Форин Борис Николаевич

Я не умею скучать

В 1956-ом году я окончил реме­слен­ное училище и по ком­со­моль­ской путевке уехал на стро­и­тель­ство крас­но­яр­ского алю­ми­ни­е­вого завода. Тогда Хрущев обра­тился ко всей моло­дежи — выдать 400-500 тысяч человек, чтобы ехали на стройки Сибири и Даль­него Востока. Я подумал: чего я в Москве оста­нусь? И уехал туда. Потом отслу­жил четыре года на Тихо­о­ке­ан­ском флоте гид­ро­а­ку­сти­ком, моряком-под­вод­ни­ком. Демо­би­ли­зо­вался в 1962 году, приехал в Элек­тро­сталь на завод, а мне бывший секретарь коми­тета ком­со­мола говорит: «Борис, тебе надо в коми­тете ком­со­мола пора­бо­тать». Поскольку я это дело знал и по реме­слен­ному училищу, и в Крас­но­яр­ске, осво­бо­жден­ным даже работал, поэтому меня приняли, и я в коми­тете ком­со­мола завода про­ра­бо­тал с 1965 года сначала заме­сти­те­лем, а потом с 1967 года секретарём. Четыре тысячи ком­со­моль­цев были у нас на заводе, целая дивизия, так что и секретарь, и заме­сти­тель секретаря — это были осво­бо­жден­ные долж­но­сти.

Это было время больших юбилеев: 50 лет Великой Октя­брь­ской соци­али­сти­че­ской рево­лю­ции, 50 лет ком­со­молу, 50 лет заводу, потом 100-летие со дня рожде­ния Ленина — сплош­ные юбилеи, один за другим, подъем за подъе­мом. Время было хорошее, мы много и хорошо рабо­тали, недаром у нас на вечном хра­не­нии знамя ЦК ком­со­мола висит.

Я помню, говорил на 50-летии завода: «Вот бы дожить до сто­летия хотя бы неко­то­рым из нас!» — Не вери­лось, конечно, но — неко­то­рым повезло, полу­чи­лось. Не всем, конечно. Из моей молодёж­ной бригады всего четыре чело­века оста­лось. А им тогда всем по два­дцать лет было.

Главной задачей ком­со­мола была орга­ни­за­ция ком­со­моль­ских моло­деж­ных бригад, орга­ни­за­ция соц­со­рев­но­ва­ния между ними. У нас было более 40 ком­со­моль­ских моло­деж­ных бригад.

Другая задача — работа с моло­де­жью в школах. У нас было пять подшеф­ных школ, мой заме­сти­тель кури­ро­вал это напра­в­ле­ние, военно-патри­оти­че­ское вос­пита­ние молодёжи. За каждым цехом была закреп­лена школа, и они ходили, какие-то лекции читали; военные, которые отслу­жили во время войны, наде­вали ордена и ходили туда. Сергей Сер­ге­е­вич Смирнов, писа­тель, который первым про Брест­скую кре­пость написал, при­ез­жал регу­лярно. То есть вос­пита­тель­ная работа велась очень активно. Школь­ники при­хо­дили к нам, мы их в музей завода водили. Очень хороший музей был, он и сейчас есть, но бук­вально полгода назад скон­чался Лебедев Сергей Михайло­вич, дирек­тор музея, и до сих пор почему-то не опре­де­ли­лись с кан­ди­да­ту­рой. Не знаю, почему.

Дирек­то­ром у нас был Золо­туха Савва Ива­но­вич. Поскольку у меня отец на войне погиб, он мне как отец был. Зайдет: «Борис, какие труд­но­сти, чем тебе помочь?» И вот он говорит: «Борис, ты знаешь, народ пьет. Надо создать опе­ро­т­ряд и про­кон­тро­ли­ро­вать это дело, ударить по пьян­ству».

Мой заме­сти­тель создал опе­ро­т­ряд, потом горком партии рас­ши­рил его и сделал опе­ра­тив­ный отряд города: свой автобус, свои микро­фоны, своя рация. И там где-то — раз! — мы уже туда выез­жаем. И брали, тогда еще были выт­рез­ви­тели. Сейчас, конечно, их нет, но раньше были выт­рез­ви­тели.

Это в городе, понят­ное дело. На заводе у нас такого не води­лось, хотя спирта было — ну, без проблем. И у меня в цехе было много спирта. Но чтобы у меня пили… Рабочий класс при­хо­дил до такой степени изму­чен­ным в раз­де­валку, чтобы перес­нять это, мокрую спе­ц­о­де­жду бросить, сходить помыться, выйти и тогда уходил с завода… В хоккей играли, спортом зани­мались. Если уж очень хоте­лось выпить, ходили в тури­сти­че­ские походы семьями.

