Мне есть о чём рассказать
Отец у меня из Тульской области. В молодости переехал в Москву, работал ломовым извозчиком. Потом где-то увидел объявление о наборе в кулинарный техникум, поступил, окончил, работал шеф-поваром в заводской столовой в Филях, на 23-м заводе (сейчас завод им. Хруничева). Утром 22-го июня 1941-го года (а это было воскресение) ему принесли повестку и приказали явиться в Полоцк в формируемый из москвичей, ленинградцев и белорусов фронтовой госпиталь в качестве шеф-повара, обученного готовить номерные столы для раненных. Так что, выходит, к войне мы готовились.
Туда же, в госпиталь, призвали из Витебска мою будущую маму. Она тоже деревенская, окончила фармацевтический техникум в Могилёве. Работала в аптеке провизором. Так что, по факту, родители у меня были смекалистые и предприимчивые, потому что поступить до войны на фармацевтику в Витебске было очень непросто — там конкуренция была, как сейчас во ВГИКе или в МГИМО.
В составе эвакогоспиталя отец с матерью отступали до самой Москвы. Это были кошмарные месяцы бомбежек, обстрелов цивилизованными лётчиками Люфтваффе санитарных поездов и автомобилей с красными крестами на крышах, жутких страданий и потерь. Об этом времени родители вспоминать не любили. Дошли до Москвы, оттуда их перебросили на переформирование на Урал, затем отправили на Волховский фронт, в город Боровичи. Это как раз на полпути между Москвой и Ленинградом, чуть севернее всем известной станции Бологое. Поскольку в этом городе было развёрнуто более 10 эвакогоспиталей, Боровичи также называли городом-госпиталем.
Чтобы было понятнее: медицинское обслуживание во время войны было трехступенчатое. Первая ступень — медсанбат, в котором женщины, девушки ползают, вытаскивают раненых, оказывают им первую помощь. Вторая — эвакогоспитали, которые находятся в составе фронтов. Третья — тыловые госпитали. Причём те, кто работали в тыловых госпиталях, только значительно позже получили право считаться ветеранами войны, долгое время таковыми считались только работники медсанбатов и эвакогоспиталей.
Вот в таком фронтовом эвакогоспитале 9-го января 1944-го года я и появился на свет. По этому поводу родители любили вспоминать известную байку. Приходит Берия к Иосифу Виссарионовичу: «Товарищ Сталин, мы призвали в армию полтора млн. женщин, из них 400 тысяч уже беременные. Что будем делать?». Сталин подумал, пыхнул трубкой и сказал: «Завидовать, Лаврентий».
С тех пор я никогда не был в Боровичах. В этом году не выдержал — потянуло на родину (шесть часов на машине). Место красивейшее. Валдай, озёра, река Мста. Работники местного музея (большое им спасибо) подняли документы, нашли место, где я родился. До войны и сейчас это здание городской «пожарки». Положительных эмоций выше крыши, до сих пор под впечатлением.
Маму после родов демобилизовали. Где-то к августу 44-го Белоруссию освободили, мама с младенцем на руках и с погонами лейтенанта медслужбы вернулась в родную деревню. Отец, естественно, остался и продолжал воевать. У матери были какие-то деньги, ведь она, как-никак, демобилизованный боевой офицер. Она купила козу, чтобы у ребенка было молоко, но козу вскорости сожрали волки, которых за войну расплодилось тьма
И всё-таки меня выходили в той глухой, голодной белорусской деревне. Не было ни света, ни радио, ничего ни ездило, не ходило, соответственно, никаких вестей об отце. Война закончилась, и вдруг через несколько месяцев появляется живой-невредимый отец, который демобилизовался в Польше. Это был самый счастливый день в жизни моей матери Он её забрал в Москву, а потом, когда обустроились, перевезли и меня. Так что, в общем, это по тем временам счастливая история.
