Мы работали не за деньги
В самую передовую и очень засекреченную отрасль я попал совершенно случайно. Когда я учился на четвертом курсе Среднеазиатского политехнического института, нас, студентов, стали анкетировать. Вопросы задавали самые обычные: кто отец, кто мать, занимаетесь или нет общественной работой.
Кстати, мой отец (1898 года рождения) был военным, служил в разведке, его учителем и командиром был Михаил Фрунзе. Отец гнал басмачей, вот после гражданской войны и остался в Ташкенте. А мама моя работала учительницей. У меня два брата — Глеб и Олег. А я — Борис. Папа нам всем дал имена древнерусских князей. Я родился в Самарканде 24 апреля 1928 года.
Сейчас я понимаю, что это КГБ нас анкетировал. А тогда я даже не задумывался над этим! Как только я окончил институт, летом 1950 года мне пришел вызов из Москвы. Меня вызвали в спецкомитет. Мать собрала мне вещи поновей, и я отправился в дальний путь.
В Москву я прибыл 1 августа 1950 года, на Казанский вокзал, а спецкомитет находился как раз рядом с Казанским вокзалом. Мне предложили три варианта распределения: в Обнинск, где строили первую атомную электростанцию, в Подольск, где занимались переработкой урана, и на Урал. Я выбрал Урал, так как моя девушка выучилась на металлурга и собиралась в Магнитогорск. А куда конкретно меня пошлют — я не знал, мне не сказали. Меня оформили в течение трех дней, выдали деньги — целую пачку, две тысячи рублей. В Челябинске мне дали билеты до города Озерска (до Челябинска-40, это три часа езды от Челябинска).
В Озерске на перрон вместе со мной вышли 15 человек моего возраста. И все стали смотреть по сторонам: видимо, как и я, искали коменданта вокзала. Комендант проверил наши путевки, и нас посадили в «коломбину» — это такой грузовой автомобиль с лавками для пассажиров. Вместе со мной в Челябинск-40 приехали учителя, врачи, артисты. Инженеров прибыло, как я потом выяснил, человек шесть.
Комбинат работал с 1948 года, с того момента, как был запущен первый урано-графитовый реактор «Аннушка», и люди в Озерске селились семьями, поэтому там нужны были люди разных профессий. На «коломбине» нас привезли к коменданту города, на улицу Сталина (на тот момент в Озерске было всего две улицы: улица Сталина была центральная, ее пересекала улица Берии). Комендант города отправил меня на химический комбинат № 817, который возглавлял Борис Глебович Музруков (до этого он был директором «Уралмаша», с 1939 года по 1947-й).
На следующий день Музруков сам определял меня на работу. Он посмотрел на меня внимательно, покачал головой и сказал: «Что-то ты худоват! Есть надо как следует!». Я ему в ответ: «Хорошо, вот получил аванс, буду питаться». Потом Музруков изучил мои оценки в дипломе (а у меня там две тройки: по русскому языку и по узбекскому — я же в Ташкенте учился). Музруков поинтересовался, какой предмет мне нравился больше всего. Я ответил — гидравлика. «А физику и химию любишь?» — спросил он меня. Я замялся, так как в химии не силен. И тогда Борис Глебович вынес вердикт: «Будешь инженером центрального зала!» Но, кстати, и он не сказал мне, чем я собственно буду заниматься, куда я приехал. директор комбината
А в центральном зале реактор стоял — «Аннушка». Кстати, «Аннушка» 25 лет проработала. «Аннушка» была на тот момент единственным реактором, но уже шло производство второго и третьего реакторов. Электрохимия работала — самое вонючее и радиационное производство. Блоки насыщенного урана растворяли в серной кислоте, а дальше шло размежевание сырья для реактора. Мы заправляли топливом реактор и извлекали из него топливо. И делали мы это вручную! Этот процесс автоматизировали только в 1965-м.
