Фертман Давид Ефимович

Дух, который, мы пытаемся сохранить

В сен­тя­бре 1963 года я впервые пере­сту­пил порог СНИИП, и с тех пор моя жизнь связана с этим инсти­ту­том. Я закан­чи­вал Москов­ский ради­о­тех­ни­че­ский тех­ни­кум и пришел на прак­тику в отдел, где зани­мались раз­ра­бот­кой элек­трон­ных счет­чи­ков импуль­сов, анали­за­то­рами, а чуть позже начали рабо­тать над русским КАМАКом. Это такая система элек­трон­ной обра­ботки ядерно-физи­че­ской инфор­ма­ции, посту­па­ю­щей от раз­лич­ных детек­то­ров в иссле­до­ва­тель­ских центрах. В то время для Совет­ского Союза подоб­ная аппа­ра­тура была очень дорога, либо и вовсе недо­ступна. Поэтому было принято решение о соз­да­нии оте­че­ствен­ного КАМАКа, полу­чив­шего назва­ние «Вектор». Его раз­ра­ботку и пору­чили под­раз­де­ле­нию, где я про­хо­дил прак­тику. Воз­гла­в­лял отдел Сергей Сте­па­но­вич Куроч­кин — один из ведущих спе­ци­али­стов в области ядерной элек­тро­ники, извест­ный не только в СССР, но и далеко за его пре­де­лами, впо­след­ствии доктор наук, про­фес­сор, человек выда­ю­щихся спо­соб­но­стей и очень жесткий, целе­устрем­лен­ный руко­во­ди­тель, внесший большой вклад в ста­но­в­ле­ние оте­че­ствен­ной ядерной элек­тро­ники.

Окончив учебу, я попал в лабо­ра­то­рию другой зна­ко­вой фигуры — Бориса Нико­ла­е­вича Коно­нова, одного из ярчайших пред­стави­те­лей ядерной элек­тро­ники. Кан­ди­дат наук (степень доктора в нашей области в 60-е годы имели немно­гие, и ведущие ученые, в боль­шин­стве своем, были кан­ди­да­тами), много лет пре­по­да­вав­ший в Москов­ском инже­нерно-физи­че­ском инсти­туте (МИФИ). Эта лабо­ра­то­рия очень быстро пере­клю­чи­лась на решение задач, свя­зан­ных с косми­че­скими иссле­до­ва­ни­ями. Я, по сути еще маль­чишка, попал в одну из самых пре­стиж­ных обла­стей и начал зани­маться раз­ра­бот­кой первого косми­че­ского сто­ка­наль­ного анали­за­тора, который впо­след­ствии стоял на искус­ствен­ных косми­че­ских спут­ни­ках Земли, на первых «лун­ни­ках». Даже сейчас, спустя десятки лет, эти вос­по­ми­на­ния вызы­вают у меня улыбку восторга, потому что это было действи­тельно очень пре­стижно и захва­ты­ва­юще.

Люди были чрез­вы­чайно яркие, высо­ко­про­фес­си­о­наль­ные, и учеба шла есте­ствен­ным образом, как резуль­тат общения с про­фес­си­о­на­лами своего дела. Мы рабо­тали по 12-14 часов, а иногда и сутками, так как сроки сдачи изделий опре­де­лись датами пуска косми­че­ских кора­блей и задер­жки были недо­пу­стимы. Это была очень инте­рес­ная работа, и вопрос о полу­че­нии мной «днев­ного» обра­зо­ва­ния отпал сам собой. Я не хотел поки­дать лабо­ра­то­рию и этот заме­ча­тель­ный кол­лек­тив. Даже несмо­тря на то, что учиться, работая в таком жестком режиме с корот­кими пере­ры­вами на сон, было непро­сто. Сейчас мне уже сложно пред­ставить, как все уда­ва­лось успе­вать. Но тогда было весело и инте­ресно. Посто­ян­ный ажиотаж, некая спе­ци­фи­че­ская кон­ку­рен­ция — из-за «желез­ного занавеса» внешняя кон­ку­рен­ция отсут­ство­вала, но соз­да­вались раз­лич­ные вну­трен­ние кон­ку­рен­т­ные модели. Напри­мер, на соз­да­ние косми­че­ского анали­за­тора внутри инсти­тута был объ­я­в­лен конкурс, в котором участ­во­вало несколько лабо­ра­то­рий. И наша лабо­ра­то­рия побе­дила. Решение при­ни­мала спе­ци­аль­ная комис­сия, с учетом оценки ученого совета инсти­тута. Это была насто­я­щая борьба, хоть и не за инве­сти­ции.