В Москве я окончил школу и поступил в МАТИ — Московский авиационно-технологический институт — на отделение сварки. Учился нормально, был комсоргом группы. На 5-ом курсе меня и ещё троих студентов вызвали в деканат. Там сидел незнакомый солидный товарищ. Сказал, что нас, четверых, отобрали для работы в системе Минсредмаша, пообещал приличные зарплаты — для начала 140 рублей, по тем временам действительно очень даже неплохо. А ещё спецмедобслуживание, квартиры и, разумеется, интересную работу. Понятно, что мы с радостью согласились.
Меня распределили на предприятие п/я 1036, сейчас это НИКИМТ. Чем он был интересен тогда? Тем, что туда набирали лучших студентов из самых престижных, как теперь говорят, институтов, то есть коллектив был сильный и на тот момент молодой. Моему начальнику лаборатории Гусакову Г.Н. было чуть за тридцать. Конечно, были люди и постарше, но по духу, по динамике это был безусловно молодой коллектив. Разъездная, монтажная организация. Людей распихивали по стройкам, чтобы научились работать. А строили тогда много: «Маяк», НИАР, красноярские, томские объекты и так далее. Всё только раскручивалось.
В 68-69-ых годах я часто и подолгу работал в Мелекессе — старинном купеческом городе в Заволжье Ульяновской области, который сейчас называется Димитровград. Там был сооружён и действовал крупный атомный научно исследовательский центр НИИАР, в котором велись научные исследования реакторов небольшой мощности, различной физики и конструкции. Для атомщиков построили соцгородок, в котором, согласно нормам Средмаша, было всё: дворец культуры, стадион, плавательный бассейн и, конечно, магазины с московским снабжением. Город при этом оставался открытым, так что в него ехали издалека, аж из Казани и Куйбышева, не говоря уже про Ульяновск, чтобы купить шоколадных конфет, чай со слониками, японские зонтики, болоньевые плащи и так далее…
Неподалёку шла ещё одна ударная стройка — строили ВАЗ — так что вокруг было полно лагерей для «организованного» контингента. Стройбат, зэки и вольнонаёмные составляли основу всех крупных трудовых коллективов. Было очень интересно присутствовать на оперативках. Несмотря на разный социальный статус, на различия в одежде, всё было по делу. Во всех трёх группах имелись классные специалисты. Тем не менее главные монтажные и сварочные работы выполняли только монтажные организации Средмаша.
На этой стройке я заработал первую письменную благодарность. Дело было так. Необходимо было выполнить одну из самых важных и ответственных операций — осуществить приварку корпуса реактора к опорному кольцу. При этом следовало добиться минимального отклонения оси реактора от вертикали. А у меня по проблеме срочных деформаций имелся приличный опыт. Лаборатория, в которой я проходил преддипломную практику, занималась изготовлением технологических каналов для АЭС «Богунице» (Чехословакия). Они состояли из двух деталей: алюминиевая труба и биметаллический переходник. Опытные старшие специалисты научили меня, как можно вести сварку с использованием индикаторных головок. Приварку реактора к опорному кольцу выполняли два сварщика с разных сторон корпуса. Я следил за показаниями индикаторов и называл места, где следует накладывать сварочные валики. За процессом следили много специалистов. Приходил даже самый главный — директор НИИАРа Олег Казачковский, выдающийся учёный-атомщик.
У нас всё получилось. Как говорят метрологи — вертикаль ушла в ноль. Когда я после командировки вышел на работу, меня ждала приятная неожиданность: письменная благодарность, подписанная директором НИИАРа. Было мне тогда 24 года.