А потом горком партии принял поста­но­в­ле­ние, что все парт­комы должны про­во­дить агита­ци­онно-мас­со­вую работу, читать лекции во дворах. Они сделали три­бунки, сделали лавочки во дворе. «А ком­со­молу поручим соз­да­ние детских комнат». И вот детские комнаты были созданы; навер­ное, пять или шесть у нас было детских комнат. И мы работу вся­че­скую с детьми вели в детских ком­на­тах. Там были и шахматы, и правила дорож­ного дви­же­ния изучали, и домо­вод­ство — вот такая работа про­во­ди­лась в детских ком­на­тах. И, самое главное — мы в каждом дворе соо­ру­дили спор­тив­ную пло­щадку. Она была ого­ро­жена сеткой и там играли в хоккей.

Бывало, идешь по городу, с одной стороны бегут. Спра­ши­ва­ешь: «Ты куда?» — «А мы сегодня с "Восто­ком" играем!» Короче говоря, ребята жили этим. Сейчас во дворах есть детские пло­щадки, ничего не скажу, но для таких малень­ких, чтобы пока­тались там. А чтобы пло­щадки такие с сеткой ого­ро­жен­ной… Ну, кое-где старые остались, так будем гово­рить. Почему-то лик­ви­ди­ро­вали все. В то время ком­со­мол жил, и нам некогда было даже поску­чать, потому что посто­янно были заняты работой.

И послед­нее скажу, это работа по заня­то­сти. Тот же Савва Ива­но­вич мне говорит: «Борис, ты пони­ма­ешь, не занята моло­дежь». А моло­дежи много. Он говорит: «Надо как-то, чтобы моло­дежь ходила в ДК, надо что-то сделать». И мы создали моло­деж­ный клуб, он назы­вался «Янус». Такое кра­си­вое, немного зага­доч­ное назва­ние. Вообще-то, это в мифоло­гии дву­ли­кое боже­ство. В горкоме партии, я помню, секретарь горкома партии Сергеев с нашим секрета­рем парт­кома Гуровым: «Что у вас за назва­ние?» — А мы отве­чаем: «Это наш ком­со­моль­ский секрет. Рас­ши­ф­ро­вы­ва­ется так: «Я не умею скучать»… Ну, они посме­я­лись и утвер­дили.

Мы создали этот клуб, и туда потя­ну­лись не только наши местные — при­ез­жали из Ногин­ска, из Орехово-Зуево, из Пав­лов­ского Посада. У нас такой был ажи­о­таж… Высоц­кий при­ез­жал с Аллой Деми­до­вой. Улицы все выми­рали, народ ломился в ДК. Слава Зайцев при­ез­жал, пока­зы­вал свои худо­же­ствен­ные моды. В мага­зи­нах нор­маль­ного платья не купишь, а тут на сцене такая феерия!.. Два раза при­ез­жал. С Юрием Вла­со­вым встре­чались — он ока­зался не только выда­ю­щимся спорт­сме­ном, но и глу­бо­ким мысли­те­лем. Такие яркие, такие глу­бо­кие были выступ­ле­ния — в общем, создали городу куль­тур­ный центр, и этот центр активно работал вплоть до 90-х годов, пока не лик­ви­ди­ро­вали КПСС, ком­со­мол и все их струк­туры.

Руко­во­дил клубом Беляев Альберт. Там же, при клубе, работал совет молодых спе­ци­али­стов по раци­о­нали­за­ции и изо­б­рета­тель­ству, им руко­во­дил Слава Лапин.

Я к этому времени окончил инсти­тут и в 1970-ом году ушел масте­ром в цех 46, вот в этот цех, в котором про­ра­бо­тал 35 лет. Работал масте­ром, работал тех­ноло­гом, работал началь­ни­ком отде­ле­ния и 25 лет про­ра­бо­тал заме­сти­те­лем началь­ника цеха.

Огромный цех, больше тысячи человек. В нём, считайте, прошла вся моя тру­до­вая дея­тель­ность на маши­но­стро­и­тель­ном заводе.