Все полу­чали фик­си­ро­ван­ную зар­плату, на которую даже молодой сотруд­ник мог жить достойно. После защиты диплома (это был 1964 год) я получил зар­плату техника, рублей восемь­де­сят, при этом получая повы­шен­ную стипен­дию рублей сорок пять, что в сумме даже слегка пре­вы­шало зар­плату инже­нера. Но за нее при­хо­ди­лось много рабо­тать. Сборка косми­че­ских кора­блей шла днем, и пред­стави­те­лям науки для работы с косми­че­ской аппа­ра­ту­рой выде­ляли ночное время. График жестко кон­тро­ли­ро­вался заказ­чи­ком и высоким началь­ством.

В связи с этим вспо­ми­на­ется несколько курьезных случаев. Однажды мы должны были везти уже готовую отла­жен­ную аппа­ра­туру для уста­новки на объекте. Но воз­ни­кла про­блема с вывозом — обо­ру­до­ва­ние (анали­за­тор) не прошло одно из тре­бу­е­мых испы­та­ний на проч­ность, и нам не под­пи­сы­вали наклад­ную. Времени было в обрез. И тогда пред­стави­тель заказ­чика встал на стол, поднял над головой анали­за­тор и швырнул на пол, заявив, что испы­та­ния пройдены, если прибор будет рабо­тать после удара. Вклю­чили, анали­за­тор зара­бо­тал, и про­блема была решена. Другой случай. Ночью в цеху уста­на­в­ли­вали аппа­ра­туру, и вдруг под­нялся пере­полох — приехал министр ави­а­ци­он­ной про­мыш­лен­но­сти. Под­хо­дит к нам и требует пока­зать работу прибора. А все источ­ники иони­зи­ру­ю­щего излу­че­ния на ночь уби­ра­ются и закры­ва­ются. Что делать? Тогда мой коллега схватил зеленую бутылку из-под боржоми, чье стекло в неболь­ших коли­че­ствах содер­жит ради­о­ак­тив­ный калий и натрий, так как изго­та­в­ли­ва­ется из песка, где при­сут­ствуют ред­ко­зе­мель­ные изотопы. И наша аппа­ра­тура все уловила, про­де­мон­стри­ро­вав свою при­год­ность.

Я довольно долго про­ра­бо­тал в этой лабо­ра­то­рии, дорос до инже­нера, но в конце семи­де­ся­тых годов волею судеб ока­зался в другом под­раз­де­ле­нии СНИИПа. Новое под­раз­де­ле­ние было не менее инте­рес­ное и зани­ма­лось всеми изме­ре­ни­ями в средах: в воздухе, воде, газах. Меня при­гла­сили в лабо­ра­то­рию ради­о­ак­тив­ных аэро­зо­лей, которой руко­во­дил Вла­димир Дмит­ри­е­вич Камы­щенко. Зани­мался и раз­ра­бот­кой изме­ри­тель­ных при­бо­ров, и все больше — мет­роло­гией ради­о­ак­тив­ных аэро­зо­лей. В вось­ми­де­ся­тых годах защитил дис­сер­та­цию по этой теме, от стар­шего инже­нера вырос до началь­ника лабо­ра­то­рии, был избран членом-кор­ре­с­пон­ден­том Мет­роло­ги­че­ской Ака­демии Рос­сийской Феде­ра­ции. Затем были сложные девя­но­стые годы, но я сохра­нил про­фес­сию и до сих пор работаю в этой области.

К 65-летию Инсти­тута мы напи­сали и издали книжку по ради­о­мет­рии сред, о при­бо­рах и людях, которые ее раз­ви­вали. Там же есть большой раздел о Чер­но­быле, куда в разное время для лик­ви­да­ции послед­ствий ката­строфы 1986 г. было коман­ди­ро­вано около двухсот сотруд­ни­ков СНИИП. Эта тема также пере­кли­ка­ется с про­фес­сией. Мы не то чтобы радо­вались таким коман­ди­ров­кам, но ездили с большим про­фес­си­о­наль­ным инте­ре­сом и несо­мнен­ной пользой для дела. Чер­но­быль стал реаль­ным поли­го­ном как для испы­та­ний нашей ради­о­мет­ри­че­ской аппа­ра­туры, так и для раз­ви­тия нашей про­фес­сии — изме­ре­ния иони­зи­ру­ю­щих излу­че­ний. Был собран колос­саль­ный объем инфор­ма­ции, поз­во­лив­ший затем совер­шить рывок в раз­ви­тии.