В 1969-ом году мне предложили поступить в очную аспирантуру ЦНИИТМАШа с доплатой к аспирантской стипендии. Быть аспирантом-очником в те времена было очень престижно. В Ленинской библиотеке был аспирантский читальный зал. Чтобы в него гарантировано попасть, нужно было в выходные дни часа за полтора занимать очередь в библиотеке. Тема диссертации была не простая. Почти два года на нашем опытном заводе делали сложнейшее оборудование. Освоили его. Совместно с МВТУ разработали новый способ сварки — дуговую наплавку в вакууме испаряющим катодом. Внедрили её на Ижорском заводе для износостойкой наплавки арматуры для Билибинской АЭС. За это — в составе авторского коллектива — я получил премию Ленинского комсомола и в 31 год стал заведующим лабораторией, в которой, между прочим, работали доктор технических наук, изобретатель сварки в углекислом газе, лауреат Ленинской премии Новожилов Н.М. и ещё два кандидата технических наук.
Кроме научной, бурлила в ЦНИИТМАШе и общественная жизнь. Комсомольская организация насчитывала более 250-ти человек. Устраивали турниры по КВН. Приглашали Высоцкого и других популярных бардов. В те времена я был председателем совета молодых ученых и специалистов ЦНИИТМАШ. Одновременно — как лауреата премии Ленинского комсомола — меня ввели в состав комиссии Совета молодых и специалистов ЦК ВЛКСМ по содействию развитию атомной энергетики. Председателем этого Совета был академик Велихов. Евгению Павловичу шел тогда сорок третий год, а он уже был и академик, и депутат Верховного Совета СССР.
Одним из важнейших объектов шефства был строящийся в Волгодонске завод «Атоммаш» — ударная комсомольская стройка. Первым был построен корпус №3 этого завода. На его открытие прибыла делегация от комсомола во главе с Велиховым. В её составе был я, мой коллега из Курчатовского института и, конечно, члены Ростовского обкома комсомола. Корпус был совершенно пустой, но в углу стоял станок с гордым плакатом «Я первый».
В самом городе (в его новой части) и в строящемся корпусе №1 в те времена только столбы торчали опорные, хотя рапортовали уже вовсю… Стояли вагончики, и все ходили в сапогах, потому что грязи было немеряно, но это — нормально. Так начиналась любая большая стройка — что Атоммаш, что Смоленская АЭС, которую я тоже застал в зародыше. Любая большая стройка начинается с вагончиков и сапог.
Не скажу, что от деятельности комиссии было много прока, там и показухи хватало, но всё же опыт был интересный, а в плане наработки горизонтальных и вертикальных связей вообще бесценный. Многие наши вчерашние и сегодняшние передовики бизнеса и политики прошли через комсомол, крутились в этих сферах. Что-то это действительно давало.
В семидесятые годы, которые принято называть «застойными», реально происходило бурное развитие отечественной промышленности. Строились новые заводы, а уж сколько атомных блоков ВВЭР-440 наделали, причем как в СССР, так и за рубежом!
Именно в эти годы было образовано, путём выделения из Минтяжмаша, Министерство энергетической промышленности, которое возглавил Кротов Виктор Васильевич, бывший директор «Уралмаша» и зам. министра Минтяжмаша.
Основной специализацией Минэнергомаша было изготовление энергетического оборудования (традиционного, гидравлического и, конечно, атомного). Такие заводы, как Ижорский, Металлический, Электросила (Ленинград), Красный котельщик (Таганрог), ЗиО (Подольск), Атоммаш (Волгодонск), Турбоатом (Харьков), Объединение им Фрунзе (г. Сумы), два завода в Краматорске и ещё много других были на слуху во всей стране.
Причём производство энергетического оборудования дублировалось, что обеспечивало надёжность и стабильность отрасли, а также здоровую конкуренцию. В качестве примера таких пар можно назвать:
— Ижорский завод — Атоммаш (реакторное оборудование);
— Металлический завод — Турбоатом (турбины);
— Объединение им. Фрунзе (Суммы) — ЦКБА + Кировский завод (ГЦН).
Тем более всё было продублировано в Средмаше (проектные институты и конструкторские организации ОКБ «ГИДРОПРЕСС» и ЦКБМ).
