Игнатова Лидия Ивановна

Как очищался уран

В 1951 году я закон­чила Ураль­ский поли­тех­ни­че­ский инсти­тут в Свер­д­лов­ске. До этого жила на Южном Урале, в Кыштыме. Есть такой город, немножко извест­ный в узких кругах. Там окон­чила школу и поехала учиться в Ураль­ский поли­тех­ни­че­ский. Мате­ри­ально это было для нашей семьи непро­сто, но отец под­дер­жал мое желание учиться дальше.

Пожалуй, в Свер­д­лов­ске был один из самых мощных поли­тех­ни­че­ских инсти­ту­тов. Я бы сказала, что он не уступал ни одному москов­скому вузу, кроме уни­вер­си­тета. Там каждый год наби­ра­лась тысяча пер­во­кур­с­ни­ков.

Неза­долго до выпуска — в 1951 году — к нам при­е­хали пред­стави­тели непо­нятно каких мини­стер­ств, отби­рали на объекты лучших сту­ден­тов. Тро­еч­ни­ков к ним даже не посы­лали. Задача этих пред­стави­те­лей была — опре­де­лить, чтобы роди­тели не служили в белой гвардии, чтобы не было род­ствен­ни­ков за гра­ни­цей и так далее. У нас учился один парень, Юра Зимин, тоже один из силь­нейших. Зашел и тут же, через пять минут, вышел. Я его спра­ши­ваю: «Юр, в чем дело?» А у него, ока­за­лось, роди­тели были рас­ку­ла­чены и высланы на Урал. И ему нужно было раз­ре­ше­ние, чтобы посту­пить в наш инсти­тут. Тем не менее, он его окончил одним из лучших. Но тут его за пять минут, как только услы­шали про роди­те­лей, выставили за дверь. Только по этому пока­за­телю. Ну, а поскольку у меня отец — рабочий, с деми­дов­ских времен рабочая дина­стия, то у меня проблем не было. И я попадаю в Москву на рас­пре­де­ле­ние, а из Москвы меня напра­в­ляют в Обнинск.

И поехала я непо­нятно куда, потому что ника­кого Обнин­ска еще не было, а был какой-то «объект», про который настой­чиво попро­сили не рас­с­пра­ши­вать у местных жителей. При­е­хали вдвоем с одним парнем, он тоже по рас­пре­де­ле­нию, вылезли и огля­ды­ва­емся. Местные спра­ши­вают: «Вам куда?» А мы не знаем, как объ­яс­нить. Они говорят: «Может быть, вам к Моро­зову?» Не знаем мы ника­кого Моро­зова. В конце концов, местные говорят: «Понятно по вашему пове­де­нию, куда вам. Вот по этой дороге шагайте». Мы пошли по дороге и дошли до шлаг­ба­ума. На КПП нам офор­мили про­пуска и посе­лили в гости­ницу. Поскольку мы при­е­хали, ока­зы­ва­ется, позднее, чем осталь­ные, то общежи­тия нам не доста­лось. Полгода ждали комнату в общежи­тии, а пока жили в гости­нице.

По спе­ци­аль­но­сти я тех­нолог сили­ка­тов. Сили­каты — это кера­мика для метал­лур­гии. Хотя моя тетка Таня, дере­вен­ская учи­тель­ница, все время гово­рила: «Что твои кирпичи? У нас в деревне кирпичи делают без всякого инсти­тута. Кем ты будешь?» Я ей воз­ра­жала: «Знаешь что? В мар­те­нов­скую печь твои дере­вен­ские кирпичи не поставишь».

И я попадаю в группу, которая зани­ма­лась оксидом берил­лия. Неболь­шая группа, типа малень­кой мастер­ской. Она для метал­ло­ве­дов выпус­кала раз­лич­ные стаканы, детали все­воз­мож­ные. А они в наших ста­ка­нах плавили сплавы.

Руко­во­дил группой — так это хитро — Борис Сте­па­но­вич Васи­льев. Он считался руко­во­ди­те­лем группы, но зани­мался больше снаб­же­нием. Васи­льев был завод­ской, без твор­че­ской жилки, без понятия, потому что это совер­шенно новый процесс, оксидом берил­лия никто не зани­мался, тех­ноло­гия не освоена. На самом деле нала­жи­вал процесс и руко­во­дил им доктор Тиме, Герхард Тиме, немец, немец­кий химик. Как он рас­ска­зы­вал, у него был в Гер­ма­нии неболь­шой заводик, который выпус­кал вазелин. И он нас все время им снабжал, потому что, наверно, с собой много привез. Купить вазелин тогда, после войны, было невоз­можно — в 1952 году со снаб­же­нием еще было плохо.