Воз­вра­ща­юсь к под­раз­де­ле­нию, куда я попал в конце семи­де­ся­тых годов 20 века. Его воз­гла­в­ляла женщина — Лидия Вла­дими­ровна Арте­мен­кова, кан­ди­дат наук, крупный спе­ци­алист в области ядер­ного при­бо­ро­стро­е­ния. О ее целе­устрем­лен­но­сти и настой­чи­во­сти в дости­же­нии поста­в­лен­ной задачи ходили легенды. К примеру, будто бы однажды руко­во­ди­тель главка позво­нил нашему тогдаш­нему дирек­тору Виктору Васи­лье­вичу Мат­ве­еву и попро­сил больше не отпра­в­лять к нему Л. В. Арте­мен­кову для решения проблем, а при­ез­жать в мини­стер­ство самому: "уж слишком настыр­ная". Л. В. Арте­мен­кова была про­фес­си­о­на­лом и жестким руко­во­ди­те­лем. А руко­во­ди­тель должен быть жестким, иначе его кол­лек­тив не сможет рабо­тать рит­мично, с большой отдачей и эффек­тивно решать поста­в­лен­ные задачи.

Я думаю, в природе чело­века — стремиться к сво­бод­ному твор­че­ству, а про­из­вод­ство никак не может с этим сми­риться, и кон­фликт всегда неиз­бе­жен. Иногда кому-то уда­ва­лось зани­маться исклю­чи­тельно иссле­до­ва­тель­ской научной работой, без необ­хо­ди­мо­сти свя­зы­ваться с про­из­вод­ством. Но это было скорее исклю­че­ние. Чтобы стать хорошим иссле­до­ва­те­лем, необ­хо­димо пройти через все стадии про­из­вод­ствен­ного про­цесса. С другой стороны, чтобы раз­ви­ваться в науке, необ­хо­димо время на иссле­до­ва­ния. Как и деньги. Поэтому одна из важ­нейших задач мене­джмента не только у нас, но и во всем мире — сов­ме­стить эти две ипо­стаси про­фес­сии.

Кол­лек­тив, где я работал, довольно успешно сов­ме­щал научную дея­тель­ность с про­из­вод­ствен­ными обя­зан­но­стями при­бо­ро­стро­и­те­лей. Как след­ствие, из лабо­ра­то­рии аэро­зо­лей в период 60-80-х годов вышло зна­чи­тель­ное число кан­ди­да­тов наук. При этом мы выпус­кали большое коли­че­ство при­бо­ров. Работы всегда было много, и я не могу сказать, что это было какое-то насилие над собой. Более того, в СНИИПе я встре­чал очень мало людей, которые бы рабо­тали через силу. Конечно, были разные ситу­а­ции, все мы люди, жизнь состоит из черных и белых ква­д­ра­ти­ков, тем не менее… Я не хочу гово­рить баналь­но­стей, но на про­тя­же­нии жизни тренд к полу­че­нию удо­воль­ствия от работы был осно­во­по­ла­га­ю­щим, и, честно говоря, таким и оста­ется. Иначе какой смысл мне, пен­си­о­неру, про­дол­жать рабо­тать, если не полу­чать от этого удо­воль­ствия. Воз­можно, это связано и с тем, что человек ищет среду, где ему ком­фортно и в то же время удается зара­ба­ты­вать деньги.