Возник ещё один важный вопрос — о головной материаловедческой организации (ГМО). На тот момент в качестве головной материаловедческой организации не только в Судпроме, но и сразу в нескольких смежных отраслях, а именно в Средмаше и энергетическом машиностроении, безраздельно «царствовал» ЦНИИ КМ «Прометей», он же п/я А-3700.
Нового министра Минэнергомаша не устраивала полная зависимость от другого ведомства при наличии в его хозяйстве мощного материаловедческого и технологического института ЦНИИТМАШа, полностью готового с точки зрения кадров и оснащения для выполнения роли ГМО. Известно, что Кротов вызывал к себе нашего директора, члена-корреспондента АН СССР Зорева Николая Николаевича, и поставил ему задачу взять на себя функцию головной материаловедческой организации в отрасли.
Примерно в то же самое время произошла авария на подводной лодке К-19. После неё в ЦК было принято решение, что «Прометей» должен полностью сосредоточиться на проблеме обеспечения надёжности «плавающих» реакторов, а стационарными реакторами пусть занимается ЦНИИТМАШ.
С этого момента началось мощное «вторжение» ЦНИИТМАШ в атомную тематику. К тому времени ОКБ «ГИДРОПРЕСС» совместно с КБ Ижорского завода разработали полный комплект документации на создание нового, самого современного на тот момент, атомного реактора ВВЭР-1000.Одновременно создавалась соответствующая атомная турбина.
Для них нужно было в срочном порядке разработать новые основные и сварочные материалы, а также комплексные технологии от выплавки стали до окончательного контроля изготавливаемого оборудования, то есть, как говорится, от А до Я.
Надо сказать, что ЦНИИТМАШ был полностью готов к этой задаче. Это была уникальная научная организация, состоящая из подразделений, охватывающих всю технологическую цепочку и опирающуюся на соответствующие машиностроительные заводы.
«Прометей» и не думал сдаваться. Он также имел колоссальный задел. Но между наработками «Прометея» и ЦНИИТМАШ была большая и принципиальная разница. Для реакторного оборудования, которое плавает, важен каждый килограмм; следовательно, нужно было применять высокопрочные стали, сварка которых связана с колоссальными трудностями. Для стационарных реакторов такой проблемы не существует. Прочность можно обеспечить за счет увеличения стенки конструкций, и для производства можно использовать менее прочные, но высокотехнологичные стали. При разработке сталей и сварочных материалов для ВВЭР-1000 с позиций заводов-изготовителей главным показателем считалась технологичность. ЦНИИТМАШ и Прометей работали параллельно, но при выборе стали их позиции сближались.
Знающее люди рассказывали следующее. После долгих боданий встречаются два директора. Тогда, по-моему, на «Прометее» был Капырин, а у нас Зорев. И вот они встретились, сравнивают стали, а стали близкие, поскольку, понятно, класс один и так далее. Смотрят друг на друга и спрашивают: сколько у тебя кремния или там хрома? У меня 0,5 а у тебя? У меня 0,6. Ну, давай сделаем 0,55, чтобы было одинаково. Ну, может быть, это анекдот, может быть, правда, но, по крайней мере, все остальное пошло как совместная сталь и совместные сварочные материалы. Так что, когда мы говорим «конкуренция» применительно к тем временам, надо понимать, что времена были другие и конкуренция немножко другой.
И, конечно, это были два великих директора. Наш генеральный директор Зорев Николай Николаевич не вылезал из командировок, принимал личное участие в важнейших работах непосредственно в цехах заводов. Он интенсивно работал и день, и ночь, и в выходные дни, то есть просто на износ. К великому сожалению, как принято говорить в таких случаях, он сгорел на работе — умер в 62 года.
Я работаю в ЦНИИТМАШе почти 50 лет, и могу уверенно сказать, что такой интенсивной работы, как в 70-х и 80-х годах, никогда больше не было. В ЦНИТМАШе всё крутилось и вертелось. Сотрудники не вылезали из командировок, а в те времена купить ж/д билет или снять номер в гостинице было колоссальной проблемой. Договаривались с проводниками, жили в рабочих общежитиях по 10 человек в комнате. В итоге, первый блок реактора ВВЭР-1000 был запущен в эксплуатацию на НВ АЭС в мае 1980 г.
