­лов мне рас­ска­зы­вал: Ефим Пав­ло­вич Слав­ский, кото­рому тогда уже было за 80 лет, высту­пая на одном из атомных объек­тов, по-оте­че­ски, как маль­чи­шек, отчи­ты­вал высту­пав­ших перед ним руко­во­ди­те­лей инсти­ту­тов: «Вот вы тут наде­лали, а мне за вас отве­чать». Этим «маль­чиш­кам» уже было за 60 лет. Слав­ский ко всем отно­сился как своим детям, своим уче­ни­кам. Знаю также, что раньше на месте нашего инсти­тута была база и мастер­ские НКВД — так назы­ва­е­мая шарашка, которая соз­да­вала обо­ру­до­ва­ние для стро­и­тель­ства Сталин­ского канала имени Москвы. После пере­дачи поме­ще­ний атомной отрасли эти мастер­ские закрыли, но многие бывшие заклю­чен­ные, уже осво­бо­див­шись, оста­вались здесь жить и рабо­тать.

Одна из моих коман­ди­ро­вок была в Чер­но­быль. Там я пробыл с 18 апреля по 30 мая 1987 года. Уезжая в коман­ди­ровку, я понимал, чем она мне грозит. Мои родные и близкие, есте­ственно, делали попытки меня отго­во­рить. Я отвечал им простым русским словом «надо». Мы делали машины для вскры­тия кровли крыш машза­лов. Отчего-то запо­мнился вот такой момент — в начале мая мы про­ез­жали так назы­ва­е­мый «Черный лес», ели и сосны кото­рого напитались ради­а­цией и стояли черные, как уголь. И вот между этих черных дере­вьев начали про­би­ваться зеленые листья молодых берез. Я ехал и смотрел на эти березы. В Чер­но­быле я впервые стол­к­нулся с геро­из­мом обычных людей — очень многие полу­чали колос­саль­ные дозы, потому что не желали оста­на­в­ли­ваться, упорно про­дол­жая делать свою работу. Мне грустно, что сейчас у чер­но­быль­цев заби­рают льготы, меня­ется отно­ше­ние к тем, кто не жалел себя, работал не за деньги, но только из искрен­него желания успеть сделать мак­си­мально много из того, что от него зави­село.