С одной стороны, у нас много ста­ци­о­нар­ной работы. С другой — много и коман­ди­ро­вок на раз­лич­ные объекты отрасли. Фак­ти­че­ски все напра­в­ле­ния, пред­ста­в­лен­ные на сайте Роса­тома, входят в сферу ком­петен­ции нашего инсти­тута, который был создан по ини­ци­а­тиве И. В. Кур­ча­това для раз­ра­ботки при­бо­ров и обес­пе­че­ния ими отрасли. СНИИП раз­ви­вался в тре­у­голь­нике, пред­ста­в­ляв­шем собой Кур­ча­тов­ский инсти­тут, осу­ще­ст­вляв­ший научное руко­вод­ство боль­шин­ством напра­в­ле­ний в отрасли, инсти­тут био­фи­зики, который обес­пе­чи­вал и обес­пе­чи­вает нор­ми­ро­ва­ние всего, что нужно изме­рять в нашей области, и инсти­тут неор­га­ни­че­ских мате­ри­а­лов. Неда­леко есть улица, где тер­ри­то­рии этих трех инсти­ту­тов прак­ти­че­ски схо­дятся, ее нефор­мально так и назы­вают — «улица трех ака­деми­ков»: Алек­сан­дрова, Бочвара и Ильина. Руко­во­ди­тели СНИИП не были ака­деми­ками, но общались с ними на равных, так как обес­пе­чи­вали на 90-100 % запросы на необ­хо­ди­мое им и отрасли обо­ру­до­ва­ние для про­ве­де­ния изме­ре­ний и обес­пе­че­ния безо­пас­но­сти работы.

Я упо­мя­нул, что нам при­хо­ди­лось много ездить. Хочу отметить, что эти поездки оставили в моем про­фес­си­о­наль­ном обра­зо­ва­нии и чело­ве­че­ском кру­го­зоре зна­чи­мый след. Посещая пред­при­ятия за Уралом, в Сибири, видишь потря­са­ю­щих людей. Они рабо­тали так же ненор­ми­ро­ванно, но, в отличие от жителей больших городов, делали это в зам­кну­том про­стран­стве, не имея того «букета» раз­вле­че­ний, который есть в той же Москве. И при этом они не замы­кались в своей про­фес­сии. Это были насто­я­щие русские интел­ли­генты, хорошо обра­зо­ван­ные, с широким кру­го­зо­ром, которые так же вос­пи­ты­вали своих детей. Я до сих пор храню вос­по­ми­на­ния о встре­чах с теми заме­ча­тель­ными людьми. Это Андрей Федо­ро­вич Лызлов, Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Козлов, Ана­то­лий Хаки­мья­но­вич Мир­хайда­ров, Совет­кин, Васи­льев и многие другие — это все главные мет­рологи и при­бо­ри­сты, люди, вошедшие в золотое сечение атомной отрасли в области инстру­мен­таль­ного кон­троля, изме­ре­ний, при­бор­ного обес­пе­че­ния. И надо сказать, что общаться с ними было одно удо­воль­ствие.

Приведу один случай, харак­те­ри­зу­ю­щий отно­ше­ние к спе­ци­али­стам в то время. По приезду на пред­при­ятие нас всегда встре­чали в аэро­порту и затем везли к месту назна­че­ния. Это правило действо­вало как по режим­ным тре­бо­ва­ниям, так и по тра­ди­циям госте­при­им­ства. При этом был четко опре­де­лен­ный ранжир, как и кто встре­чает — в зави­си­мо­сти от долж­но­сти. Напри­мер, если при­ез­жал началь­ник лабо­ра­то­рии, то ему был положен гости­нич­ный номер с теле­фо­ном. Сейчас это может пока­заться смешным, но в то время это было зна­чи­тель­ной при­ви­ле­гией. И вот однажды меня не встретили. Не по халат­но­сти, по объек­тив­ным при­чи­нам. Вопрос был реша­е­мый, я добрался до гости­ницы, лег спать, а в 7 часов утра меня раз­бу­дил звонок. Ока­за­лось, меня при­гла­шают на сове­ща­ние к дирек­тору ком­би­ната! Это было рав­но­сильно при­гла­ше­нию к мэру города, ведь города стро­и­лись вокруг наших пред­при­ятий, а не нао­бо­рот. Там мне были при­не­сены офи­ци­аль­ные изви­не­ния, и мне с трудом удалось спасти от нака­за­ния чело­века, который должен был меня встре­чать, но не смог этого сделать по ува­жи­тель­ной причине. Этот эпизод хорошо пока­зы­вает, как орга­ни­за­ция струк­туры отрасли, даже в нюансах, всегда была наце­лена на резуль­тат. И эта наце­лен­ность была доста­точно жесткой по сооб­ра­же­ниям как безо­пас­но­сти, так и эффек­тив­но­сти. В том числе всегда очень жестко спра­ши­вали за технику безо­пас­но­сти.