ЦНИИТМАШ в те времена насчитывал 4 тыс. человек. Дирекцию возглавлял Унксов Евгений Павлович — доктор технических наук, лауреат Ленинской премии. Заместитель по технологиям — Николай Николаевич Зорев. Тоже доктор и тоже лауреат, член-корреспондент АН. Крянин Иван Романович — лауреат, доктор. А ещё был такой Семёнов, не лауреат и не доктор, зато на нём было все хозяйство, то есть бухгалтерия, автобаза на 60 машин, стройки. Видели дома на Машиностроительной? ЦНИИТМАШ строил эти кварталы, эти огромные дома, для своих сотрудников. Потом детский сад, пионерский лагерь — много чего было. Два поколения вырастили по ходу дела.
С самого начала наша лаборатория специализировалась на разработке оборудования и технологии автоматической сварки, которое проектировалось и изготавливалось у нас на опытном заводе. Однако самым главным на тот момент было полное переоснащение заводов. По техническим заданиям, разработанным совместно с заводами, производилась закупка самого современного оборудования, которое успешно эксплуатируется до сих пор. Деньги в переоснащение были вложены колоссальные. Но всё пошло в дело. Воровать тогда было себе дороже.
При очередной реорганизации нашу лабораторию слили с лабораторией Никитина Юрия Михайловича, которая специализировалась на монтаже и ремонте атомных станций. Коллектив сложился мощный, появились новые задачи. При техническом руководстве ЦНИИТМАШ проводились и проводятся практически все монтажные и ремонтные работы на АЭС в России и за рубежом. По реакторам мы от второго поколения дошли до 3+.
Сейчас базовым реактором является ВВЭР-1000, который чаще называется ВВЭР-АЭС-2006, то есть модифицированный реактор. Его мощность подняли до 1200 за счет рационализации. А следующий этап — это ВВЭР-ТОИ, его уже начали устанавливать на Курской станции. Там немного другая конструкция, то есть меньше швов сварных, сталь немного другая и так далее, но это все пока на перспективу. За рубежом основа — классический ВВЭР-1000. Финнам предлагали ВВЭР-1200, но они, поскольку уже обожгись на французах и немцах, отказались. Потому что в нашей отрасли важна референтность, то есть где и как у тебя это работает, если говорить примитивно. Лучше чуть послабее, но надёжнее. Та же Ловииса, которая работает на 94%, финнов вполне устраивает.
За границу мы стали ездить ещё при Советской власти. Работали в Болгарии, ГДР, Венгрии, Югославии. Разрабатывали технологию сварочных работ по каждому из объектов. Такая работа требует массу согласований: какие формы разделки, параметры сварки, способ сварки, контроль, какие свойства необходимо получить и всё прочее. То есть не просто так пришёл и сварил, а ворох проблем. И все эти проблемы обсуждаются, готовится пакет документов, составляются регламентации и так далее.
Я курировал Югославию, она тогда считалась самой привилегированной страной, и правильно считалась — то, что сейчас делают китайцы, начинал именно Иосиф Броз Тито. Югославские заводы «Энергоинвест» (Сараево), Джуро Джакович (Славянский брод), Юготурбина (Карловец) и Литстрой (Любляна) изготавливали оборудование для советских реакторов РБМК-1000. Кстати говоря, далеко не все знают: основное оборудование 3-го и 4-го блоков Чернобыльской АЭС было произведено именно в Югославии (а также 3-4 блоки Курской АЭС и блоки 1-3 Смоленской АЭС).