Немец­ких спе­ци­али­стов было человек трид­цать: химики, физики, лабо­ранты, сте­к­ло­дувы — почти все с женами, неко­то­рые с детьми. И первым научным руко­во­ди­те­лем объекта тоже был немец — доктор Позе, физик Хайнц Позе. У него было пятеро детей, когда он приехал. (Его сына недавно видела — закон­чил в свое время Сара­тов­ский уни­вер­си­тет, имеет двойное гра­ждан­ство, пре­красно говорит по-русски и по-немецки. Рабо­тает, по-моему, у нас в Дубне). Немцы при­везли с собой из Гер­ма­нии лабо­ра­тор­ное обо­ру­до­ва­ние, какого я никогда не видела на Урале, при­е­хали со своим вазе­ли­ном, своими кре­слами, книгами, книж­ными шкафами, ракет­ками и сетками для тен­нис­ных кортов, рожде­ствен­скими игруш­ками и так далее…

Первым делом отстро­или себе корт, потому что почти все немцы играли в теннис; ходили, на радость и изум­ле­ние местных, в корот­ких шортах, с тен­нис­ными ракет­ками в руках… Потом и наши поти­хо­нечку под­клю­чаться стали. Оттуда и пошла тен­нис­ная куль­тура Обнин­ска.

Ну, так вот. Герхард Тиме был очень хорошим спе­ци­али­стом. Во-первых, он прибыл на наш объект из Элек­тро­стали, и уже там дважды стал лау­ре­а­том Сталин­ской премии за работы по атом­ному проекту. Мне было очень инте­ресно с ним рабо­тать и осва­и­вать каждую опе­ра­цию в тех­ноло­гии изго­то­в­ле­ния изделий. Он заставил пора­бо­тать на всех рабочих опе­ра­циях. И я фак­ти­че­ски позна­ко­ми­лась целиком с тех­ноло­гией — кера­мика есть кера­мика, там всегда есть что-то общее. Совер­шенно новым для меня был процесс шли­кер­ной заливки, которая у нас нигде не исполь­зо­ва­лась. Печи, про­цессы, зна­ко­мые, незна­ко­мые — я очень быстро освоила все это.

Но ока­за­лось, что группа-то малень­кая, всего человек восемь-девять. И два инже­нера, а я третья, вроде как лишняя. И поэтому, когда я все освоила, села за стол — а зани­маться нечем. А сказать кому-то, пожа­ло­ваться, попро­сить совета — попро­буйте, когда настолько высока была секрет­ность в ту пору, что на всех дверях висели таблички «вход вос­пре­щен». Допуск у меня был только в нашу комнату, в другие сту­чаться не моги.

Наконец, я запи­са­лась на прием к замди­рек­тора Красину Андрею Капи­то­но­вичу, пришла к нему и заявила, что не хочу сидеть просто так, не для того закан­чи­вала инсти­тут. Ураль­ский харак­тер. Он мне начал объ­яс­нять, что столько проблем, такой широкий спектр иссле­до­ва­ний... «Вход вос­пре­щен» на всех дверях — какие иссле­до­ва­ния, какой спектр? Мы с ним долго спорили, потом я ушла, а недели через две он меня при­гла­сил и сказал, что меня зовет к себе Вла­димир Алек­сан­дро­вич Малых. — «Пойдете?» — А я уже знала, что Малых зани­мался оксидом берил­лия. — «Пойду, конечно». — О том, что он ТВЭЛы создает для первой в мире, я, разу­ме­ется, не знала.

Поду­мала, что Вла­димиру Алек­сан­дро­вичу нужен керамик — но ока­за­лось, что керамик у него уже был, Жанна Ива­новна Иевлева, а нужен элек­тро­химик. А я же закон­чила химфак и была знакома с химией, но не настолько, чтобы считаться элек­тро­хими­ком. И вот я поя­ви­лась у Вла­димира Алек­сан­дро­вича, и он мне дает задание: очи­стить от окисной пленки поверх­ность деталей из метал­ли­че­ского урана элек­тро­хими­че­ским путем.

И я начинаю искать, что и как делать. Ни лите­ра­туры, ни кого-то, кто мог бы помочь с советами. Сам Вла­димир Алек­сан­дро­вич не раз­би­ра­ется в элек­тро­химии. Я уж поду­мала: не махнуть ли к себе в инсти­тут? Но — далеко. И как там меня еще примут с этими «нельзя входить никуда», неиз­вестно, потому что секрет­ность тоже обя­зы­вает и навя­зы­вает тебе соот­вет­ству­ю­щее пове­де­ние. Пере­ры­ваю кучу лите­ра­туры, пытаюсь что-то найти. В конце концов, удается, оттол­к­нув­шись от элек­тро­по­ли­ровки уже извест­ных метал­лов, про­бо­вать одно, другое, третье. И, в конце концов, под­би­раю состав элек­тро­лита и режимы, делаю образец. А кольца были ура­но­вые. Приношу Вла­димиру Алек­сан­дро­вичу вместо тус­клого металла бле­стя­щее, чистое кольцо. Он говорит: «Пойдет».