Со мной работали 9 слесарей — все высшей квалификации. В моей смене работал слесарь Николай Васильевич Кочкин, которого Музруков с «Уралмаша» привез. Золотые руки! Так я за ним по пятам ходил. Мне же было всего 22 года. Пацан! А Кочкину было уже лет 40, и он меня всегда выручал.
Видимо, я хорошо показал себя на практике, и мне вскоре предложили повышение: стать заместителем главного механика. Я сперва отнекивался, побаивался ответственности, но начальство настояло. Главный механик, Владимир Петрович Григорьев, хороший такой мужик, сказал мне: «Мне уже 55 лет, я буду в конторе сидеть, а ты там крути». Алиханов
Мы делали первый тяжеловодный реактор. Главными его конструкторами были Иван Александрович Саввин и Абрам Исаакович Алиханов. Я занимался монтажом труб, которые опоясывали этот реактор и по которым должна была течь тяжелая вода — диоксан. Трубы должны быть без острых углов. Абрам Исаакович, будучи забавным мужчиной, то и дело причитал: «Борис, вы меня угробите!». И хватаясь за сердце, добавлял: «У меня уже инфаркт!». Но после завершения работы пригласил меня в Армению, где жил его брат: «Приезжай, Борис, когда захочешь, отдыхай».
После того, как мы запустили реактор, Алиханов получил звезду Героя, а меня наградили орденом Ленина, в 23 года! Затем Абрама еще Сталинской премией наградили, а Бориса Глебовича — второй звездой Героя Советского Союза.
Монтаж реактора шел круглые сутки, мы спали на работе, для нас в цеху кровати поставили. Но ни с какой каторгой мы это не сравнивали, нас всех вдохновлял энтузиазм, который вытекал из осознания того, что мы делаем очень важное для страны и ее обороны дело.
Однажды ночью, часа в два, на объект неожиданно приехал Лаврентий Павлович Берия, который руководил всем нашим проектом. Он на поезде всегда приезжал, жил в вагоне. Приехал, а караульный солдат его в цех не пускает: предъявите, мол, пропуск. Парню говорят: «Ты что, не видишь, кто перед тобой?!». А он уперся и требует пропуск. Так и не пустил Берию! И тот вернулся в свой поезд. Мы, когда узнали об этом, подумали: все, настал парню конец, расстреляют. А Берия этого солдата поощрил двумя месяцами отпуска! За то, что тот бдительно охранял объект, не отошел от требований устава.
Жалко Лаврентия! Сейчас его имя поганят, но если бы не его энтузиазм, твердость, решительность, жесткость, то неизвестно, появилась бы у нас ядерная промышленность так быстро, как она появилась. То, что американцы сделали за семь лет, мы сделали за три. И во многом — благодаря Берии. Хороший мужик был! Но это только мое мнение… Я его не навязываю.
Все время приезжал на «Аннушку» Курчатов. Как-то в реакторном зале он вынул мандарин из кармана и начал его чистить. А там запрещено было есть — это первая заповедь. Как быть? Делать замечание такому человеку неудобно. Я подозвал дозиметриста: «Напомни Игорю Васильевичу, что в центральном зале есть нельзя». А он мне: «Вы же начальник смены, вы и скажите». Я настаиваю: «А ты контролер». В общем, дозиметрист подошел к Курчатову и, как бы извиняясь, промямлил: «Игорь Васильевич, вы простите, но мандарин-то здесь чистить нельзя». Курчатов махнул рукой: «Ой, забыл», — и убрал мандарин. — директор Института то
В 1953 году врачи запретили мне приходить на объект — я схватил слишком много радиации. Меня отправили отдыхать в Сочи, в санаторий «Научный работник», он в горах находился. До Сочи с нами ехал сопровождающий, тоже молодой парень, сотрудник КГБ. Он следил, чтобы мы не болтали по дороге лишнего с другими пассажирами поезда. Довезя нас до Сочи, он исчез.