На моем веку у нас на пред­при­ятии звания лау­ре­а­тов Госу­дар­ствен­ных премий СССР и Рос­сийской Феде­ра­ции полу­чали многие, но Ленин­ской премией был награ­жден только один — Макс Лео­ни­до­вич Райхман, началь­ник отдела стан­дар­ти­за­ции. Про него ходила такая легенда. Пред­при­ятие за Уралом, где он работал тех­ноло­гом цеха, часто посе­щали ведущие научные руко­во­ди­тели отрасли, и однажды туда приехал ака­демик И. К. Кикоин. В это время в цеху лопнул баллон с азотом, а это минус 173 градуса! М. Л. Райхман бро­сился к баллону, чтобы пере­крыть клапан, а мимо про­хо­дил И. К. Кикоин. Райхман кричит Кикоину: «Идите сюда скорее, помо­гите мне закрыть клапан!». Кикоин, не долго думая, бро­сился на подмогу, и вместе они пере­крыли утечку азота. На сле­ду­ю­щее утро они встре­ча­ются, оба с пере­бин­то­ван­ными обмо­ро­жен­ными руками. Кикоин говорит: «Ладно, Макс, ты, дурак-тех­нолог, обмо­ро­зился, но я-то, ака­демик, куда полез!».

Еще одна тема, о которой я обя­за­тельно хочу рас­ска­зать и которой я зани­ма­юсь — это дви­же­ние вете­ра­нов Чер­но­быля и сохра­не­ние памяти об этих людях. Вклад инсти­тута в лик­ви­да­цию послед­ствий аварии очень важен, и не менее важно то, как сохра­ня­ется память о чер­но­быль­цах. В инсти­туте сегодня рабо­тает 16 участ­ни­ков лик­ви­да­ции аварии, в живых еще 50-60 человек. Мы под­дер­жи­ваем с ними связь и на 30-летнюю годов­щину аварии собрали всех, кого смогли, кто смог доехать. И вот что меня потря­сло. Сегодня в руко­вод­стве пред­при­ятия по есте­ствен­ным при­чи­нам рабо­тают люди, которые не имеют отно­ше­ния к Чер­но­былю не только по воз­ра­сту, но и далеки от этого, так как решают уже иные задачи: про­фес­си­о­наль­ные, про­из­вод­ствен­ные, поли­ти­че­ские. Но, несмо­тря на это, нам вместе удалось реали­зо­вать то, о чем давно мечтали. Мы уста­но­вили мемо­ри­аль­ную доску в память лик­ви­да­то­ров аварии, сняли фильм о сни­и­пов­цах, участ­во­вав­ших в этих тра­ги­че­ских собы­тиях, выпу­стили книжку к 65-летию инсти­тута, где целый раздел посвя­щен чер­но­быль­цам.

Я испо­ве­дую простую мысль. Если есть символ (в данном случае, мемо­ри­аль­ная доска), так или иначе в сте­ре­отипе пове­де­ния любого руко­во­ди­теля будет обя­за­тель­ство 26 апреля поставить там цветы. И молодой сотруд­ник, далекий от тех тра­ги­че­ски событий в силу воз­ра­ста, проходя мимо, оста­но­вится и прочтет. И если он хотя бы чуть-чуть любо­пы­тен, он при­ло­жит усилия и узнает больше об этой вехе в нашей истории, прочтет книгу, которую мы издали, посмо­трит наш фильм. К слову, когда мы пре­зен­то­вали фильм у нас на пред­при­ятии, руко­во­ди­тели инсти­тута изви­ни­лись, что не смогут посмо­треть его пол­но­стью, так как в этот день было запла­ни­ро­вано сове­ща­ние. Но, начав, все досмо­трели его до конца не вставая. Не вставая! Никто не ушел!

Закан­чи­вая, хочу сказать, что мне посчаст­ли­ви­лось попасть в орга­ни­за­цию с такой атмо­сфе­рой. Я в нее попал, но не я ее соз­да­вал, я в нее влился и сейчас под­дер­жи­ваю, как могу. И меня радует, что руко­вод­ство идет нав­стречу и реально помо­гает.

И еще одно. Этот тренд поя­вился лет пять назад — к нам пошла моло­дежь. Я вижу молодые лица, и им, без­у­словно, нужны не только знания, но и та атмо­сфера, тот дух, который, мы пыта­емся сохра­нить и при­у­мно­жить, работая на будущее.