Что делал цех? Цех выпус­кал топливо для атомных элек­тро­стан­ций. То есть вот этот период — как раз был переход. Мы же сна­ря­жа­тель­ный завод, во время войны поста­в­ляли военную про­дук­цию на фронт, а потом стали делать топливо для атомных элек­тро­стан­ций, то есть теп­ло­вы­де­ля­ю­щий элемент, таблетки делали, вот этот цех.

И Савва Ива­но­вич Золо­туха — я ему, конечно, многим обязан — однажды при­хо­дит и говорит: «Пойдем, съездим в цех (который 46-й будет), посмо­трим». А там только что поставили линию, одну поставили и только-только начали осва­и­вать. Это 1970-ый год. Он про­шелся со мной немножко, потом говорит: «Ну пойдем, посмо­трим». А цех — он пред­ста­в­ляет шесть про­летов. Большие пролеты, очень большие. И только в одном линия поста­в­ле­на… Я помню, мы еще палками крыс гоняли, потому что рабочие оста­в­ляли за собой крошки от бутер­бро­дов… И он так походил, походил со мной по пролету, и все молчит, молчит. А потом: «Ты все понял?» Я говорю: «Савва Ива­но­вич, я ничего не понял». Он говорит: «Это будущее завода. Знай, это будущее завода. Ты не уйдешь, пока все не запу­стишь». И мне при­шлось про­ра­бо­тать в 46-ом цехе 35 лет. Куда меня только ни при­гла­шали! Меня и в партком при­гла­шали, и в ОРС при­гла­шали, и главный инженер, чтобы я в лабо­ра­то­рии пора­бо­тал там. Но я дал слово дирек­тору. Я никому этого не говорил, но мне при­шлось отра­бо­тать то, что я поо­бе­щал Савве Ива­но­вичу. Я пережил восемь началь­ни­ков цехов. Их меняли очень часто, три-четыре года — опять новый началь­ник. Восемь началь­ни­ков цехов.

Ну что, бросили меня на печь. СКБ-5519, очень большая печь в составе этой линии, которая назы­ва­лась линией 2Б. Главный инженер мне сразу все схемы выложил и говорит: «Борис, надо найти конёк, подход к этой печке, чтобы она все-таки зара­бо­тала».

А печка сделана из нер­жаве­ю­щей стали, в одну лодочку гра­фи­то­вую 60 кило­грамм таблеток высы­па­лось. Пони­ма­ете, какая была? Мощная печка. Ну ладно, запу­стили. Но не полу­ча­ется у нас ни плот­но­сти, ни внеш­него вида таблеток. Не пошли таблетки. И главный инженер, Кон­стан­тин Яко­вле­вич Егоров — мой земляк, тоже из Вла­димир­ской области — принял решение срезать эту печку.

А одно­вре­менно с этим Савва Ива­но­вич Золо­туха целую группу выпускни­ков москов­ского област­ного поли­тех­ни­кума, совсем молодых ребяти­шек, бросил на осво­е­ние новых печей, из Таган­рога. Они назы­вались «печи водо­род­ные тол­ка­тель­ные», ПВТ, раньше на них делали бата­рейки для тран­зи­сто­ров. Эти печь надо было пере­де­лать, поставить сюда. Я уже тогда работал началь­ни­ком отде­ле­ния, у меня было 24 такие печки. Мы при­с­по­со­би­лись, прессы вла­димир­ские, было четыре пресса, ребята рабо­тали так, что спе­ц­о­де­жда была мокрая. Но нау­чи­лись делать. А вот спе­ка­ние таблеток было очень сложным.

Там в чём про­блема была? Печь тол­ка­тель­ная — она 4-5 метров длиной. И вот этот проход, по кото­рому дви­га­лась лодочка, этот проем очень длинный был. И она когда шла, лодоч­ка… А лодочка была кера­ми­че­ская, толщина ее была 150 на 150, и женщины у нас в боксе уста­на­в­ли­вали каждую таблеточку в эту лодочку, а уже тол­ка­те­лем это пус­ка­лось. И когда она пус­ка­лась, в какой-то момент про­ис­хо­дил затор, то есть она взды­бли­ва­лась и оста­на­в­ли­ва­лась. Мы назы­вали это «козёл». При­хо­ди­лось рас­тас­ки­вать, то есть отклю­чать, то есть теря­ется про­из­во­ди­тель­ность и так далее. Трудно было очень. В резуль­тате пере­грузки таблетка выпа­дала, когда опус­ка­лась эта­жерка, которая под­ни­мала лодочки, то есть там неплот­ность обра­зо­вы­ва­лась, туда попадал кисло­род, и полу­ча­лась взры­во­о­пас­ная смесь. А все печи — печь спе­ка­ния, одна печь спе­ка­ния, вторая, а здесь печь сушиль­ная, все про­хо­дит, идет коридор, и покрыт этот коридор стеклом 10 мил­ли­мет­ров. Взрыв! Стекло на части, были и раненые. Но молчали, осва­и­вали.