Кто-то курировал Венгрию, кто-то Чехословакию, ГДР, Польшу, Финляндию. Практически все страны Восточной Европы работали на русском языке. Более того, я иногда спрашиваю венгров или чехов: когда вы собираетесь между собой, у вас же языки разные, какой у вас рабочий язык? Русский. Очень многие из них учились у нас, специалистов русскоговорящих было много, так что в Восточной Европе техническим рабочим языком атомной отрасли был и до сих пор остаётся русский язык.
Другое дело, что жили мы там, в братских соцстранах, на очень скромных бюджетах. Экономили на всём, на чём могли. В Венгрии, помню, у меня полетела молния на брюках — а у нас на Пакше своя русская колония образовалась, и меня по такому делу привели к Василию Новикову, полномочному представителю великого Ижорского завода, основанного ещё Петром Первым. Новиков в свободное от основной работы время сидел за швейной машинкой, экономя всей колонии драгоценные форинты. Он сказал, чтобы я сходил в магазин и купил молнию, он втачает. Я пошел в магазин, прихожу и вдруг понимаю, что вляпался, поскольку по-венгерски, естественно, ни бум-бум. Продавцы смотрят на меня вопросительно. Я показываю на ширинку, вожу кистью руки вверх-вниз. У них глаза квадратными делаются. Я понимаю, что дело швах, просто подхожу и показываю сломанную молнию. Там весь магазин чуть не лёг от хохота…
У нас на кадрах сидела интересная такая дама, Бариленко Алла Васильевна. Она, можно сказать, была вторым человеком в институте. Умная, хитрая, властная женщина. Когда я развелся с первой женой, она мне говорит: «Слава, зайка, тебе за границу больше нельзя ездить». А я уже ездил и в Югославию, и много куда ездил. В законе такого нет, чтобы тебя отодвигали от заграницы, если ты развёлся — но, кроме законов, действовали и негласные нормы, причем пожестче иных законов. А вторым браком я женился на дочке нашего большого начальника. Она закончила университет имени Гумбольда в Берлине и пришла к нам работать в отдел международных отношений. Тут мы познакомились. Ну, и… А разведка у нас всегда работала хорошо. Встречает меня как-то Алла Васильевна и говорит: «Слава, зайка, а что ты не заходишь поговорить? Зайди, заполнишь анкету…» Я захожу, сажусь, спрашиваю: «В четырех экземплярах?» Мы в четырех всегда заполняли. — «Нет, — говорит. — В одном». В общем, как выяснилось впоследствии, заполнил я анкету лично для своего будущего тестя Дмитрия Гавриловича, который тогда курировал кадры всего Минэнергомаша. Потом женился. И клеймо невыездного с меня сняли, естественно.
Получилась нормальная семья. Сын вырос, работает здесь же, в ЦНИИТМАШе. Директор технологического центра. Окончил, как я, МАТИ. Тоже сварщик.
Надо, конечно, вспомнить Чернобыль, хотя прошло уже более тридцати лет. С мая по декабрь 1987 года группа специалистов ЦНИИТМАШ занималась проверкой состояния сварных соединений барабан-сепараторов, коллекторов и трубопроводов блока №3, соединённого с аварийным блоком №4 общий стеной и подземным переходом. Там на двери прикреплена памятная доска о Валерии Ходемчуке — работнике ЧАЭС. Через эту дверь, чтобы выяснить обстановку, он добрался до взорвавшегося реактора, и оттуда не вернулся из-за смертельной дозы облучения. Блок №4 стал его могилой. У этой двери на столике всегда стояла ваза с цветами.
В нашем распоряжении находилось самое продвинутое оборудование для неразрушающего контроля с новыми возможностями. Обнаружили достаточно много дефектов в том числе и таких опасных как трещины. Для определения характера и причин изнутри трубопроводов и барабан-сепараторов вырезали шлифы. Выявленные дефекты никоим образом не были связаны с разрушением 4-го реактора. Все дефекты были отремонтированы силами ремонтников с Курской АЭС, которым ещё раз нужно сказать «спасибо».