Это, напомню, 1952 год. Из защиты у нас только рези­но­вые пер­чатки и рес­пи­ра­торы — нет, не рес­пи­ра­торы даже, а просто хлоп­ча­то­бу­маж­ные повязки на рот. Когда я выдала Вла­димиру Алек­сан­дро­вичу конеч­ный резуль­тат, он остался доволен. Сделали опытные эле­менты, назы­вали мы их тогда «изделия» — «ТВЭЛами» не назы­вали, это уже потом. Изделия отпра­в­ляли на про­верку в НИИ­Хим­маш в Москву. Про­блема была в том, что они не выдер­жи­вали дли­тель­ных теп­ло­вых испы­та­ний. И после очистки тоже. Ситу­а­ция скла­ды­ва­лась тупи­ко­вая.

А Малых, надо сказать, обладал колос­саль­ной научной инту­и­цией. Он был, вообще говоря, гени­ально талан­тли­вым чело­ве­ком. В какой-то момент он решил, что завод поста­в­ляет плохие кольца — и надо их сделать в своей лабо­ра­то­рии. ТВЭЛы со своими коль­цами тоже не прошли испы­та­ний. И вдруг ему при­хо­дит идея, что топливо, то есть уран, должно быть не в виде колец, а в виде мелких кусоч­ков, которые он назвал крупкой. Но где взять эту крупку для пробы? Он при­ни­мает решение: име­ю­щи­еся в лабо­ра­то­рии кольца надо раз­дро­бить.

Для начала он у Жанны Ива­новны взял одетую в полный ком­плект спе­ц­о­де­жды лабо­ран­тку Нину Козы­реву, посадил ее на стул; для защиты от излу­че­ния ей накрыли ноги, и она кусач­ками дробила уран себе на колени. С этой крупкой был изго­то­в­лен первый ТВЭЛ, после успеш­ных испы­та­ний кото­рого сразу же была раз­ра­бо­тана тех­ноло­гия полу­че­ния ура­но­вой крупки на токар­ном станке. Но эта картина до сих пор у меня перед глазами: сидит посе­ре­дине лабо­ра­то­рии Нина Козы­рева и кусач­ками раз­гры­зает себе на колени ура­но­вые кольца. Разу­ме­ется, это не метод, только первый образец.

Я к тому времени уже руко­вожу группой, у меня лабо­ранты, обо­ру­до­ва­ние — хоть неболь­шое, зато свое, причем все настро­ено на кольца. При рас­тво­ре­нии окисной пленки в про­цессе элек­тро­по­ли­ровки кольца явля­ются анодами. А крупку как я буду?.. Значит, опять нужно новое обо­ру­до­ва­ние соз­да­вать. Но мы с Вла­дими­ром Алек­сан­дро­ви­чем очень быстро разо­брались. Он все-таки был талант, кон­струк­тор­ский гений. Момен­тально схва­ты­вал. И тут же сказал: «Барабан сделаем». Я говорю: «Хорошо, Вла­димир Алек­сан­дро­вич, барабан». Если барабан у нас из стали, то крупка не очи­стится от окиси, когда мы ее насы­паем на сталь­ную поверх­ность. Я говорю: «И что? Или мы из никеля сделаем барабан?» А на никеле уран чистится, сразу очи­ща­ется, весь све­т­лень­кий ста­но­вится. Он говорит: «А мы нике­ле­вую фольгу посте­лим в бара­бане». Короче, общими уси­ли­ями мы создали новое обо­ру­до­ва­ние для этой крупки, потому что отка­заться от этого было все равно нельзя. И про­блемы исчезли. Этот вариант ока­зался настолько стойким и тех­ноло­гич­ным, что потом уже пошел во все осталь­ные раз­ра­ботки.

У Малых была особая манера руко­во­дить: он не только не кричал никогда, он даже никогда не спра­ши­вал, не инте­ре­со­вался, опоздал или не опоздал ты, отлу­чился — не отлу­чился; такие мелочи его просто не инте­ре­со­вали. Но то, что он просил сделать, должно было быть готово к назна­чен­ному сроку. И не важно, когда ты рабо­та­ешь — вечером, утром, да хоть ночь напро­лет — ты должен выдать готовый резуль­тат и отчитаться. Если не можешь выдать, то тут, конеч­но… Нет, он не ругался, но мог так пре­зри­тельно посмо­треть, что в сле­ду­ю­щий раз вывер­нешься наи­знанку, но дело сде­ла­ешь. И опаз­ды­вать вроде бы не запре­щал, просто сам при­хо­дил в семь утра, а работа начи­на­лась с восьми, а он уже там, уже все обошел и все посмо­трел. И мог где-нибудь в поло­вине вось­мого выгля­нуть из своей комнаты и сказать инже­не­рам: «При­гла­сите ко мне Игна­тову». Или кого-то там еще. Поло­вина вось­мого. Если меня нет, это уже нехо­рошо. Инже­неры скажут потом: «Тебя спра­ши­вал Малых, а тебя не было». Так что за опо­з­да­ния Малых никого не ругал, просто все при­хо­дили не к восьми, а на час-полчаса раньше…

Вот так, в общем, мы и рабо­тали.