Я три года не видел родных, нам запрещали с ними даже переписываться. В Озерске мы жили нормально, у нас были свои санатории, ближние дачи и дальние, но все это находилось в зоне, из которой нас не выпускали. А тут, по дороге, на одной из станций я сумел улизнуть от сопровождающего и послал матери в Ташкент письмо, в котором попросил ее прислать мне в Сочи, в санаторий, телеграмму с сообщением, что она находится в тяжелом состоянии.
И вот в Сочи меня вызывает к себе директор санатория и говорит: «Сядь, не волнуйся. Пришла телеграмма из Ташкента… твоя мать тяжело заболела. Я уже послал в Адлер за билетами на самолет, полетишь в Ташкент, через два часа будь готов».
Так я впервые в жизни полетел на самолете. А в Ташкенте, естественно, пошел к той девушке, с которой встречался и из-за которой попросился на Урал, а она не поехала. Я обещал ей вернуться через год, а прошло уже три года, и за это время от меня не было ни единой весточки — запрещено было переписываться.
Первое, что она сказала, увидев меня: «Боря, боже, как ты потолстел!». И действительно, нас в Озерске кормили хорошо. Я ее спросил: «Ты еще замуж не вышла?». — «Нет еще». — «Одевайся, пошли в ЗАГС, сегодня у нас будет свадьба».
Девушка моя засомневалась: как же мы в ЗАГС пойдем, туда надо заявление за месяц подавать. Работница ЗАГСа и вправду уперлась, ни в какую не хотела нас регистрировать. Выйдя из ЗАГСа ни с чем, мы встретили моего школьного приятеля. Он спросил: «Чего вы такие удрученные?». Я ему объяснил. Он в ответ: «Не беда, пошли обратно». Оказалось, что он работает заместителем председателя райисполкома. И по его настоянию нас зарегистрировали. Работница ЗАГСа, правда, вначале возражала, — мол, нужны свидетели. А приятель ей сказал: «Вы будете свидетельницей со стороны невесты, а я — со стороны жениха». Так мы и поженились.
В Озерске потом режимник возмущался: «Кто тебе разрешил жениться?!». «Я обещал!» — оправдывался я. «Обещал?! Когда?» — опешил режимник. Я объяснил, что еще 1950-м, а шел уже 53-й год. В общем, дали мне разрешение на вызов жены, и она приехала через 5 дней.
А меня вскоре списали по здоровью из Озерска и перевели в Трехгорный, в Златоуст-36, где директором комбината был Константин Арсеньевич Володин, первый директор Арзамаса.
В Трехгорном занимались сборкой и разборкой ядерных боеприпасов. Мы полностью делали заряд. Спрессованную взрывчатку получали от «Электрохимприбора», а внутренности нам привозили из Озерска.
Заряд — это шар такой, аккумулятор заряжает конденсатор, а конденсатор разряжается высоковольтным импульсом. Заряд по размеру не очень большой, с обычный кабинет. Я крышку от одной бомбы храню на даче и использую теперь как бассейн, купаюсь там, плаваю. Бомба сделана из алюминия, не ржавеет.
В Трехгорном я стал вначале начальником цеха, а потом главным инженером. На руководящей работе я исходил из правила: «Если инженер много говорит, значит, это — плохой инженер. На ясный вопрос должен следовать четкий ответ». В должности главного инженера я поменял трех заместителей. За создание ракеты против подлодок нас наградили государственной премией — 400 рублей, на книжку перечислили… Но мы работали не за деньги. Это сейчас — давай миллионы! Озерск сегодня
В 1978 году, когда я отдыхал в Сочи, меня вызвали в Москву и предложили работать в департаменте — Главном управлении Министерства среднего машиностроения, а в 1985 году сделали начальником этого департамента, и я руководил им до 1995 года. Вообще кадровая политика в нашей отрасли была построена правильно! Пока ты не поработаешь на заводе, на производстве, тебя не возьмут в департамент. На руководящей работе я исходил из принципа: «Не обижай соседа и своих подчиненных».