Я в составе группы специалистов прошёл от начала и до конца весь ремонт. В один из дней ремонтировали КМПЦ с 8 утра до часа ночи. Схватил 2,3 бэра. Мой личный рекорд. Некоторое время спустя был награжден медалью «За спасение погибаюших» и грамотой Правительственной комиссии.
В Бушере очень много торчал, у меня туда десять ходок. Правда, мы по возможности старались ездить в Иран зимой или весной, когда не так жарко. Хотя — однажды, помню, 25-го апреля встали в семь часов утра и пошли на море купаться: наш тогдашний директор Зубченко Александр Степанович, мой начальник отдела Старченко и я. А там место голое, растительности никакой, только пальмы, посаженные немцами, кое-где вдоль дороги, ведь Бушер начинали немцы… Должен вам сказать — когда в семь утра 44 градуса в тени, которой нет, то никакое море вам не поможет. Лучше всего оставить эту затею и быстренько-быстренько, но по возможности без резких движений перемещаться в коттеджи с кондиционером.
Последняя наша крупная работа связана с Арменией. Армянская АЭС построена в 60-е годы. Там работал один блок, потом построили второй, а в перспективе рассчитывали на четыре. Проект старый, то есть без колпака защитного, но, тем не менее, он был сделан под сейсмологию, то есть достаточно модернизированный проект. И когда в 1988-ом случилось страшное землетрясение в Степанакерте, блоки выдержали, но от испуга, на всеобщей тогдашней истерике АЭС закрыли. А раз закрыли, то давайте сделаем образцы-свидетели, вырежем металл. И сдуру порезали два парогенератора. Решили, что они больше никогда не будут работать.
А потом, когда Союз развалился, армяне поняли, что оказались в глубокой проблеме. Потому что ресурсов нет. Газ брали у азербайджанцев — те его, естественно, перекрыли, как только начался конфликт в Карабахе. И, кроме как на АЭС, рассчитывать по большому счету не на что. Короче, через шесть лет простоя они смогли восстановить 2-ой блок. Первый блок порезали на запчасти и образцы-свидетели, а второй работает, дает до 40% производимой в стране электроэнергии.
С Арменией заключено межправительственное соглашение, по которому Русатом Сервис, такая специализированная внешнеторговая организация, обеспечивает на станции ППР (плановый предупредительный ремонт). Нас, то есть ЦНИИТМАШ, выбрали главным субподрядчиком. Там такие сжатые сроки, что, во-первых, не до конкурсов, а во-вторых, особо желающих не найдёшь. Мы взялись за это дело, привлекли Гидропресс, ЗиО и ещё Эко Плюс, безусловного лидера по части неразрушающего контроля. Собрали десант из 50-ти примерно человек, поехали в Армению. Работали без продыху, зато уложились в срок, запустили АЭС. Сейчас она работает, готовим документацию на последующие ремонты.
Отечественная промышленность подсела — соответственно, электроэнергии в стране избыток. В обозримом будущем будем работать в основном на экспорт. В Турции, Венгрии, Финляндии, на подходе Египет, далее, как говорится, везде… Там, правда, приходится строить в основном на собственные кредиты, но это тоже правильно, потому что заводы работают, институты работают, это правильная политика. По-другому нельзя, идёт жесткая конкуренция. Не так много осталось стран, способных производить реакторное оборудование — США, Китай, Корея, Япония, а Германия с Францией уже выдыхаются… Ну, а мы ещё на коне. Кое-что ещё умеем делать неплохо — и это хорошо.
Самая последняя новость — мы выиграли конкурс на ремонт главного реакторного разъёма на первом и втором реакторах Калининской АЭС. Работа предстоит исключительно сложная. Бесценный опыт, полученный на ППР Армянской АЭС, придётся как нельзя кстати.
Чтобы было понятнее: Удомля, где возведена Калининская АЭС, находится по прямой всего в 80-ти километрах от Боровичей, где я когда-то во время войны родился. Это такая неплохая по жизни подсказка: надо уметь вовремя закругляться…