Другой тяжелой опе­ра­цией, кроме спе­ка­ния — это в мою быт­ность, когда я еще работал, когда еще не было авто­ма­ти­зи­ро­ван­ных линий, — это химоб­ра­ботка твэлов. Их погру­жали в ванны с кисло­той, то есть химоб­ра­ботка шла для того, чтобы в кассету каждый твэл заходил в свою ячейчку.

Рабо­тали на химоб­ра­ботке женщины. Вручную погру­жали твэлы, трясли, а ОТК под­хо­дило и изме­ряло такими коль­цами, сде­лан­ными под размер, чтобы они про­хо­дили в кольца. И были случаи, когда нет-нет — кислота про­льется, поза­бу­дут как следует закрыть вентиль, отра­бо­тан­ный раствор слить, новый налить. Пол зали­вался кисло­той, а это пары — вредные, вонючие. Слу­ча­лось, женщины сколь­зили и падали, пятую точку обжи­гали, в боль­ницу возили. Не часто, но слу­ча­лось…

В общем, освоили это дело. Поставили на первый блок Ленин­град­ской АЭС твэлы, сна­ря­жен­ные нашими таблет­ками. Многие из моей бригады полу­чили ордена. Толя Кошелев получил, Толя Андриец, мне как мастеру дали орден. При­ез­жал Ефим Пав­ло­вич Слав­ский, наш министр, всех молодых бри­га­ди­ров поздра­в­лял лично.

А началь­ники цеха у нас действи­тельно меня­лись часто. Потому что надо было давать план — план, как гово­рится, любой ценой — а эта такая нагрузка, и физи­че­ская, и пси­холо­ги­че­ская, что больше трёх-четырёх лет нор­маль­ному чело­веку не выдер­жать. Цех у нас был льгот­ный, мы рабо­тали по шесть часов, в четыре смены, а началь­нику цеха только одна льгота — ненор­ма­тив­ный рабочий день. Крутись как хочешь, хоть с утра до вечера, хоть с вечера до утра — а план гони.

Я, помню, иду на смену, масте­ром работал, иду и думаю: «Чего это меня началь­ник цеха обго­няет с тех­ноло­гом?» А как раз там затор. План, первый план, который нам дали, состоял из 1800 изделий. Так на 40 изделий не хватало таблеток для выпол­не­ния плана, и в этот момент на печках про­и­зо­шел затор. И вот наши кон­струк­торы сделали такое око­шечко, вставили туда резинку, в эту резинку — молиб­де­но­вый прут такой длиной 4 метра, и вот таблеточки выгре­бали оттуда для того чтобы первый план выпол­нить.

А потом уже… Сейчас завод у нас делает план, вы знаете… Не знаю, в какую только страну они не поста­в­ляют таблетки. Это мы 1800 изделий давали, не щадя своих сил, а сейчас 40 тысяч, 80 тысяч. Цех стал как завод в заводе. Туда перешли и 13-й цех, и 2-й цех, и 55-й цех, и 48-й цех, и 46-й. Все под одной крышей стало. Я говорю, если был бы жив Савва Ива­но­вич, он бы зашел, посмо­трел: все эти пролеты заста­в­лены линиями, и все линии модуль­ные. Все в авто­мате дела­ется, авто­ма­ти­че­ские линии, пони­ма­ете?

Я даже не помню, было ли когда-нибудь, чтобы завод не выпол­нил план. Это же гра­до­об­ра­зу­ю­щее пред­при­ятие. Я еще застал этот завод, когда он стоял… У него цеха стояли землей засы­пан­ные, одно­этаж­ные. А вы сейчас зайдите, посмо­трите: девяти­этаж­ные корпуса, один, второй, третий. Вот у нас 274-й корпус — 300 метров, да еще 200 метров, и длиной 300 метров. Пред­ста­в­ля­ете, какой цех? Вы зайдите, это завод в заводе, и все в авто­ма­ти­зи­ро­ван­ных линиях.

И оздо­ро­ви­тель­ный центр — с бас­сей­ном, баней, тре­нажёрами. Сами постро­или, между прочим. Сами постро­или — и сами ходим.

И все довольны.